Страница 37 из 162
Разминаясь под палящим солнцем, Кара выбрасывала из головы все заботы, забывала шорох бесконечных бумаг: оставались она, хрустящий под ногами песок да рукоять сабли, крепко и знакомо впивающаяся в ладонь. Взмывая вверх, одним движением выхлестывая крылья, Кара не могла сдержать ликующий крик: свобода, желанная, долгожданная, била в голову. Мышцы сладко ныли, когда она вихрем, отчаянным диким смерчем налетала на невидимого противника, ни на секунду не останавливаясь, точно боялась, что с движением прекратится и ее жизнь. Воздуха не хватало, из горла рвался хрип, но Кара кидалась вперед, вверх: выше, резче двигая клинком, доводя себя до последнего издыхания. Крутанулась, чувствуя, как отзывается каждое перышко; взметнулись полы расхристанной рубахи. Прокрутила саблю, укол назад — и рывок прочь. Воображение в красках рисовало противника, рубящего ей вслед по крыльям: поджала, ненадолго ухая вниз, проваливаясь, но тут же восстанавливая шаткое равновесие.
Это был танец в небе, вынуждающий сосредоточенно дрожать, контролировать каждое движение; нельзя оступиться: внизу ничего нет, земля, которая встретит крепким ударом и выбьет дыхание. То, что маги бахвально называли боевым трансом, нисколько не могло сравниться с этим чувством. Не сбавляя ритма, Кара колола и рубила, крутясь в небе, пока наконец не поняла, что горло печет огнем, — она не могла вздохнуть. И резко рухнула вниз, спикировав, в последний момент убирая крылья. Разгоряченное обнаженное тело обожгло сильнее: проехалась животом по утоптанному песку площадки; тут же перекатилась, вскочила на подламывающиеся ноги и рубанула саблей пару раз, упрямо преодолевая себя…
Замерла, тяжело вдыхая, привалилась к невысокому деревянному заборчику, расхохоталась хрипло, с вызовом глядя в небо, щурясь от яркого света. Воткнула саблю в песок, довольно наблюдала, как она тяжело покачивается, точно маятник. В голове было приятно пусто, на душе — свежо.
Рядом медленно начинали просыпаться гвардейские казармы. Послышались голоса, отдаленный лай: кажется, кормили гончих в вольерах, потому они так радостно взвывали, оглашая молчаливые окраины. После отбытия десятки Волка в Петербург стало немного тише, безлюдно. Каре не хватало и инквизиторов, с которыми тоже можно было забыть про титулы, просто поговорить ни о чем и вспомнить старые времена, когда Гвардия сражалась за право жить в гражданской войне. Подумав про них, она тут же проверила амулет связи на кожаном браслете, но он и не собирался светиться. По прикидкам Кары, на рассвете они как раз должны были лечь спать, вернувшись со смены.
Ей ничуть не хотелось возвращаться во Дворец, где царила предпраздничная кутерьма; с украшениями прекрасно разберется Ишим, а Вельзевул справляется с тем, чтобы гонять запаздывающих с отчетами бюрократов. Перед пышными торжествами Исхода никто не пытался работать всерьез: толкались на улице, галдя и обсуждая что-то, отовсюду звучала музыка, а из всех кабаков и таверн доносились заманчивые запахи. Наступали времена, когда Столица, и так жившая на широкую ногу, устраивала себе всенародный праздник, и Кара была последней, кто решился бы встать у них на пути.
Проходя по внутреннему двору, Кара кивнула гвардейцам, махнула стоявшим на стене дозорным, лихо, по-мальчишечьи свистнула. Ей отвечали, что-то запросто крича вслед, и Кара рада была, что они по-прежнему видят в ней не серьезного начальника, а товарища, такого же, как они все. После небольшой разминки у нее и без этих мыслей было наилучшее настроение; Кара как будто могла бы взлететь без крыльев…
Пешком она шла по Столице, с интересом рассматривая светящиеся украшения, плющом обвившие дома, поражалась хитроумной выдумке магов. Прямо перед ней улицу перебежала стайка бесенят, выросших из погибших человеческих детей, обреченных было на вечное пребывание в неизменном мертвом теле, но проклятых ее собственной рукой. Кто бы сказал, что проклятие посчитают спасением, — Кара рассмеялась бы ему в лицо, но они перевернули все с ног на голову; настали другие времена. Раньше все дети отправлялись в Рай, и Кара никогда не думала и не спрашивала себя, что там делали с вечными младенцами, но магия, вылепляющая из бывшего человека подобие демона набила руку, она могла бы чертить ее не глядя… Чувствуя ответственность за этих безмятежных ребят, с хохотом и воем проносящихся мимо нее, Кара крикнула им вслед, грозно нахмурясь. Туда-сюда мелькали всадники и кареты, оживленное движение не унималось и не смолкало ни на минуту; точно где пробежали дети, тяжело грохотал богатый экипаж, запряженный парой взмыленных лошадей. Конечно, ее не услышали: бесенята скрылись среди спин прохожих, затерялись.
