Страница 12 из 43
— Нет. Меня можно убить, — объяснил он, — но сделать это, пожалуй, слишком трудно, вот люди и прозвали… Если воткнуть в меня меч или стрелу, я переживу, колдовство меня вылечит. Обычному воину не справиться, поэтому некоторое время я внушал им дикий ужас. Но теперь чародейство Китеж-града крепнет, и кто знает, что будет через год-два…
— Значит, эти шрамы остались после того, как тебя пытались убить?
Марья почувствовала — нить натянулась, ее не пускали дальше, не позволяли заглянуть за завесу, где таилось нечто важное. Она не отличалась терпением, Марья ни за что не смогла бы долго подбирать ключи к этим бесконечным замкам, она способна была лишь спросить прямо, не таясь, рассчитывая на его честность.
— Ваня, я не оставлю тебя, — шепнула она, и Кощей, вздрогнув, поглядел на нее с какой-то хрупкой надеждой. — Я люблю тебя. Мне ты можешь рассказать, что бы там ни было.
Обняв ее, Кощей долго молчал, но потом все-таки заговорил:
— Дело было… Пожалуй, два десятка лет назад или около того. В то время остатки распавшейся Орды, снова собравшей силы, решили брать приступом восточные княжества, и князья кое-как договорились, чтобы дать отпор. Поскольку князь Дмитрий под Москвой, гнавший их взашей магией Белобогова старца, доказал, что Орда слаба, все легко поверили в победу.
Его история казалась стародавним сказанием, и Марья мечтательно улыбнулась, убаюканная. Она и правда привыкла к нему, рядом с Кощеем ей было спокойно, мирно, но это тянулось не изматывающее ее терпение бездействие, а нечто большее. Уютное, как мурчащая кошка. Марья сама едва не мурлыкала от удовольствия, когда Кощей в перерывах между рассказом рисовал что-то на ее спине. Он часто прерывался, но упрямо продолжал.
— В то время у одного из князей был сын, а юноше, чтобы стать мужчиной, нужно совершить подвиг, это все знают. К несчастью, в то время вокруг не было никаких отвратительных чудовищ, коих можно поразить и заполучить в трофей голову. Сам отец когда-то поборол аспида — неудивительно, что они повывелись, каждый княжеский сын счел своим долгом зарубить гадину. Вот они и стерлись, исчезли. Я не видел ни одного… Ну, да речь не о том: для сына того князя не оставалось никакого выбора, кроме как отправиться на битву с Ордой.
— Князья проиграли, отец рассказывал мне, — произнесла Марья. Всеслав был там вместе с другими воинами и наблюдал, как гибнут войска. — Черниговский князь не пришел, как и ожидали, Ярославль принял удар, но не сдержал… Отец всегда считал тот бой позорным, на них напали, не успели они построить воинов.
— Я слышал, кто-то думает, у ордынцев были глаза и уши среди русского воинства, — согласился Кощей, — потому они заранее знали, где войска остановятся на ночевку. Наутро их ждала армия неприятеля, их перерезали… — Он зашипел по-змеиному, мотая головой. — Но сыну князя, знаешь ли, повезло. Если так можно сказать. Знатных воинов не убивали на месте, а угоняли в плен; войску в походе пригодятся рабочие руки, которым не нужно платить, а вот с родичей потребуют выкуп. Но то ли отец не заплатил, то ли ордынцам этого было недостаточно и они решили вытянуть из него больше золота, но я свободы не увидел…
Тоска прорезалась в его голосе, и Марья, последний год упивавшаяся свободой и безнаказанностью, ощутила болезненный укол в сердце. Каково быть пленником, не сметь ступить без повеления хозяев, терпеть боль и унижение… Она снова воочию увидела длинные полосы на спине Кощея, словно расчесанные большим диким зверем, и зажмурилась. Помнила, как по приказу отца секли провинившуюся дворню, но и представить не могла этого сильного и гордого человека воющим от плети какого-то спесивого ордынца…
— Они обращались с пленниками хуже, чем с псами, — рассказывал Кощей, уняв отчаяние. — С ремесленниками, с теми, кто мог трудиться, еще не лютовали, а я был княжеским сынком, меня не обучали телеги чинить или там горшки из глины лепить… Те шрамы, что на руках, от колодок, про спину ты и сама, я уверен, догадалась.
— Но разве ты не пытался сбежать? — нетерпеливо спросила Марья.
