Страница 16 из 43
— Что это? — спросила она, накрывая его ладонь своей и не позволяя отдать вещицу. — Прощальный дар? Не нужно… Я не хочу думать, что мы можем расстаться! Оставь, нет…
Бывало, Марья переносила недели без мужа. Находила себе занятие: охоту, праздник, ярмарку, еще что-то. Когда нужно было отправляться далеко, он не брал ее с собой, боясь, как бы не прошел слух, что ярославская княжна жива и что он удерживает ее силой. Однако все равно разнеслось… Но сейчас Марья чувствовала, что их ждут испытания куда более худшие.
— Это нечто особенное, — таинственно и гордо улыбнулся Кощей, разворачивая сверток бережно, словно боясь повредить. — Чародейство, так что будь осторожна. Ну, гляди, не жмурься.
На его когтистой ладони лежал железный гребень — такими довершали прически. Отделанный не слишком богато, он не бросался в глаза, однако Марья рассмотрела вырезанные на гребне мелкие символы, какими украшали капища Чернобога, а венчали гребень простые, но изящные цветы. Она плохо умела читать древние руны, но посчитала, что эта ворожба должна охранить ее.
— Слушай внимательно, — попросил Кощей, понизив голос. — Носи его с собой и никому не отдавай. Если со мной что-то случится, ты узнаешь. Будет худо — гребень потускнеет, а если я стану на границе с Навью, покроется ржавчиной, что не ототрешь. Тогда ты поймешь, что сама должна убить княжича. И никогда не роняй гребень, — тревожно закончил он. — Не показывай Ивану… Но он вряд ли поймет всю его ценность.
Марья коснулась острых зубьев и вздохнула — мечтательно, прерывисто. Он представила, как втыкает гребень в горло наглому княжичу, решившему женить ее на себе, и широко оскалилась.
— Все закончится хорошо, — заверил ее Кощей. — Нам нужно обмануть его, это несложно: он неопытный мальчишка, едва вырвавшийся из-под отцовского крыла — прежде мы не слышали о его подвигах, военных свершениях… Старый князь умен, но Ворон говорит, болезнь съела его разум.
Горькие мысли снова набросились на Марью, как хищный зверь из темноты.
— Я не смогу! — воскликнула она, доверчиво прижимаясь к Кощею. Он ласково провел рукой по ее дрожащей спине, но так и не смог найти слов, чтобы ее успокоить. Марья была безутешна, у нее болело, надрывалось сердце. — Ты же представляешь?.. — слабо восклицала она. — Меня не тревожит ни битва, ни война, но… Я не хочу быть его женой!
— Значит, мы должны убить его до того, как он обвенчается с тобой, — быстро согласился Кощей. — Когда они заточат меня в темницу, постарайся выведать у Ивана, где ключи. Сразу не убьют. Достаточно освободить меня от кандалов, и я утоплю Китеж в крови…
— Ты просишь меня притворяться! — с болью воскликнула Марья. — Сделать вид, что я та же беспомощная княжна! Я не хочу снова быть слабой… ненужной… — Она зло вытерла слезы. — Я готова сражаться, пока не погибну, ради тебя, нас, всего Лихолесья, но это…
— Мне жаль, — проронил Кощей. — Меньше всего я хочу отдавать тебя ему.
Марья отошла, заложив руки за спину, и в несколько шагов пересекла покои… Она металась, успокаивая огонь, горящий в душе. Она не была сделана из стали, как думала; она оставалась дрожащей девочкой, боящейся судьбы, предначертанной ей кем-то свыше. Но Марья не вернулась к тому же, с чего начала — к замужеству с Иваном, — она успела кое-чему научиться за эти годы. Например, перерезать глотки.
— Прости меня, — раскаянно всхлипнула Марья, кладя ладонь напротив его гулко стучащего сердца. — Это ничто по сравнению с тем, что ты перенесешь в плену у китежского княжича. Я должна быть сильной, как и ты, моя любовь. Снова кандалы… Как ты можешь… сам…
— Я готов терпеть любые лишения, чтобы отомстить Китежу, — усмехнулся он. — Боль, которой меня испытывает Чернобог, куда сильнее. Я научился переносить ее благодаря тебе, и вынести седьмицу, чтобы этот щенок уверился в том, что я беспомощен…
— Пожалуйста, пообещай, что не убьешь его без меня! — воскликнула Марья, требовательно вцепляясь в рукав Кощея.
