Alia tempora

— В плане ничего такого не было, но похоже на то, — согласился Ян. — Не мог Мархосиас сидеть на изнанке столько времени: самый сильный маг свихнется. Потому мы и чувствовали его присутствие…

В любопытстве Вирен попытался отодрать вторую доску, но та была вбито крепко. Коротко сжав пальцы на амулете, Ян приказал обшарить дом в поисках хода вниз: там могло остаться что-то ценное.

Если б мог, он бы уже гнался за Мархосиасом; чего проще — свистнуть коня, взлететь в седло и скакать за беглецом, точно герой авантюрного романа. В изнанке не было ни расстояния, ни направления, ни времени, было одно лишь желание, пронзавшее ткань мира острейшим кинжалом, и никто не мог бы сказать, где пожелал оказаться их враг…

— Не получилось третий раз убить фамильяра? — спросил Ян устало. — Бог любит троицу; не нам стремиться к Его красивым цифрам, у нас свой кривой счет…

— Ведь с Карой все будет хорошо? — перебивая, спросил Вирен, стискивая что-то в кулаке — верно, ему по амулету доложили.

И снова эта детскость, прорезавшаяся уже не у мальчика — у солдата, сегодня едва не погибшего, но упрямо взявшего вражеского мага, готового ради товарищей убивать и убивать зверя в бесконечном круговороте событий. Но теперь, спрашивая о Каре, он снова был тем демоненком с блестящими глазами, которого они нашли задыхающимся на пепелище.

— Я не пророк, не оракул. Но я верю в то, что Кару не убьют, — подумав, ответил Ян. — Не убьют, потому что она давно стала бессмертной в нас. Она воспитала Гвардию, в которой собрались все потерянные дети. В тебе это тоже видно, поверь. Думаешь, что больше всего там от Влада, но именно та частица Кары заставила тебя с воплем кинуться на здорового зверя… Это ее бесстрашие и ярость, которыми брали Рай.

— Ты знаешь, где будет Мархосиас? — почему-то спросил Вирен. Ян всегда производил на него впечатление мудрейшего человека, способного разгадать любую загадку, — это ему было известно.

— Я догадываюсь. Там, где все началось.

— В Раю? — помолчав, предположил Вирен и распахнул рот. — Но это невозможно… Мир разрушен, сожжен, на нем ничего не выстроить.

— Ты слишком много думаешь, — с гордостью улыбнулся Ян. — Слишком глубоко. Нет, не там, там нас не было, я никогда не представил бы Мархосиаса в Раю, потому что не знаю Небес. Но в Петербурге живет больше нечисти и демонов, чем где-либо в мире, так тебе скажет Влад. Их манит кровавая память земли, древняя сила, болота, всех нас тянет туда, это и мой город — ты был в Петербурге, ты должен понимать.

И Вирен, конечно, нисколько Яна не разочаровал и понятливо кивнул, пораженно, удивляясь его догадке.

— Сегодня должно быть большое празднование, — договорил Вирен. — Мы видели рекламу по телевизору, пока были… Все соберутся на большой площади… Дворцовой? — слабо предположил он.

— Станут слушать обращение президента, — горько усмехнулся Ян. — Станут наверняка танцевать. Мы живем в отражениях, потому мы с Владом так легко мечемся между Адом и Землей, приживаемся и там, и там. Хотел бы я ошибаться, хотел бы верить, что наши следопыты что-нибудь другое нароют.

— Ты не ошибаешься.

***

Никогда прежде Кара не чувствовала подобного страха. Даже перед взятием Рая, когда она вдруг остановилась и поглядела на пройденный путь, когда умоляла Ишим остаться и не шагать с ней в последний бой, на штурм Райских Врат, которые они нагло и громоподобно подорвали магическим подобием напалма, намешанном на ихоре и демонской крови, на их самой сути, ненавидящей друг друга. Тогда Кара Ишим удержать не смогла, смелую маленькую демоницу, слишком много впитавшую от нее, от гвардейского самопожертвенного пафоса. Величайшим ее страхом было не спасти и теперь. За ее спиной (вернее, под ней) простиралось поле народа. Лежала Столица, потревоженная, распятая, готовящаяся к новой войне. Теперь уж ни у кого не оставалось сомнений, что пожары на окраине начались не от вспыхнувшей неправильно огненной магии.

