Моролинги

— Кто?! — я едва не опрокинул на себя стакан горячего чая. (Ливей заботливо предложила мне чай сразу после того, как загрузились «ШДТ».)

— Чего вы так пугаетесь? Поставьте стакан на стол, а то разольете.

Мне удалось несколько унять волнение. Ливей раскладывала на столе папки с бумагами, что-то весело напевала себе под нос.

— Своих сапиенсов вы назвали моролингами в честь туземцев из романа Брубера?

— Какой БрубЕрр ? Я знала одного Бруберра, когда еще жила в Париже. Бог мой, сколько лет прошло… Десять? — и она посмотрела на меня, словно я знал ответ. — Нет, все двенадцать! Он приехал из Кёльна, такой высокий…

— Хорошо, пусть не из романа, — мне пришлось ее перебить. — Но все же, почему вы назвали сапиенсов моролингами, хотя никто не мешал вам назвать их неандертальцами, кроманьонцами или, к примеру, австралопитеками?

— О, какие слова вам известны! Кто б мог подумать.

— А если без иронии.

— Как же можно без иронии? Ну хорошо, эту таинственную историю мне поведал мсье Сёмин. Сёмину рассказал профессор Цанс, которого вы так жаждете видеть. А профессору, вероятно, рассказали сами моролинги. Моролиги утверждают, и профессор Цанс с ними согласен, что первыми на Земле появились они, потом люди мутировали — все, за исключением моролингов. Мы с вами мутанты, господин Федре, настоящие земляне — моролинги.

— И все это всерьез?

— А вы видели когда-нибудь моролинга с чувством юмора?

— Меня они не насмешили.

— Ну вот вам и ответ… ох, — она сжала губы и уткнуло лицо в ладони.

— А «ох» к чему относится?

— Я все время забываю, что Бенедикта больше нет, — всхлипнула она. — Я такая легкомысленная… Наверное, это из-за увлечения играми.

— Да, — согласился я, — в играх через каждый килобайт убивают какого-нибудь Бенедикта. Легко привыкнуть.

— Больше не буду в них играть… Кстати, вот и профессор, — она утерла слезу и сделала изящный жест ладонью, словно Цанс должен был появиться на ладони, а не из дверей.

Я взглянул на пустую ладонь, потом обернулся. Профессор шел, опираясь на трость из шпастого бамбука, украшенную индейским орнаментом. Трость ему подарила Катя в память о Ламонтанье.

— Вы ко мне? — спросил Цанс.

— Да, профессор. Вчера я прочитал последнюю статью Бенедикта: динамическая лингвистика, ее приложения и так далее. Мне не все в ней понятно.

— Статья большая, вы задавайте конкретные вопросы, мы постараемся ответить.

— Хорошо. В статье Бенедикт объяснял, как по совокупности мифов понять их источник и их смысл. И я подумал, нет ли связи между динамической лингвистикой в том виде, в каком она представлена в статье, и проблемой вычислимости аттракторов, которую… которую мы знаем, как решить… — последние слова я произносил с оглядкой на мадемуазель Ливей и ждал, что профессор сам предложит пройти к нему в кабинет.

Цанс, однако, ответил сразу:

— Начнем с мышления, ибо динамическая лингвистика, по сути, наука о мышлении. Мышление— это физический процесс, и, как всякий физический процесс, оно описывается некоторыми физическими законами. Более конкретно — законами хаоса, хотя некоторые из нас по-прежнему склонны верить в свободу воли. Поэтому сознание идет не куда попало, а к некоторым областям притяжения…

— К аттракторам, — догадался я.

— Да, к аттракторам. Ну так вот, законы хаоса, управляющие мышлением, те же самые, что и у эволюционных процессов. Построив соответствующую математическую модель, теоретически можно спрогнозировать тот или иной аттрактор, который в данном случае является в общем смысле текстом. Есть и обратная задача: зная текст, восстановить предысторию его появления, иначе говоря восстановить ментальные флуктуации, приведшие к появлению исходно текста. Вот, в целом, суть проблемы. Не знаю, довольны ли вы моим ответом…

Я сказал, что для полного удовлетворения мне не достает совсем чуть-чуть. Потом предложил:

