Страница 6 из 11
В углу на лежанке ворошит лапами Джек — охотится, гонится, кусает дичь.
Несмотря на его возню, Ян не может оторвать взгляд от Влада — будто совсем иной человек, незнакомый. Хрупкое ощущение не отпускает, он протягивает руку, касается примятых волос, соскальзывает на расслабленное лицо, под пальцами — короткая засечка шрамика через бровь. Влад замирает, почти просыпается, чувствуя прикосновение; чужому клыками вгрызся бы в руку, но успокаивается, приоткрыв глаза и увидев Яна.
Переворачиваясь на другой бок, Ян засыпает в который раз за эту безумную ночь. Думает, что ноги холодит, будто он босым по ледяному паркету шагал, натягивает одеяло и кутается.
Утром он без утайки рассказывает обо всем Владу: думает, что это его порадует. И правда, Влад счастливо хохочет.
— Благословила, выходит, старая ведьма, — цокает он, чешет затылок.
— Что за Янек? — спрашивает Ян, охваченный любопытством.
— А… это так, — посмеивается Влад. — Бабка из Польши, сам знаешь. Принято очень ласковые имена близким давать, там… с суффиксами что-нибудь составляют. Она показала, что ты — часть семьи, независимо от решения остальных духов. Не самый худший вариант придумала, если хочешь знать.
— Да?
— Janusiek, — пробует Влад, хитро прищурившись.
— Не делай так никогда, если не хочешь разводиться.
— Так мы ж еще и не женаты.
— Вот и не делай.
— Как скажешь, инквизиторство! — веселится Влад, проходя мимо и легонько задевая его плечом.
И эта кличка ему милее всех нежных имен, выдуманных человечеством.
— Мне нравится это Янек, — подумав, решает Ян. — Но нечасто. И не на людях.
— Понял, понял. В полнейшей изоляции, где-нибудь в подвале…
8.
Сначала они подумывали велосипед не изобретать и расписаться в гвардейских мундирах. Те же на любой случай сгодятся: в них и в бой шли, и на светских вечерах скучали. Парадные мундиры, одинаковые, неотличимые (разве что, у худосочного Яна — поуже в плечах), пылились в шкафу, накрытые от моли.
Вовремя вмешалась Ишим, речь прочитала, и они сразу же сдались на ее милость. Костюмы шили на заказ, но Влад с Яном не особо этим интересовались. Пустили на самотек.
Теперь, на примерке, Влад настороженно вертится перед зеркалом, удивленно отмечая, что костюм хорош. Сидит отлично; пару недель назад с мерками их портные замучили — истязали хуже средневековых палачей, право слово. Черная гладкая ткань на солнце переливается, как змеиная, драконья чешуя, легкая совсем. С серебряным узорочьем — переплетенные руны. Похоже на гвардейский мундир, тех же цветов, и Влад довольно кивает своему необычайно серьезному отражению.
— Можно галстук не напяливать? — чуть повышает голос он, чтобы Ян за ширмой услышал — почему-то Владу, смущенному больше этим приличием, кажется, что между ними кирпичная стена. — Тут в комплекте идет.
— Оставь, — милостиво соглашается он.
— Вот так подарок на свадьбу, ай, спасибо! — дурачится Влад.
Ян выступает из-за деревянной бежевой заслонки, нервно поправляет рукава, взмахивает руками-крыльями — ткань переливается, вспыхивает на солнце:
— Как тебе? Предлагали белое, но мне цвет не идет, я и так бледный и замученный, совсем бы как вурдалак был, — частит Ян. — Так что вот…
Пиджак — текучее серебро, дымная ткань, невесомая строгость. Яркая синева глаз кажется грозовой, завораживающей. Владу по-прежнему думается, что форма Яну идет больше; свои фетиши как-то сложно заткнуть, когда они так не вовремя. Но это — какой-то отдельный вид искусства. Глазеть неприлично, напоминает себе Влад; но не смотреть не может.
— Тебе идет, — незамысловато говорит он.
Чтобы остаться наедине в «нехорошей квартире», забитой людьми и нелюдьми, нужно постараться, но их удачно не трогают. Жизнь кипит в стороне, хлопают двери, громыхают на кухне; слышны шаги, топот, голоса и перемолвки. Квартира кажется большой, обжитой. В ее глубинах копошатся и шебуршат, двигаются, дышат…
— Я так однажды в общаге жил, — довольно говорит Влад, наслаждаясь ощущением большой шумной семьи рядом.