— Я… Зачем тебе пачкать об него руки, моя соколица? — безрадостно спросил Кощей, запутываясь пальцами в ее волосах, проскальзывая через них ладонью. — Моя месть, моя боль…
Он любовался золотистым сиянием, которое оставили последние лучи. Трогал ее локоны с такой нежностью — боялся ненароком дернуть и причинить боль. Узорчатый гребень был лучшим подарком, какой Кощей мог выдумать, и Марье вовсе не хотелось ничего иного. Она решила, что будет носить его с гордостью.
— С тех пор, как я стала твоей женой, дорога у нас общая! — сердито напомнила Марья. — Он оскорбляет мою честь, если хочет взять меня в жены не по праву…
Помедлив, Кощей кивнул. Не хотел вовлекать ее в круг кровавой мести, но понимал: Марья последует за ним, на что бы он себя ни обрек. Она никогда прежде не сознавала, как крепко они связаны, как она боится потерять из виду Кощея хоть на мгновение…
— Можно расчесать? — попросил Кощей.
— Ваня, любовь моя, ты же знаешь, что главное в женщине — не волосы… — по-лисьи улыбнулась Марья, польщенная священной радостью в его голосе, какая не слышалась, когда он говорил о ратных подвигах или несметных сокровищах.
— Те, кто так говорит, ничего не понимают. Я видел лучшие восточные шелка, расшитые золотом, блестящую яшму, янтарь. Люди пытаются поймать солнце, сколько помнят себя, они приручили огонь… А я нашел светило в твоих волосах.
Он мерно проводил гребнем по ее волосам, как и всегда, спутавшимся. Марья прикрыла глаза, пытаясь продлить вечер, взывая к богам, о которых не знала. Когда Кощей закончил, ластясь к ней, тихо напел что-то, мурлыча. У него был красивый рокочущий голос, и Марье казалось, что все дело в его человеческом сердце — это из него льется песня… Наивная баллада о вечной любви — как Марья могла помыслить, что темный чародей знает такие мелодии?
— Ты ее выдумал! — ахнула Марья. — Я никогда ее не слышала!
— А, песню? — переспросил Кощей. Он выглядел рассеянным, заплутавшим среди колдовски переплетенных слов. — Да, наверное. В детстве я постоянно их придумывал. Пел обо всем, что видел… Не то чтобы они получались добрыми, эти баллады. И в плену — надо же чем-то себя развлекать, когда хочется удавиться. Другие пленники любили меня за это.
— Спой мне еще, — попросила Марья. — Что-нибудь, что я смогу повторять про себя, когда я останусь одна с Иваном… Еще один дар, прошу! Мне станет легче, если я стану вспоминать тебя.
И Кощей сплел для нее еще несколько строк, которые Марья повторяла и повторяла, немо шевеля сухими губами, пока не запомнила на всю жизнь.
***
Вольга застыл около того места, где обыкновенно стояли дозорные на стене. Почти на самом углу — чтобы обзор был шире; прислонился около бойницы. По посаду скользил сумрак, накрывая с головой. Ночь приближалась медленно, и Кощей устало подумал, что лето выдалось прохладное, такое, что он и не замечал его веселого жара, как раньше…
Он специально шаркнул каблуком сапога, чтобы Вольга заметил его, однако Кощей чувствовал: побратим поджидает. Знает, что он рядом — волчье чутье.
— Странное дело: себя принести в жертву ты согласился сразу же, но, когда дело доходит до Марьи, медлишь, — вместо приветствия произнес Вольга, щуря янтарные глаза. — Я назвал бы это величайшей глупостью, на какую способен человек.
— Мне казалось, это у меня нет сердца, — огрызнулся Кощей. Ему не нравилась укоризна побратима.
— Разве я говорил, что это плохо?..
Вольга потянулся, глядя в темнеющее небо. Словно ища там нечто — те самые звезды, которые, согласно предсказанию волхвов, предвещали им победу. Но Вольга лучше прочих знал, как важны верные слова — старики могли подзуживать их, желая окончания войны.
— Ты пришел просить меня отправиться с Марьей, — заявил Вольга.
— Ты можешь обратиться, — пояснил Кощей. — Хоть в мышонка. Я знаю, что такие чудеса тебе по силам. И ты… в стороне от игр Белого и Черного богов. Мне будет спокойнее, если рядом с ней окажется друг, когда мне скуют руки. Ладно — клетка, плен, оковы, бессилие… Я знаю, чего ожидать от воинов, которые поволокут меня в Китеж на казнь. Но с чем придется столкнуться ей? Будь с Марьей и…