Страница 39 из 43
Иван поступил так, как сделал бы мудрый правитель. Может быть, первый раз в жизни. И Марье показалось, что взгляд у него стал как-то взрослее, да и держался он с Кощеем теперь смелее — видно, думал, что сумеет договориться.
«У нас», — подумала Марья. Только юный глупец вроде Ивана мог поверить, что это знак проснувшихся родственных чувств. Марья чуть отступила, и Кощей властно взмахнул рукой. Послышался знакомый шорох стали — Василий вытащил меч и направил его на Ивана. Взгляд Черниговского князя безумно метался, словно он был заперт в своем теле.
Иван неверяще уставился на друга. Рядом жалобно закричала Любава — неуемная сила Чернобога ранила и ее. Василий упал, катался по полу, как безумный, но не кричал — потому что сила Кощея ему запретила.
— Что скажешь, братец, все еще хочешь смотреть, как нечисть мучается? — прорычал Кощей, указывая на прижимающегося к полу Василия. Тот схватил правую руку и отчаянно глядел на возвышающегося над ним царя нечисти. — А ты? Предал свой народ, жег его, убивал, притаскивал к ногам китежских князей и священников, ползал перед ними на коленях! Глупый щенок, ты думаешь, это спасет тебя от требы Чернобога?
Василия выгнуло, голова дернулась, будто ему заехали сапогом по подбородку. Он пытался выплюнуть какое-то проклятие, но прикусил язык, заплевался кровью. Марья смотрела на его мучения почти брезгливо, не жалея, а понимая: Кощей отплачивает за свой страшный плен, хочет переложить свою боль на кого-то другого. Заблудившийся Черниговский князь всего лишь попался ему на дороге. Он… возвращал долг.
Заголосили вдруг колокола. Это было не торжественное пение, похожее на хор благословленных святых, а тревожный, дикий крик. Марья вздрогнула — это окончательно вырвало ее из полусна. Кощей тоже отвернулся, оставив Василия тихо задыхаться на полу. Любава привалилась к стене, тяжело хрипя.
— Ты привел сюда Орду! — ахнул Иван, оглядываясь по сторонам. Марья ликующе оскалилась, вспоминая разговоры за свадебным пиром, пугающие слухи — все-таки Лихолесье купило казанского хана, жадного человека. Княжич вжался в угол, в каменный мешок, загнанно глядел: — Ну, убей меня, ты же этого хочешь? Город не тронь, я любой выкуп дам! Они правы были… — признал вдруг Иван. — Нелюдь, чернокнижник! У тебя сердца нет!
На мгновение показалось, что на лице Кощея отразилось сожаление. Тут же стершееся.
— Никуда ты не спрячешься, не сбежишь, — усмехнулся Кощей. — Лучше смотри, как княжество твое горит. Как его разоряют жестокие люди, которым только и нужно, что деньги да власть. Но у вас не осталось героев, что против них выйдут, все они в Лихолесье полегли, где мои темные силы сражаются.
— Они не пройдут к Китеж-граду, Белобог охранит нас, озеро не пропустит поганых язычников… — словно молясь, прошептал Иван. — Ты запугать меня хочешь!
— А не будет Китежа, — тихо проронил Кощей.
Взмахнул рукой — будто разорвал что-то. Их закружило в вихре, и Марья открыла глаза уже на стене, окружавшей кремль и отделявшей его от посада. Грань ее клетки, за которую Марья не заступала многие дни. Иван с Василием, ужасаясь, оглядывались, а Любава крепко-крепко впилась в руку Марьи, до боли — и тут же отпрянула, бормоча извинения. Дружинники уже лежали мертвыми, с безумно выпученными глазами, глядящими в небо. Занимался рассвет. А на востоке в небо поднимался густой клуб дыма от какой-то разрушенной деревеньки — это приближалась Орда. Гладкие воды озера поблескивали в сумерках.
— Хочешь посмотреть, как твой город исчезнет? — спросил Кощей.
Он упивался силой и не видел, как она его меняет. С беспокойством Марья наблюдала за ним, удивленная этой переменой. Никогда раньше Кощей не наслаждался так своим проклятием, а нес его чуть отстраненно, смирившись с ценой. Он все меньше походил на человека, по-прежнему напоминал мертвеца в изорванной хламиде, но смотрел свысока, царственно, и почему-то сердце Марьи дрожало, когда на нее обращался черный, непроницаемый взгляд мужа, хотя она и знала, что опасаться ей нечего.
