Закаты

— Как раз это я и хотел вам объяснить.

— Да? Ну, пойдёмте, любопытно будет послушать.

Василий с усталым вздохом встал.

— У нас есть два пистолета, — вдруг признался Белокуров. — Если хотите. Вячеслав будет вашим секундантом, а Сергей — моим. Не желаете?

— Пистолеты? — усмехнулся Василий. — Мне вон жена эспадроны привезла. Можем и на пистолетах, и на эспадронах сразиться. Только не здесь. Не будем осквернять святое место.

Они ушли. Некоторое время стояла тишина, Тетерин почему-то ждал, что вот-вот её прервут отдалённые выстрелы. Но потом вспомнил, что его «стечкин» находится при нём, а дуэль с одним пистолетом не дуэль.

— Кажется, они что-то не поделили, — заговорил Вячеслав. — Настроение у них явно не пасхальное. Кстати, а этот ваш толстый — он, часом, не брат ли Ревякина?

— Отца-основателя? А что? Похож?

— Очень похож. А, теперь понимаю! Обкладываете меня со всех сторон? Месть затеяли? Только учтите, что это будет не просто месть, а заклание, и завтра же я буду у престола Всевышнего среди избранных гостей.

— Никто не собирается вас ни обкладывать, ни закладывать, а Белокуров просто двойник Ревякина... То есть это совершенно случайное сходство, и ваш Ревякин ему до лампочки.

— Не лжёте? — недоверчиво спросил Вячеслав. — Глядите же! Мне врать — тройной грех.

— Это почему?

— Потому, что я жизнью многажды много раз оболган. Чагового чаю не желаете?

— Какого чаю?

— Из чаги. Отец Николай выделил, сам собирает. Хорошая штука — и вкусная, и полезная, и жажду отбивает, и сил прибавляет. Налить?

— Налить.

Вячеслав налил из термоса в кружку и сам подал Тетерину. Тот стал пить чай, не понимая, нравится или не нравится ему, а думая о том, что Ч продолжается — вот и чай из чаги...

Тут в гостевой избе объявилась новая гостья — та самая молодая женщина, которую они видели на крыльце и при виде которой был заметно растерян Белокуров. Вид у неё был взволнованный. Она огляделась и спросила:

— Скажите, а где Борис и Василий?

— Отправились друг в друга из пистолетов пулять, — с глупой улыбкой ответил Вячеслав.

— Нет у них пистолетов, — поспешил возразить Тетерин, понимая, что здесь не до шуток. — Они отправились погулять ради какого-то разговора.

— Спасибо, — сказала она и тотчас удалилась.

— Вот! — торжественно объявил Вячеслав. — А сначала она приехала и ходила с Василием для разговора во лесок. Неспроста эти прогулки и разговоры. А вы, брате, давно ли воцерковлены?

— Честно говоря, я даже не вполне понимаю, что значит быть воцерковлённым, — признался Сергей Михайлович.

— Да ну! — подивился Вячеслав. — Ну хоть крещёный? Или приехал креститься?

— Крещёный. Но в церковь не ходил. Сегодня впервые пойду. Так уж получилось.

— Ну, дорогой мой, сейчас это сплошь и рядом! — махнул рукой обличитель ереси жаворонствующих. — А я-то сам-то! Думаете, я давно стал православным? Отнюдь. Вот, если хотите, вам вся моя жизнь сейчас предстанет. Охотно расскажу, ничего не утаивая. Хотите?

И Тетерин стал выслушивать рассказ Вячеслава, не ожидая от него ничего сверхзанимательного, но постепенно увлёкся, особенно с того места, как явился чёрт в клетчатом пиджаке и потребовал себе шампанского. Когда дошло до повествования о секте Аум Синрикё и об «истинной Христовой церкви четверичности Божьей», Тетерин спросил, слыхал ли он что-нибудь об обществе сознания Ч. Вячеслав не слыхал о такой секте, и Сергей Михайлович вкратце поведал ему, на что тот заметил:

— Своеобычная ересь, особенная, ничего не скажешь! Может, может вводить умы в грех заблуждения. А вот скажите...

Но тут возвратился Белокуров и, заглянув, попросил Тетерина выйти с ним на минутку.

— Хорошо, что вы освободили меня от общества этого ересеборца, — сказал Тетерин, выходя с Белокуровым на свежий воздух. — Чем-то он мне неприятен.

Они двигались к реке. За нею над лесом садилось солнце, уже усевшись брюхом на верхушки деревьев, выскочив напоследок из плена облаков и являя великолепнейший красочный закат.

— Сергей, — сказал Белокуров, — я должен тебе открыться. Этот Василий — обманутый муж, а я — соблазнитель его жены. Она приехала сегодня за несколько часов до нашего приезда и во всём ему призналась. Завтра мы решили стреляться. Отъедем на рассвете куда-нибудь подальше от этого святого места и совершим то, что совершали в прежние времена честные люди. Вы сможете дать Василию свой пистолет и отвезти нас?

— Да, пожалуй, — пожал плечами Тетерин. — Я что, буду единственным секундантом?

— Зачем нам лишние свидетели? — ответил Белокуров.

— Понятно, — сказал Сергей Михайлович. Помолчал, глядя, как солнце тонет в ветвях деревьев, исчезает, гонимое временем. Потом спросил: — И вы будете стреляться в такой день, как завтра?