— Как же, я мечтал об этом все время. Но у ордынцев есть весьма занятный способ удержания пленников… Они не заботились об охране, не тратили людей, зато проделывали тонкий надрез на ступнях рабов, всыпали в рану жесткого конского волоса и оставляли заживать под присмотром. Уверяю тебя, сбежать, когда тебе кажется, будто ты ступаешь по иглам, не мог никто. Скорее помрешь от боли.
Задохнувшись от возмущения, Марья уставилась на него. Неужели кто-то, даже жестокие ордынцы, о которых ей рассказывали страшные сказки, способен на такое зверство?
— Я не помню, сколько лет я провел в плену, все смешалось. Но однажды ночью ко мне явился кто-то… Не то собака, не то человек, не то оба сразу. Он предложил мне силу. Не знаю, почему Чернобог выбрал меня, а не кого-то другого. Может, ему показалось забавным вручить колдовство тому, кто сходит с ума от боли и ярости, кто грезит о мести. Боги иногда играют с нами, это известно. Но я не думал об этом, я согласен был на что угодно, лишь бы освободиться и растерзать своих мучителей. Он исцелил меня и дал смертоносную силу…
— Я бы тоже согласилась, — успокоила его Марья, поглаживая по голове. — Разве можно жить в таком ужасе? Ты ничуть не виноват. Нет, служители Белобога учат смирению и терпеливости, но и они сдались бы… Что было потом?
— Я сжег их город, уж не помню, как это было. Кругом пожар, кричащие люди, и кто-то рубил меня, а я не чувствовал боли, только плещущуюся силу… Позже я понял, что сжег и других пленников, они-то не могли бежать, но мне было уже все равно. Я схватил какого-то коня, бросился прочь, в степь, скакал, пока сам не свалился от усталости… Наутро меня нашел Вольга. Коня он съел в волчьем обличье, голодный больно был, а мне решил помочь. Он честный, — с теплотой добавил Кощей.
После ужасов плена бесхитростная доброта Вольги показалась бы чудом, и Марья поняла, почему он так привязался к оборотню.
— А потом ты стал Кощеем и решил пойти войной на Китеж?..
— С силой мне совладать помогла Ядвига. Несколько лет мы с Вольгой шатались по лесам, но однажды наткнулись на нее. Колдовство меня мучило, а она кое-как научила им пользоваться. К тому времени вокруг нас стало много нечисти, они тянулись к чародейству Чернобога, видели во мне вожака, спасителя, и мы решили выступить против Китежа, истреблявшего их… Я и сам подумал, что мог бы стать для этих князей силой похуже, чем Орда. Они бросили меня в плену, мой отец, дядька, все родичи, все присягавшие на верность… Мы с тобой похожи, я тоже горел от обиды. И я стал для них Кощеем Бессмертным.
— Почему бы не называться прежним именем? — пожала плечами Марья. — Что значит?..
— «Кощей» на языке ордынцев значит «невольник», — пояснил он. — Они никогда не утруждались запоминать имена пленников. Даже собакам придумывали клички, но мы не были для них чем-то живым.
— Но ты свободен! — воскликнула Марья. — Почему же ты называешься рабом?
— Я сменил хозяина, но что за разница. Чернобог тоже может ударить плетью или запереть меня где-нибудь. Я живу, пока угоден ему, пока в моей возне с Китежем он видит какую-то пользу.
— Он может убить тебя? — испугалась Марья.
— Пока я не сделал ничего, чтобы его прогневать. Огрызаться и язвить я могу сколько угодно, его это, кажется, даже забавляет. Но чародейство вытирает из меня человека. Чем чаще я им пользуюсь, тем меньше чувствую… Может быть, тебя мне послали в спасение.
— Вот еще! — нахмурилась Марья. Ей не хотелось быть лишь мелким камушком в руках каких-то высших, непонятных ей сил. — Я сама пришла, свалилась тебе на голову, как ты любишь говорить… Ваня, ты поэтому оставил меня пленницей?
— Ты не пленница, — проворчал он, устраиваясь удобнее на переворошенной походной постели, чтобы смотреть ей в глаза. — Ты моя гостья. Разве я чем-то стеснил тебя? Запретил что-то? Сначала я хотел расстроить союз Ярославля и Китежа, признаю, но после понял: тебе нельзя возвращаться по своей воле. Тебя назовут ведьмой, сожгут, я не хотел этого. Они не поверили бы в мое милосердие. Посчитали бы злым духом, навкой, чем угодно… Я не мог отправить тебя на верную смерть. Ты же знаешь, как люди могут быть жестоки.