Кощей простер обе руки, и что-то отозвалось, зарычало под городом, словно там спал древний злой ящер. Он взывал к Истоку и к великому древу. И вот спокойная вода в озере забурлила, пошла волнами, медленно поднимаясь, будто и впрямь просыпаясь от сна. Темная, тяжелая волна захлестнула пристань, и вот уже вставала другая, более страшная… Колокола снова заплакали, издалека поднялся крик, хотя людей на улицах в ранний час после празднества было мало. Марья видела, как смыло мост, по которому ее ввезли в город. Бежать стало некуда.
— Остановись! — выкрикнул Иван, беспомощно глядя на Кощея. — Они-то ни в чем не виноваты! Хочешь моей крови — давай сразимся, но все эти люди…
— Они такие же, как и ты, — отмахнулся Кощей чуть устало. — Хотят убить нечисть, потому что желают властвовать безраздельно. Все, что сильнее, могущественнее, их пугает. Разве не вы истребили аспидов, похваляясь победами? Вам одно нужно. Всем — одно…
В отчаянии Иван оглянулся на Марью, взглядом умоляя поддержать его, напомнить, что она тоже человек — и ей совсем нет дела до власти, но Марья смолчала. Грудь раздирало. Она смотрела, как гибнет целый город, и радовалась всего лишь, что муж ее жив — пока что жив. Она предавала весь свой род, но не это волновало ее.
Иван не остановил бы войну. Он смотрел на Кощея со страхом и отвращением, теперь — с незамутненной яростью. На Василия, неловко застывшего за его спиной, — не глядел вовсе. Словно он погиб там, под дверями княжеских покоев.
— Твой город уже мертв, брат, — холодно сказал Кощей. — Как и наш отец. Я всего лишь… навожу порядок. Смотри.
Это было его наказание — безмолвно наблюдать. Как и всегда.
Иван попытался броситься, но Марья сразу встала на его пути, хмурясь. Загородила собой и ведьму, и мужа. Легко отбила удар его длинного кинжала, почувствовав отдачу, но торжествующе усмехнулась: у княжича были и сила, и злость, и даже умение — но ему не хватало воинского опыта, смотрел он точно туда, куда собирался ударить. Отогнав его на пару шагов, Марья расхохоталась:
— Где же твоя сила Белобога? Где благословение его? Я вижу лишь мальчишку, который едва взял в руки нож!
Марье хотелось сразиться с кем-то. Разогнать кровь. А может, и правда было любопытно, что же в княжиче такого особенного, почему о нем предрекают чудесные вещи, похожие на стародавние былины о всемощных богатырях… Но Иван не мог ее сразить, пятился, отступал — и изумленно смотрел на свои белые руки, не веря, что проигрывает какой-то девице.
Волны выплеснулись на улицы, пробежали широко. Марья издалека видела, как выбегают из домов люди, несутся к кремлю, стоявшему на возвышении острова… Примечала, как сбиваются стаями, как тащат детей — своих и чужих. Ревя, волна волокла обломки домов и плетней, бурлила, наступала людям на пятки. Поднялся дикий ветер, в небесах загремело, и Китеж содрогнулся снова, до основания. Дыхание Марьи перехватило, когда она поняла: город уходит на дно озера.
Неожиданно ударила другая сила, закружила. Вода встала, наткнувшись на невидимую преграду, наполовину не дойдя до кремля. Там, где темнели окраины, опрятные невысокие домишки ремесленников и скотоводов — теперь бушевали вода и смерть.
— Я тебя ждал, старик! — рассмеялся Кощей, и Марья подумала, что он обезумел, но оглянулась и увидела по ту сторону от мужа появившегося из башни отца Михаила.
Священник прикрывался рукой и медленно шагал к ним, колеблемый ветром. Буря рвала одежду. Но заслон, несомненно, поднятый им, с трудом стоял, противясь воле Кощея. Он тоже был упрям — хотя глаза горели отчаянно, как у идущего в последний бой. Следом за ним выбежало несколько дружинников, нацеливших копья на Кощея, но их опрокинул мощный порыв, сорвал со стены, как сухие листья. С криками они полетели вниз, но Марья смотрела на отца Михаила, будто бы озаренного сиянием, похожим на то, что рассеивалось возле Истока.
— Расстроен, что не получилось убить меня? — жестоко грохотал Кощей. — Чего стоит твоя сила против ярости, что я копил годами? После всех мечтаний? Она лишь труха. Все, что ты добился, утонет с этим городом.