— Похоже, ни мне, ни ему не хочется этого, но он говорит: «Надо!» — ответил Белокуров.

— Ну, раз надо, то надо, — снова пожал плечами Тетерин. — Хотя я на своём веку не помню, чтоб кто-нибудь дрался на дуэли. Глупость какая-то!

Закат догорал. Наступали сумерки.

Глава девятнадцатая

ЛЕТИТЕ, ЖАВОРОНКИ, ЛЕТИТЕ!

— За это убивать надо!

— Лёлик! Только без рук! Я всё исправлю!

— Чтоб ты исдох! Чтоб я видел тебя

в гробу в белых тапках!

Чтоб ты жил на одну зарплату!

Закат догорел, надвигалась великая пасхальная ночь. Княгиня Екатерина Петровна Жаворонкова, в девичестве Катя Мещанская, спешила ехать прочь из своих владений, в которых уже нестерпимо царствовала вонь, поднятая из-под земли ублиеткой. Пахло уже не серой, а каким-то особенно ядовито протухшим борщом. Ревякин вспомнил, что ему одно время часто приходилось ездить на Новослободскую, и при выходе из метро постоянно бывал такой едкий и тошнотворный запах. Он тогда ещё всякий раз думал, что где-то там производят какой-нибудь ядовитый газ и постоянно допускают его утечку.

Отцу-основателю и не хотелось-то ехать, но и оставаться в княжестве при такой вони тоже не улыбалось. Уже несколько подданных птичьего государства в течение дня под разными предлогами и по разным поручениям поспешили удалиться — кто в соседнее село, кто в Вышний Волочёк, а кто и даже в Москву.

Отправились на том же джипе «Чероки», на котором позавчера приехали, только теперь княгиня и отец-основатель — на заднем сиденье, а за рулём и на переднем месте возле водителя — слуга Виталик и телохранитель Чинмин Мумуров, которого доселе Ревякин считал таджиком и лишь сегодня узнал, что он дунганин. Об этом и заговорили в первую очередь, когда отъехали.

— Чинмин, — обратился к коренастому крепышу-телохранителю Владимир Георгиевич, — так ты, оказывается, дунганин? А я думал, таджик.

— Я Таджикистана родом, — отвечал тот. — А абще мы, дунгане, аснавном живём Казакстан-Кыргызстан. А сапсем аснавном — Китае.

— Вот и я знаю, что в основном в Китае, — кивнул отец-основатель. — А на китайца ты совсем не похож. И мусульманин.

— Правильна, мы, дунгане, аснавном псе — мусульман.

— Кого только нет в нашем княжестве, — покачал головой Виталик. — Полный интернационал. Так и надо.

— Интернационалист нашёлся! — фыркнула княгиня.

— Интернационал-то ладно, — вздохнул Ревякин. — Он нам пока не мешал, а вот брожение мнений началось — это хуже. Хочу доложиться о зарянках.

Он стал рассказывать о зародившемся в княжестве сепаратизме, искоса поглядывая на свою бывшую жену и всё больше убеждаясь, к кому она так стремится. «Что за вспышка нимфомании её обуяла! — думалось Владимиру Георгиевичу с горечью. — Доигрались мы с этой адской ублиеткой!»

— Не хочется сейчас об этом, — вдруг перебила отца-основателя княгиня Жаворонкова. — Расскажите лучше что-нибудь о мире птиц, Владимир Георгиевич.

— О мире птиц? — Ревякин малость взбодрился. Если она его просит рассказать о мире птиц, стало быть, он ещё не полностью забыт ею как мужчина. — Мир птиц... — мечтательно промолвил он. — Мир птиц многолик и прекрасен. Подобно совершенным и ярким бабочкам, птицы украшают нашу жизнь, наши леса, горы, луга, сады и парки. Птицы неизменно сопровождают нас на всех дорогах жизни. Стоит лишь оглянуться, вслушаться в таинственную тишину весеннего леса, и мир необычных, часто волшебных звуков открывается перед нами. Манит, на всю жизнь увлекает нас бесконечным разнообразием сверкающих красок, движений и звуков. А как нас завораживает песня невидимого в весеннем сверкающем небе жаворонка. А в дремучем лесу очаровывает песня таинственной синехвостки. В сумраке речных зарослей до глубины души потрясает песня обыкновенного соловья. И это первое потрясение никогда не проходит бесследно. Нужно лишь, чтобы такая встреча состоялась как можно раньше. Весенняя песня птиц доступна и понятна каждому живому существу на Земле. Подобно музыке Моцарта, Чайковского, Грига. С самого своего появления человек жил в окружении птичьих песнопений. Они тревожили его, звали за собой в неведомые леса и горы, долины и степи — за линию горизонта, где тысячелетиями чудилась человеку неоткрытая страна вечной весны, счастья и обновления. Эта светящаяся радужными красками даль манила. Подобно гигантской хрустальной чаше, она до краёв была наполнена волшебными звуками крошечных и доверчивых созданий, готовых петь и всегда быть рядом. Эти крошечные существа, живущие всюду, радующиеся каждому дереву и кусту, каждому блюдечку чистой воды, каждому ручейку, живущие в великой гармонии с весенними лазурными небесами, белоснежными облаками, с полями и лесами, полными ярких цветов, сами по себе бесконечно разнообразные и прекрасные, дарят нам волшебное и неповторимое чудо — свои удивительные песни...