Alia tempora

— Правильно, — невозмутимо согласилась она. — Я же сказала: мы опоздали. У человека могут быть другие дела, кроме как сидеть тут и дожидаться нас. Ничего, завтра увидимся… надеюсь. А пока я предлагаю спать… Но сначала лучше поесть, я такая голодная, ты не представляешь.

Мечась по квартире, Рыжий внимательно рассматривал магические символы, нарисованные на старых обоях в нежно-розовый цветочек, рисунки, выцарапанные чем-то острым на оконном стекле. Больше всего на свете он боялся снова оказаться в боевом трансе, но магию чувствовал ярко, от обилия заклинаний дыбом вставали волосы, точно наэлектризованные. Лишь теперь пришло осознание: он всегда видел чуточку больше, чем другие, смог различить ауры гвардейцев, даже не заходя в транс, просто прочел их — такие фокусы всегда казались ему естественными и чрезвычайно простыми, но так уж ли часто Рыжий о них по-настоящему задумывался?

От тяжелых размышлений его отвлекла возня Ринки. Та преспокойно подошла к холодильнику, распахнула его дверцу рывком — на Рыжего, оказавшегося у нее за спиной, пахнуло холодом — и выудила что-то съестное. Наблюдая, как Ринка ловко режет сервелат на бутерброды, он чувствовал бесконечную усталость. Будь что будет.

— Можно? — уточнил он, подтаскивая к столу колченогую табуретку из угла.

Ненароком Рыжий сбил стоявший там лохматый веник, прикрывавший какой-то сор, и нечто небольшое, шерстяное и определенно живое прошуршало мимо него в другой угол, цокая по паркету коготками. Сердце провалилось, ему захотелось взвиться на табуретку. Ринка продолжала жевать бутерброд.

— Это крыса?! — уточнил Рыжий, ловя в своем голосе отвратительные истерические нотки.

— Это домовой, — фыркнула она. — Домовой, домовой, выходи играть со мной… Ты его напугал, придурок. Надо молочка налить ему, они как ежики…

Поднявшись, прикусив бутерброд, Ринка снова зарылась в холодильник, на этот раз в руках ее оказалась бутылка молока с нарисованной на ней веселой коровкой, а потом и жестяная миска, в которую она от души плеснула и устроила ее возле веника.

— Это маразм, — произнес Рыжий.

— Их и так немного осталось, — серьезно шикнула на него Ринка. — Сам подумай, кому нужен хранитель дома в век, когда есть страховка и сигнализация? Никто уже не вспоминает про них, и домовые… не знаю, уходят куда-то. Этот оставался тут, хотя хозяева квартиры давно умерли. Я его прикармливаю.

— Так значит, ты тут живешь? — оживился Рыжий. — А я твой пленник?

Понемногу он привыкал к ней и странной квартире, как будто бы брошенной: массивная запыленная мебель, сервиз поблескивал в шкафах с прозрачными дверками, точно на витрине, где-то там угадывался скрюченный и пожелтевший змеиный скелет; Рыжий изумленно уставился на эту жуть, надеясь, что ему привиделось. Несмотря на запустение, неуловимо пахло яблоками — или яблочным пирогом, такой мать всегда делала, еще когда он был маленьким демоненком… Наверное, в голове у него стало мутиться от усталости.

— Ты гость, — соврала Ринка уверенно. — Не стесняйся, располагайся, как тебе нравится, только больше не пытайся меня шарахнуть по затылку, это крайне невежливо.

— Ну да, гость, а все охранные заклинания вокруг просто так нарисованы, — скептически отозвался он. — Ладно, бежать я не буду. Мне просто некуда. Можешь не волноваться.

— Отлично, потому что я как раз собиралась спать.

Из любопытства Рыжий прошествовал за ней в большую гостиную, на ходу расправляясь со своим бутербродом: он и не помнил, когда что-то ел в последний раз. Нашарил взглядом обжитой уголок в этом музее, диван, уютно укрытый пледом, а потом и тощий матрас на полу у противоположной стены.

— Дай угадаю, диван твой? — обреченно уточнил Рыжий. Диван выглядел таким мягким и удобным, плед — теплым, а после ночи в гвардейской камере у него страшно ныла спина.

— Я же девушка, — в тон отозвалась Ринка. — Побудь джентльменом. А еще у меня там есть пара ножей, так что не советую лезть ко мне ночью.