Надеяться оставалось, что Самаэль не прочитает по ее лицу ничего подобного, не найдет ужаса — он убедит его в правоте. А она опустила саблю и покорно подставила голову, чего даже представить не могла. Кару учили сражаться, ее выковали в Раю, постоянно ведущем войну, взращивающем отчаянных и преданных солдат. Многое с тех пор забылось, отсеялось. Первыми вылетели из головы уроки, которые они зубрили, ангельские слова о том, как нужно бороться со злом, с чернотой Ада, о том, что они — великие божьи воины… Потом стирались отработанные, выученные движения: строгие построения, фигуры в небе, фехтовальные приемы… Но это Кара помнила твердо до сих пор.

Не опускать меч. Не сдаваться, не воздевать белый флаг, жалко плещущий на ветру. Все в Каре выло, орало об этом, противилось, и рука ее сама собой крепче перехватывала рукоять. Крылья помахивали, удерживая ее на лету.

На Самаэля жалко было смотреть, он озирался, точно ждал от кого-то подсказки, и Каре пришло в голову, что он мог держать связь с Мархосиасом… Едва ли — она знала, что сейчас мага берет на Восьмом Рота Смерти, потому Самаэль остался совсем один. Ему непривычно было принимать такие взрослые решения.

Самаэль тоже опустил меч. Не было в нем достаточно ярости, чтобы разить безоружную, потому совесть его пересилила. Да и на Кару он пялился совершенно пораженно; Самаэль мог быть таким же профаном в магии, как сама она, но азы понимали малые дети: если солгать и поклясться на крови, изнанка тебя пережует. А Кара зависла напротив, храбрясь, скрывая боль в боку, совершенно целая, и магия подтверждала ее слова.

Мстить Самаэль явился за отца — не за трон, до которого ему едва ли было дело, вот он и остановился. Кара радовалась, что нащупала верный путь.

— На дуэль Люцифера вызвал его брат Андрамелех, — немного устало рассказывала Кара. — Он был Первым из Падших, но Ад достался Люциферу. В гражданскую они схватились за адский трон, вызвали на ангельскую дуэль в небе прямо над Столицей. А потом я вмешалась.

— Дуэль на троих? — неловко проговорил Самаэль, изображая призрак былой мальчишеской улыбки.

— Гвардия всегда славилась тем, что плевала на традиции и рушила законы, — без ложной скромности прогрохотала Кара на всю площадь. — Я сражалась с ними обоими, но, поверь, смертельную рану Люциферу нанесла не я. Это Мелех постарался, они сражались недолго до того, как я влезла: трудно было это провернуть. Твоего отца убил его брат, который желал захватить Ад и построить тут вторые Небеса, не иначе. Я же отрубила голову Мелеху. Отомстила, можно сказать…

Она не хотела издеваться, провоцировать Самаэля, потому пробурчала тихо, снова выпуская из ладони амулет. Мало в Аду говорили о дуэли, с которой начались те самые «другие времена», они просто приняли переход, перешли порог, перелом… Сейчас Кара чувствовала, что ее внимательно слушают демоны, собравшиеся на площади, и прекрасно осознавала, что дает повод для многих сплетен.

— Без помощи моего солдата, моего воспитанника Дьярвира я ни за что бы не справилась с Мелехом, он был силен, Падший архангел, — продолжила Кара, глядя в синие немигающие глаза и не видя всего остального неба. — Он пожертвовал собой, чтобы ранить Мелеха, мне же оставалось добить. Люцифер был ранен, лучшие маги не смогли бы ему помочь. Перед смертью он успел передать мне сигил. Быть может, он хотел уйти. Мой брат говорит, в Бездне можно найти успокоение. Пусть так — мы слишком молоды, чтобы это понять. А Люцифер правил Адом тысячелетиями…

На это Самаэлю нечего было ответить. Он опустил взгляд, уставившись на разноцветную толпу, потом — наверх, на полупрозрачный барьер, вставший над Столицей. Вести беседу между небом и землей было на редкость неудобно, да и решать все вопросы на глазах у жаждущей зрелищ толпы крайне нелепо. Однако своей придумкой с амулетом Кара по праву могла гордиться.

— Спустимся, поболтаем, — предложила она, снова утаивая фразу от народа, стараясь говорить доброжелательно и будто бы ни капли не обиженно на все мальчишеские потрясания оружием. — Не знаю, что наговорил тебе Мархосиас, но Гвардия тебе не враг. Отчасти мы желали тебя спасти, отодвинуть от Ада. Ты хотел обыкновенной человеческой жизни и их тихих радостей — кто из нас не хотел?.. Мы были не правы, Самаэль, ты имеешь право участвовать в жизни Преисподней как наследник своего отца. Расплатиться за ошибку мы успели сполна.