Собственность мажора

— Да… — кивает, глядя в окно. — Ты такой. Порядочный. Только пользуешься, а потом выбрасываешь.

Опять вибрирует мой карман.

Да, блин.

— Я тобой пользовался? — спрашиваю ее. — Че ты от меня хочешь?

— Я…

На ее щеках вижу слезы.

Мать твою.

— Я спросила — кто она? Ну давай, Барков. Не бойся, не сожру я ее. Ты с июля сам не свой. Думаешь, я не заметила? Думаешь, я тебя плохо знаю? Думаешь, тебя кроме меня еще кто-то терпеть станет?!

Смеется.

Так, будто реально очень смешно.

Что-то щелкает в груди. Неприятно.

— Тебя. Не касается.

Произношу с толком и с расстановкой.

— Ну да, ха-ха, — смотрит на меня с усмешкой. — Запомни раз и навсегда, Никита Игоревич, кроме меня, тебя ни одна дура терпеть не сможет. Когда нагуляешься, приходи, поговорим. Дуре привет.

Сжимаю челюсти, ожидая, пока выберется из машины. Глазами провожаю до подъезда, сжимая до скрипа руль.

Если она хотела уколоть, ей это удалось.

Глава 17

Никита

Давлю на газ, не дожидаясь пока Лера скроется в подъезде.

Терпела она.

Будто я дерьмо, которое хочется газетой прикрыть, чтобы не воняло.

Сжимаю руль, запрыгивая в колею.

Желающих меня терпеть целая очередь, она об этом очень хорошо знает. От мала до велика, всех цветов и сортов.

Я не мальчик на побегушках. И я не воспринимаю чужие капризы. Манипуляции тоже не воспринимаю. И если хочу поступить определенным образом, просто делаю это. Это то, что я дал ей понять еще в первый месяц наших отношений, и ее все устраивало, а если и не устраивало, она это оставила при себе. Она ни на один праздник без подарка не осталась. И я не клялся ей в вечной любви, чтобы сейчас брать свои слова обратно. Я ей вообще ни фига не обещал.

Вырулив со двора, подрезаю красную мазду и торможу на первом светофоре. Выхватываю из кармана куртки телефон и читаю:

«Я о тебе вообще не думаю, Барков»

«С тобой общаться, как наждачкой по лицу тереть»

«Ты хам и придурок»

В этом месте Алена сделала минутную паузу, а потом продолжила.

«Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ТРОГАТЬ», — читаю эту пулеметную очередь из сообщений дальше.

Еще как хочешь.

Она даже по роже мне как следует дать не смогла, потому что еле на ногах стояла, и это с учетом того, что я не умею целоваться. Эта претензия до сих пор меня подбешивает. Я не проводил интервью, но недовольных, кроме неё, не припомню.

«Ты со мной даже ни разу не поздоровался. Ни одного раза!»

«Ты вообще думаешь, когда что-то говоришь или делаешь? И чем ты думаешь? Задницей?»

М-да.

Для человека, который «обо мне не думает», слишком много мыслей. Я не в обиде на ее слова, у нее есть полное право считать меня придурком. Я для этого усердно старался.

Сзади сигналит Мазда, потому что давно горит зеленый. Сорвавшись с места, паркуюсь у бордюра и включаю аварийку.

«Я поздоровался десять минут назад», — пишу я.

«Сейчас расплачусь от счастья», — пишет она.

«Если тебе так мало для него надо, то не стесняйся».

Она молчит, очевидно, собираясь с мыслями.

«Отвали», — читаю я наконец-то.

— Пффф… — выдыхаю, глядя на пустой проспект.

Возможно я и правда где-то перегнул, но я уже полгода дома почти не появляюсь, чтобы с ней не пересекаться. Я, блин, не знал, что мне со всей этой фигней делать. Один раз я вообще на нее голую нарвался, потому что она не врубается, что живет в доме с двумя посторонними мужиками, и надо закрывать двери на замки, особенно двери ванной, когда ты в душе плещешься!

Минуту на нее в мыльной пене пялился, она даже не заметила. Отдача неделю мучила. Со свистом выдыхаю воздух, вспоминая свой столбняк.

У нее все узкое и правильное. Талия, плечи, бедра, лодыжки. Вида спереди я дожидаться не стал, иначе точно придушил бы.

— Блин… — бьюсь головой о подголовник, ерзая по сидению.

«Я готов исправиться», — быстро набираю ей.

Копирует предыдущий ответ.