— Ты ведь не поступил и пошел в Инквизицию…
— Ага, но это не мешало мне где-нибудь пожить, правда?
Ему близок этот перешибленный уют, стайность. Владу кажется, что вокруг смыкаются стены, но это не приступ клаустрофобии, а что-то теплое, родное. Он везде и сразу, он слышит, как на небольшой кухне мучается Корак, ваяя речь, страдает приступами творчества. У дверей возятся, звякают ключами — это, верно, кто-то из Роты вернулся с прогулки по городу; слышится отзвуком высокий женский смех. Рыжий и Ринка о чем-то спорят в далекой комнате. Они заваривают чай, режутся в карты в комнатах, травят байки…
В такие моменты Владу не хватает изнанки, чтобы обхватить все и сразу, пережить, поиграть на нитях; но вокруг живое, истинное, ни с чем не сравнимое и так. Теплый кокон магии разворачивается, укрывает квартиру.
Ему не жаль своей силы; нет тоски, если только — самая светлая. Он отдал все ради них.
— Удивительно, что они собрались из-за нас, — подает голос Ян. — А где Вирен?..
— Да у меня попросил покататься, как я мог отказать, — воодушевленно начинает Влад и тут же настороженно замолкает. — Что?
— Ты дал мотоцикл ребенку без прав? Да и вообще — ты кому-то дал свой мотоцикл?
— Это же Вирен. Ну и почему, я ему права тоже дал, мне не жалко. А еще с ним пошла Кара…
— Мог бы сразу им дать гранату без чеки, — ужасающе мирно предлагает Ян. — Эффект был бы тот же.
Они стоят рядом, чуть не касаясь плечами — между ними сантиметр наэлектризованного воздуха. Не глядят в зеркало, откуда на них смотрят двое страшно взрослых серьезных людей, которыми они, может, боятся стать. Потому дурачатся, пляшут на лезвиях, пьянятся адреналином в погонях и стычках.
Свое отражение видится Владу немного нескладным, напуганным. Он протягивает руку, запускает ее в волосы, лохматит. Косит на Яна — не того, что стоит в стекле, пойманный в черные плоские рамки, а на живого своего Яна. Но он не ворчит, не сердится, а обращается к Владу с понимающей улыбкой и сам растрепывает ему вихры, вкладываясь в беспорядок на голове.
Не нужно касаться контракта, чтобы прочесть мысли: Ян принимает его и таким, выбирает именно Влада с его ершистостью, лохматостью, с едкими шуточками и подколками, со звериным взглядом, что так ясно обнажает зеркало. Влад зеркал не любит. Слышал где-то: если увидеть себя со стороны, не узнаешь ни в жисть; и с зеркалом можно такое провернуть, если резко обернуться. Уловить призрак чужака. Но ему в стекле всегда мерещились незнакомцы.
— Красивый цвет — к глазам, — наконец говорит Влад; он-то не мастер на комплименты, хотя язык подвешен, но Яну и того довольно, он польщен.
Кивая серьезно, он опирается на Влада, тянется ближе. Шальная мысль скребет голову изнутри: они на виду у всей семьи, но их никто не замечает. Свобода — делай что хочешь. Их поцелуи привычно горчат густым дымом и полынью; как в первый раз — когда они висели на волоске, не веря, что переживут завтрашний день. Вцепляются друг в друга они по-прежнему жадно, доверчиво, льня — не кусая.
Переводя дыхание, Ян отступает на шаг, но не выпутывается из сомкнутых на поясе рук. Отвороты костюма сияют начищенной сталью, крохотные узоры тиснят ткань. Влад рассматривает тонкую ручную работу.
«Денница, какой же он красивый», — случайно думает Влад, про Яна, конечно, не про пиджачок, окончательно погибая и сдаваясь, кляня себя тысячами слов: не отражение он любил, а отважную душу господина инквизитора, преданного, справедливого…
Его бы сожгли еретиком в прошлые века, несомненно — сожгли бы. Потому что молился Влад далеко не на божественный свет — а на тот, что лучился в глубине сине-серых глаз цвета любимого петербургского неба.
Притихшую квартиру разрывает в клочья девичий визг.
Писк, громыхание, высокий песий скулеж, разлившиеся причитания — будто от похоронных плакальщиц. Вопль мощным пинком запускает застопорившееся, завязшее в болоте время.