Закаты

— Нет, это мой отчим.

— Хороший дядечка. Мне кажется, он не прочь поселиться тут, на природе, на раздолье, на хороших харчах.

— Харчей мы ему и без вашего новорусского князя добудем.

— У других новорусских?

— А хоть и у других.

— Не дурите, Борис! Чего вам ещё искать в жизни? Я читала вашу газету. Она хорошая, носами понимаете. Пфук. Захотите продолжать издание — будете издавать здесь. У нас, кстати, ни одной газеты так до сих пор не выходит. Давайте организуем нашу княжескую прессу! «Правда рассвета», «Птичьи новости», журналы — «Жавороново крыло», «Наша ублиетка», детские — «Ярилка», «Солнышко». Дух захватывает или нет?

— Не захватывает. У вас чисто средневековое государство, а при феодализме прессы не было, и появись при Иване Калите или Иване Третьем какой-нибудь Паша Гусев или Ханга, их бы сей же миг пожгли в деревенской клети, аки еретиков и антихристов. Воображаю, какой бы смрад стоял при сгорании Киселёва или Новодворской. Похуже, чем тут у вас от подземного грязеизлияния.

— Предлагаю вам, оставшись тут у нас, сразу сесть за книгу — нынешние журналисты и политические деятели перед судом Иоанна Грозного. Полностью финансирую издание на лучшей бумаге, с лучшими фотографиями и иллюстрациями, в лучшем издательстве. Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу. Меня ваш князь мигом заревнует, и придётся мне становиться перед судом Ардалиона Первого. Кстати, а почему он Ардалион? Тоже сам придумал?

— Нет, это его настоящее имя. Хотя, может, и придумал. Не могу сказать точно.

— Я пару раз слыхал, как вы его Лёшкой назвали.

— Ардалиошка — Лёшка, логично. Но вы не думайте, мы всё так обмозгуем, что он ничего не заподозрит. А мои капризы он обожает.

На конюшне княгиня Жаворонкова показывала Серёже лошадок, сажала его верхом на самую маленькую, и Серёжа был в восторге. Белокуров гадал: искренне ли она затягивает его в свой омут или за этим всем что-то стоит? Теперь вот затеяла показ того, как Серёжа быстро начал к ней льнуть. Через сына действовать. Потом, правда, прокололась — при гостях взялась отчитывать конюха за то, что её любимая кобыла Ласточка стала прихрамывать. Все увидели, какое удовольствие ей доставляет отчитывать, сыпать угрозы, топать ногой, грозить кулаком провинившемуся. А ей, должно быть, казалось, что она в этот миг прекрасна.

Потом она затеяла катание в лёгкой двухместной коляске, запряжённой одной лошадью. Белокуров хотел было отказаться садиться с княгиней и Серёжей, но видя, как сын хочет этого катания, согласился.

— Сможете управиться? — спросила княгиня, предлагая ему вожжи.

— Должен смочь, когда-то умел, — прокряхтел главный бестиарий, усаживаясь поудобнее.

Умение водить упряжку быстро воскресло в нём, едва только поехали. Сердце билось от волнения и восторга.

— Бред какой-то! — воскликнул Белокуров. — Сбежали от матери и жены, от Москвы и Америки и катаемся на лошадке в княжестве Жаворонки. Ведь бред?

— Бред, — согласилась княгиня.

— Брред! О, папа! Брред! — закричал ликующий Серёжа, зажатый между мощным афедроном своего отца и изящным задом княгини Жаворонковой.

— Белокуров! Я уже безудержно люблю вас обоих! Можете вы хоть это понять, дубина стоеросовая?

— Бред, бред и бред! — возражал главный бестиарий. — Нам, барыня, этого ни к чему. Мы — простые люди, неграмотные. Нам про любовь не надоть.

— Проклятый! Усы он сбрил! А что доказал? Лишний раз проявил свой мужской норов и своё мальчишество. И думал, я отступлюсь?

— А мы убегём!

— Серёжу не отдам!

— Ещё как отдашь! Нет, ни в прогрессивную Америку, ни в отсталое Средневековье! Ему, быть может, суждено Россию спасти? В нём четыре души, как говорят некоторые гады-колдуны.

— За вами пойду. Хоть в Сибирь, хоть Россию спасать!

— Тпру-у, милая, тпррр-у-у!

Сделав кружок, Белокуров подъехал туда, где стояли Тетерин и отец-основатель, и остановил лошадку.

— Хорошая коляска! — похвалил он.

— Старинная. Наши жавороновские мастера привели её в родное состояние, — похвалилась княгиня. — Идеи жаворонства живут и побеждают. Слава великому отцу-основателю!

На лице Ревякина впервые мелькнула улыбка.