Со стороны могло показаться, что она бесцельно блуждает по улочкам Столицы, ничего не ища, наталкиваясь на прохожих, рассматривает фасады зданий, тяжелые арки и купола, высившиеся башенки, но Кара точно знала, куда направлялась, а плутала и делала крюки удовольствия ради. Так и оставшийся под стражей Варсейн оказался на редкость болтлив, выкладывая все, что знал про Рыжего: может, он хотел купить свободу, вспоминая слухи, домыслы и рассказы самого демоненка — все, что было известно о его жизни. Семья у Рыжего оказалась не под стать магу, обычные демоны, о которых спущенная с поводка Гвардия все выяснила. Сложно не быть на виду, если ты состоятельный купец и через руки твои проходит часть дохода с караванов; про отца Рыжего быстро узнали. Сегодня, в базарный день, устроенный в преддверии крупного праздника, его прилавок можно было найти в самом центре Столице — на рынке, в живом сердце города.
Добравшись окольными путями до рынка, Кара ненадолго остановилась возле входа, поколебалась: не желала лезть в самую гудящую толпу. Тут было не протолкнуться, всюду прилавки, развешенные разноцветные тряпки, закрывающие от палящего солнца и приготовленные на продажу. Дурно пахло пряностями, сладостями, пóтом — демонским и конским. Когда-то Влад в шутку говорил ей, что в центре Столицы в базарный день можно сторговать что и кого угодно, и она готова была ему поверить, медленно двигаясь вперед по узким проходам и стараясь никого не задевать. Народ напирал со всех сторон, воздуха не хватало, было невыносимо душно. Кара могла бы поклясться, что видела, как в густой разноголосой толпе незаметно шныряют мелкие бесенята и демонята, ловкие карманники, но брать у нее было нечего, если только саблю, верой и правдой служившую не один десяток лет. Она погладила рукоять, усмехнулась: может, как раз из-за напоказ выставленного оружия ее и обошли стороной, не потянулись умелые маленькие руки к карманам. На рынке даже Сатану могли обобрать, обокрасть и надурить дешевкой, выданной за сокровище; здесь — больше, чем в любом ином клочочке Ада — уж точно не было ничего святого. Оглядываясь, Кара видела нескольких гвардейцев в черно-серебряной форме, пытающихся устроить порядок, прикрикивающих на народ, но то были слабые попытки, все равно что усмирять шторм строгими словами, грозно на него глядя.
Неспешно дойдя до центра, потом свернув направо по душному узкому лазу меж разноцветных палаток, Кара прошагала еще немного, отсчитывая прилавки, ломящиеся от глянцево блестящих, красивых фруктов с Восьмого. За нужным ей, одном из принадлежащих семье Рыжего, увидела молоденькую демоницу, стремительно мечущуюся между двумя покупателями. На беглеца — по описаниям — она была нисколько не похожа: обычная смуглая темноволосая девица, каких многие тысячи в Аду, приятная, симпатичная — Кара оценивала ее почти что по-рыночному, — но с вздернутым носом и слишком тонкими губами. Она раскланивалась с крупным демоном, которому удачно продала пышную зелень, увлеченно пересчитывала монетки. Кара стояла поодаль, внимательно наблюдая за беспокойными размашистыми движениями. Ей доложили, что сестра беглеца приехала торговать в ее город.
— Дай яблоко, милая, будь добра, — окликнула она демоницу. Благословенный край — Восьмой круг, кормивший чуть ли не весь Ад; каких чудес там не росло, но Кара выбрала себе наливное красное яблоко, какое когда-то с хрустом разгрызала Ева в Райском саду.