Он удивленно покосился на Ринку, на ее правую руку, в которой и правда тусклым полумесяцем сверкнула крепкая адская сталь, — и откуда она успела выудить нож, из холодильника, не иначе…

— Больно нужна ты мне, — искренне ужаснулся Рыжий, отодвигаясь от нее.

— Просто предупредила.

И она рухнула на диван, мгновенно отключившись. Застонав, Рыжий поплелся к матрасу, чувствуя: несмотря на съеденные какой-то неведомой силой часы жизни, он за них ничуть не отдохнул, а как будто больше устал; после боевого транса тупо ныло в голове, позванивало в ушах, стоило резко наклониться. Думать ни о чем не хотелось, лишь провалиться в мягкую дрему. Как он с чистой совестью и сделал, даже не попытавшись устроить побег.

***

Просыпаясь с удушенным хрипом, Влад толком и не помнил, что такого ему привиделось в зыбкой ночи, из-за чего крик так рвал горло, почему выскабливала сердце изнутри неясная боль. Который раз за несколько ночей — такое пробуждение, оглушающее, заставляющее чувствовать абсолютную беспомощность, — то, что Влад ненавидел больше всего на свете. Рывком сев на кровати, что в ушах зазвенело, он замер, загнанно дышал, нашарил случайно прохладную серебряную подвеску с яновой душой. Дрожь в пальцах понемногу унялась, прекратилась. Потом он постепенно начал слышать.

— Все хорошо, я здесь, — успокаивающе шептал инквизитор, аккуратно гладя по спине, перебирая выступающие косточки позвонков. — Влад, посмотри на меня, пожалуйста.

Он смотрел. Глаза у Яна были беспокойные, но светлые, не застланные мраком, даже в темноте это было видно, и Влад, к удивлению своему, правда начал верить, что все хорошо. Лучший обман, который придумало человечество; каждый когда-нибудь попадался на его уловку. Унимался холодный ужас, но возвращалась память. Человечность казалась неподъемной и тяжелой после стольких лет существования призраком.

— Я видел, как ты умирал. — Голос оказался сиплый, сорванный беззвучным воплем, почти жалкий. Он прикусил губу, чувствуя вкус крови.

Ян улыбнулся неловко, почти незаметно: да, умирал. Они оба умирали, так уж сложилось, так не любила их судьба или отверженный ими Бог, но Влада почему-то ни разу не пугала до крика собственная бесславная гибель, воспоминание о том, как пуля зло вгрызлась рядом с сердцем. Он помнил гражданскую войну в отвратительных подробностях и то, как Ян медленно погибал, выжигаемый изнутри силой Смерти, неподъемной для обычного человека. Тогда Влад не знал, что для обретения силы нужно всего-то переродиться, тогда он подумал, что остался в целом мире, разодранным войной, совсем один.

Руки, осторожно касающиеся его, были собраны из чистого мрака и человеческих костей, но все-таки — живыми. Настоящими, ощутимыми. Магическая печать контракта на запястье Яна чуть обожгла спину; темное узорочье складывалось в каббалистические знаки, заползало выше, до предплечий, на обеих обманчиво тонких руках. Размеренно дыша, Влад медленно успокаивался, взглядом следя за линиями татуировок, улыбаясь своим мыслям: кажется, Ян недавно просил нарисовать что-нибудь еще, продолжить плетение рисунков; никак не уймется…

— Я воды принесу, — тихо пообещал Ян, соскальзывая с дивана. Неаккуратно стащил подушку на пол, выругался на выдохе — какими-то сипящими словами на архидемонском.

— Там же Белка на раскладушке, разбудишь, — зашипел Влад. Память о сегодняшнем дне возвращалась кусками, выдирала его из отзвуков войны. Белке бы не знать еще, каково просыпаться по ночам от кошмаров; слабость перед ней выворачивать тоже не хотелось.

— Я осторожно. Никто и не заметит.

В коридоре едва слышно ворчал чуткий Джек, беспокоившийся за него, удивительно хорошо чувствовавший чужую боль: тоскливо скребся в дверь, ходил за ней, прежде чем снова побрести к своей лежанке. Ян исчез, совсем тихий, с невесомыми шагами, как будто призрак, и Влад случайно подумал, что они почти поменялись местами: когда-то он в тишине ходил по этой квартире… Но Ян сквозь стены не просочится и руки у него, исчерченные татуировками, несмотря ни на что, теплые. Он аккуратно упал на спину, глядел в потолок, хотел по привычке начать считать трещины, но спохватился: не Ад, здесь потолок выше, надежнее, с лепниной по углам. Диван предательски поскрипывал, отзываясь на любое движение.