— Давайте я попробую перевести ваш ответ на человеческий язык. Итак, у сознания есть аттракторы. Пусть одним из аттракторов первобытного индейца стал миф о любвеобильной собаке. Теперь пойдем назад во времени и по пути спросим себя, что подтолкнуло сознание индейца к созданию мифа об упомянутой любвеобильной собаке, а не о фригидном муравьеде. В прошлом, в некоторый момент произошло событие — флуктуация или возмущение — которое направило сознание к аттрактору-собаке. И Бенедикт задался бы вопросом — что это было за возмущение? После вашего объяснения, мне кажется, что задача вычисления возмущения очень похожа на ту задачу, которую решал… эээ… известный нам прибор. А вам так не кажется?

— Вероятно, вы правы… — пробормотал Цанс.

Ливей смотрела на меня как на шимпанзе, вдруг заговорившего об экзистенциализме.

— Рад это слышать… У меня к вам еще одно дело, — удовлетворив личный интерес, я решил перейти к интересам корпоративным.

Цанс наконец догадался проводить меня в кабинет.

— Стакан-то захватите, — крикнула вдогонку Ливей.

Профессор тяжело опустился в единственное кресло. Отставив трость, он машинально стал выкладывать из портфеля на стол бумаги, исписанные непонятными формулами.

— Над чем вы сейчас работаете? — спросил я со своего места на подоконнике.

Глядя мимо меня в окно, Цанс поднял несколько листов и постучал ими по столу, выравнивая стопку.

— Возможно, — сказал он, всматриваясь в даль, — уже в этом веке, а в худшем случае — в следующем, мы научимся общению с Другой Вселенной. Мы станем задавать ей вопросы. Сколько времени уйдет на ответ у тех, кто нас услышит, мы не знаем. В любом случае, ответ придет. Но, следовательно, он уже пришел — ведь время в Другой Вселенной идет в обратную сторону. В какой форме пришел ответ, нам не известно. И нам неизвестно, какой след оставил этот ответ в нашей истории. Я намерен найти этот след, иначе говоря, найти ответы на незаданные вопросы.

Переварив объяснение, я тактично осведомился:

— А причинно-следственной путаницы вы не боитесь?

— Я же еще пока ничего не нашел…— усмехнулся он. — Так о чем ваше дело?

— Профессор, вы помните тот семинар, на котором Эдуард Брубер призвал нас встать на защиту моролингов?

— Да, конечно.

— Потом вы устроили обед в честь гостя.

— И это было…

— Во сколько он закончился, вы не припоминаете?

— Около десяти, кажется…

— И вы сразу поехали домой?

— Да, Брубер довез меня до дома.

— А остальные преподаватели — доцент Семин, академик Чигур и прочие — они были с вами?

— Нет, каждый из них отправился домой на своем флаере… Хотя нет, кажется Семин был без флаера. Он хотел идти к «трубе». Чигур предложил подвести, но Семин, по-моему, отказался.

— Вы пригласили Брубера к себе?

— Да, но он куда-то спешил, поэтому приглашения не принял.

— То есть в тот вечер вы оставались один.

— Если бы я не знал, что вы расследуете убийство, — недовольно заворчал Цанс, — я бы назвал этот вопрос вмешательством в личную жизнь.

— Итак, вы были одни.

— Один. Это то, о чем вы собирались меня спросить?

— Нет, я приехал с предложением. С предложением от моего босса. Ему необходима ваша консультация.

— Какого рода? — спросил Цанс настороженно.

— Профессионального. Он попросит вас поработать с программой, написанной Корно для Темпоронного Мозга. Наши специалисты не в состоянии расшифровать ее содержание. Помочь нам сможете только вы.

— Перешлите мне программу.

— Нет, профессор. Я понимаю, что сейчас вам очень тяжело надолго покидать дом, но вся работа должна быть проведена у нас, в нашей лаборатории. Мы обеспечим вас всем необходимым, включая транспорт и медицину.

— Последнее излишне, — гордо возразил он, — ночевать, я надеюсь, мне позволят дома?

— Безусловно. Но под охраной.

— По-моему, это тоже излишне… — проворчал Цанс. — Хорошо, я согласен.

— Прекрасно! Во сколько вы сегодня освободитесь?

— У меня одна лекция… Часа через полтора.