— Ну что? — спросила княгиня у бестиария. — Отправимся к сельскому священнику если не верхом, то в коляске?

— Путь-то не такой уж и близкий, — покачал головой Белокуров. — Только в авто!

— Белошкуров вы после этого, а не Белокуров! — был приговор владычицы замков, дворцов и конюшен.

— То-то моя жена не захотела носить мою фамилию, — болтанул главный бестиарий. — Не стала ни Белошкуровой, ни Белокурвой.

Серёжа из коляски вылезать наотрез отказывался, плакал и при этом почему-то кричал:

— Слава! Слава комару! Бидителю!

— Маленький, — сочувствовала ему княгиня. — Не любит он тебя, тащит! Не видать тебе с ним никаких удовольствий.

— Удовольствиями граждан разрушается достояние Отечества, — отчеканил главный бестиарий свою любимую римскую пословицу.

— Отечества, которого нет и которого трижды не будет, — сердито возразила княгиня.

— А вот тут неправда ваша, — сказал Белокуров вдруг так строго, что даже Серёжа перестал упираться и согласился покинуть лёгкий экипаж.

Потом они ещё долго гуляли по княжеству, ведя те же разговоры, которые под конец уже стали нестерпимо раздражать Бориса Игоревича. После прогулки Прокофьич уложил малыша на пару часиков поспать, а заодно и сам намеревался вздремнуть. Серёжа не капризничал и был покорен, его удовлетворяло, что им так вплотную занимаются — долго гуляют, показывают лошадок, катают. Казалось, он даже осознает, что его принимает у себя в гостях не просто тётя Катя, а княгиня, хоть и ненастоящая, новорусская. Перед расставаньем она всего его обцеловала, и у Белокурова тошнотный ком к горлу поднялся, когда он вспомнил, как заявил Элле, что хочет её всю оцеловать. Вот и оцеловал, котяра безусый, бывший усатый!

Затем княгиня повела гостей в подвалы дворца, где имелись сауна, спортзал с тренажёрами и небольшой бассейн с ледяной водой. Тут она с ними ненадолго попрощалась, сказав:

— Двух часов вам хватит? А я пока пойду побуду немного в одиночестве. После вас немного попарюсь и ополоснусь перед дорогой.

— Экстравагантная женщина! — сказал Тетерин, когда она ушла.

— Она хорошая, — со вздохом согласился отец-основатель.

— Даже слишком, — засмеялся Белокуров, отчего оба посмотрели на него вопросительно.

Парилка была крепкая, из неё выбегали и прыгали в ледяной бассейн, потом опять лезли в парилку. В холодильнике можно было обрести пиво, белое столовое вино, водку, креветок, мидий, раков, сёмгу и даже ропанов. Трижды попарившись и окунувшись, угостились кто чем понемножку и снова полезли в жар парилки. Уселись на верхней полке, дыша тяжко и счастливо, быстро покрываясь восковыми каплями пота.

— Эх, до чего ж хорошо! — выдохнул Белокуров.

— Кажется, ведь и положено перед Пасхой намываться, — произнёс Тетерин. — Чтобы чистым телом и чистой душой встречать.

— Тело-то мы успеем отчистить, — сказал отец-основатель.

— А что, брат двойник, сильно загрязнена душа? — спросил его главный бестиарий.

— А у вас? — сердито огрызнулся Ревякин.

— У меня-то? — хмыкнул Борис Игоревич. — Не душа нынче у меня, а бомж немытый, гнилой и смердящий.

— Красиво сказано! — рассмеялся Тетерин.

— Ваша чище? — спросил его Ревякин.

— Тоже бомж, — мотнул головой голый палеоантрополог.

— Стало быть, наши души будут Пасху встречать как бомжи, — подытожил отец-основатель.

— А ваша-то душа чем перепачкана, главный идеолог светлого птичьего будущего? — спросил Белокуров.

— Не скажу, — буркнул тот.

Наступило молчание. Потрескивала печка, было слышно, как стукаются о доски капли пота трёх бомжедушных грешников. Вдруг дверь парилки со скрипом резко отворилась и на пороге выросла фигура женщины.

— Ох и накочегарили! Не продохнуть! — прокряхтела княгиня Жаворонкова, закрывая за собой дверь, и стала не спеша усаживаться на полок, красуясь своим холёным телом. На верхнем полке места ещё хватило бы для двоих, но она села на средний, прямо у ног Белокурова. Теперь перед ним были её плечи, спина, затылок, сияющий чёрными волосами. Внутри у главного бестиария всё съёжилось. Он постарался прикрыться полотенцем, на котором сидел, и заметил, что Тетерин делает то же самое, а Ревякину всё равно. Что делать дальше — непонятно.