«Давай мириться», — пытаюсь зайти с другой стороны.

Она молчит минуту, а за ней вторую. А потом вообще уходит в офлайн.

Жду еще пару минут, а потом потихоньку трогаюсь, направляясь в сторону дома.

Уже одиннадцать.

Город еще больше опустел за это время. Кроме меня на дороге вообще никого нет. Снег валит во всю, завтра будет коллапс.

Заехав в ворота, паркуюсь и беру в руку вибрирующий телефон.

«Чего тебе от меня надо? Ты что, на меня с кем-то поспорил?»

«Что за дичь?» — впервые за этот день я реально злюсь и набираю ее номер.

После пятого гудка она сбрасывает, но я звоню опять.

— Да! — рычит она в трубку.

— Я не спорю на людей, — рычу в ответ.

Понизив голос, она требует:

— Тогда чего тебе надо, а?

— Давай завтра встретимся.

— Зачем? — срывается ее голос. — Что за игры, Барков?

Я вдруг понимаю, что она нервничает. Гораздо сильнее, чем я. Господи, Оленёнок. Хватит упираться. Вот он я. Весь твой.

— Давай проведем вместе время, — настаиваю, прислушиваясь к ее дыханию. — Никаких игр.

— Зачем?!

Твою мать!

— Потому что, блин, — не выдерживаю я. — Ты девушка, я парень, дальше объяснять?

Я бы не отказался провести с ней время прямо сейчас. Как только я спустил тормоза, список моих желаний увеличивается с каждой минутой.

— Ты… хочешь провести вместе время?

— Да, хочу.

— Сильно?

— Максимально сильно, — заверяю я.

Она молчит, неровно дыша в трубку.

Смотрю перед собой. В ожидании выгибаю брови и успеваю досчитать до десяти.

— Отвали, — слышу перед тем, как ее голос сменяет серия коротких гудков.

Зараза.

Ударяю по рулю рукой, прикрыв на секунду глаза.

Я завожусь, как никогда в жизни. В крови всплески толи адреналина, толи тестостерона.

Выйдя в метель, хлопаю дверью и бегу к дому. Швыряю на полку ключи и рывком убираю в шкаф куртку. Телефон швыряю туда же, на полку. От греха подальше.

В доме тихо, как в лесу. И темно также. Из кухни в коридор просачивается мигание гирлянд, в остальном у нас будто электричество вырубило.

Сидящий за барной стойкой отец мрачно вертит в руке свой телефон, не особо заинтересованно глядя в телек, по которому повтор трансляции хоккейного матча. На нем все та же рубашка и брюки, а на стойке перед ним — бокал коньяку.

Сажусь рядом, зло забрасывая в рот оливку прямо из банки.

Я не фанат Деда Мороза, но такого унылого Нового года с рождения не припомню.

Глава 18

— Я такое носила? — улыбаюсь, рассматривая оглушительно-розовые ползунки с белыми пуговицами.

Глажу их пальцами и щупаю, они такие милые.

У меня будет сестра. Ребёнок. Новорождённый. Уже совсем скоро. Это так волнует. Вчера я трогала мамин живот, и он ходил ходуном, а она… плакала.

— Нет… — трогает она ползунки, — тогда такого не было.

— И что я носила? — спрашиваю весело, тыча пальцем в небесно-белые.

— Ну… — задумывается она на секунду, а потом смотрит на меня так, что у меня живот крутит, — в основном, что придётся…

— Мам, — хватаю ее за руку, поднося ту к губам. — Теперь уже не важно… — заверяю ее.

Она кивает, но только для вида. Она со мной не согласна. Но если бы она не родила меня тогда, я бы не существовала. Пусть у меня не было ползунков! У меня была ее любовь. Всегда. И у меня не было отца «мецената», а у нашей букашки есть!

Смотрю на склоненную мамину голову и закипаю.

— Розовые, белые, вот те с клубниками, — объявляю скучающему консультанту, — и эти синие тоже. И с цветочками.

— Алена, — строго говорит мама, — у нас от Нади ползунков некуда девать.

Может и так.

Но у дочери Нади отец не «меценат». Ни мама, ни Барков до сих пор не подали на развод, хотя уже вторая неделя пошла.

И он, и его… сын молчат уже два дня.

Какое-то зловещее молчание.

Кульбит в моем животе дергает нервы. Я ничего такого не жду. Я вообще думаю, что Никита Игоревич обкурился! И ещё я боюсь, что он станет на меня давить. Или манипулировать. Таким, как он, можно все.