Страница 46 из 67
В храме ещё только начиналось богослужение. Отец Николай расставлял утварь и раскладывал книги; одна из старушек, Марья, затепливала лампадки, другая, Прасковья, читала Шестопсалмие, колупаясь и путаясь в старославянском. Чижов поспешил подменить её. Читая, краем глаза заметил, как отец Николай приветливо ему улыбается, благодаря, что он сам проснулся и пришёл.
Службу служили долго, по полному чину, с наслаждением. Отец Николай — за себя и за дьякона, а Василий — за всех остальных. Когда покидали храм, у него немного кружилось в голове, но на сердце было отрадно, душа наполнялась сил, а вместе с ней подтягивалось и тело. И обидно было до слёз, что жены нет рядом, что всё опять придётся ей только рассказывать.
К последнему великопостному обеду матушка Наталья Константиновна премного расстаралась: на закуску выставила и солёные грибочки, и квашеную капустку, и салат из редьки с морковью и укропом, и даже грузинское лобио; на первое — постный борщ; а на второе — вермишель под грибным соусом, а желающим — гороховую кашу. Одно только плохо — есть всё это не представлялось возможным из-за необычайно плохого качества матушкиной кухни. Солёные грибы отдавали ржавчиной, капуста — хозяйственным мылом, в салате из редьки с морковью оказалось много уксуса, и даже лобио по вкусу напоминало скорее пюре из свежевырытой глины, нежели блюдо из фасоли; в борще обитали столь крупные и осклизлые картофелины, что лишь они вмиг отпугивали едока; а уж о слипшейся и почему-то холодной вермишели под подозрительно красным грибным соусом и говорить не приходится. Отец Николай однажды объяснял кулинарные способности своей жены так: ястие — один из главных соблазнов, а Наталье Бог дал создавать блюда снаружи привлекательные и аппетитные, но вкусом своим напоминающие о тщетности земных удовольствий.
— Мой вам наказ, — сказала матушка строго, — поешьте как можно больше, потому что перед самой службой только чаю попьёте.
Отец Николай прочёл молитвы, положенные перед вкушением пищи, и, как только сели за стол — он с матушкой, Чижов и на удивление доселе трезвый Полупятов, — объявился ещё один гость. Это был человек среднего роста, сутулый и тощий, строго постящегося вида, с длинными и неопрятными волосами, с бородой, продырявленной щербатым ртом. Войдя, гость громогласно объявил:
— Мир дому сему! С благодатию Господней да вкушати рабам Божиим ястия и питие. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас. Отче наш, Иже еси на Небесех... — при этом он крестился, больно ударяя себя троеперстием, аки клювом. Совершив все обряды под наблюдением собравшихся пообедать, он, наконец, поклонился батюшке. — Здравствуйте, отче Николае! Примете ли ещё одного гостя, яко клас пшеничный, или прогоните, яко плевел?
— Будет тебе, Вячеслав, — с досадой улыбнулся отец Николай. — Раздевайся да проходи, да садись с нами чем Бог послал.
— Премного благодарен, отче, спасибо, что привечаете.
Покуда новоявленный снимал с себя пальто, батюшка успел шепнуть Чижову:
— Это тот самый, про которого я тебе говорил вчера. Которому у меня не занравилось.
— Здравствуйте всем, — сказал новоявленный, подходя к столу и вновь и вновь осеняя себя жестокими крестными знамениями, низко кланяясь иконам. Вдруг он замер и стал тихо шептать молитвы, лицо при этом у него обрело такое выражение, будто его кто-то незримый крепко сжимал сильными пальцами.
— Накладывай, матушка, — приказал отец Николай, видя, что Наталья Константиновна замешкалась — приступать ли к трапезе или дождаться, когда Вячеслав сядет за стол. Тарелки наполнились грибами и капустой. Тут новоявленный в последний раз осенил себя крестным знамением, низко поклонился и сел со словами: — Приятной всем выти.
— Зачем выть? — удивился Полупятов.
— Не выть, а выти, — пояснил Вячеслав. — Так по-русски «аппетит». А жить надо по-русски, не употребляя иноземных выражений. А то — аппетит... По-русски же будет: выть. Старинное хорошее слово, ёмкое и глубокое. Допустим: «На меня такая выть напала!» Это значит — есть ужасно захотелось. Красиво, ничего не скажешь — нет русского языка краше.
— Понятно, — сказал Полупятов. — А я думаю: с какой стати нам выть? Мы что, волки позорные?
— Ты за столом ешь побольше, а думай поменьше, — сказала ему матушка.
— Вы мне, Наталья Константиновна, слишком много выти наклали, — отвечал бывший зэк, легонько отталкивая от себя тарелку. — Сами знаете — в меня не лезет, сами знаете — без чего.
— Прямо-таки строка из блатной песни получилась, — заметил отец Николай.
Чижов ел, понимая, какое предстоит выдержать испытание — съесть всё, что предложит матушка, дабы не обидеть её. Он постарался побыстрее, не глядя, заглотить грибы и капусту и едва не поплатился за свою быстроту.
— Ох, молодец какой Вася! — похвалила его Наталья Константиновна. — Ещё сыпануть грибков с капусткой?
— Нет, — испуганно заморгал глазами историк. — Теперь бы горяченького.
— Что ж не остался на Пасху там? — спросил отец Николай у Вячеслава.
— Людей много, захотелось сюда возвратиться, вам в помощь, — отвечал тот. — Матушка, если можно, я холодные закуски доедать не буду. Вы мне борщеца тоже налейте сразу, если можно.
«Вот гад!» — так и подумалось грешным делом Чижову. Да и как не подумается, если ты, давясь, всё доедаешь ради уважения к хозяйке, а этот показной христианин только клюнул того сего и отставил — не заправилось. Полупятову можно простить, в него не лезет. Сами знаем — без чего. К тому же он их всех минувшей ночью от смерти спас. А этот!.. Отец Николай вон доедает.
— А что это, отче, у вас с головой? Только сейчас заметил, — сказал Вячеслав, вслед за Чижовым получая из рук матушки полную тарелку дымящегося постного борща.
— Деньги, — ответил отец Николай.
— Какие деньги? — не понял Вячеслав.
— Ну что ты, не помнишь в «Бриллиантовой руке»? — сказал батюшка, отставляя свою чистую тарелку. — «Что у вас с головой?» — «Деньги». — «Семён Семёныч!» Ну, когда он деньги, Никулин, под кепку подсунул. Не помнишь?
— Я эти все сионистские фильмы давно сам куда подальше засунул, — сурово отвечал Вячеслав. — А то вы не знаете, что Никулин один из главных сионистов. Знать надо такие вещи, отче Николае. Господи, благослови! — Он перекрестился, прежде чем удовлетворить свой рот первой ложкой борща.
— Каюсь, — вздохнул отец Николай. — Ноя, признаться, ничего сионистского в этих фильмах не вижу. Хорошее кино.
— Кино хорошим не бывает, — возразил Вячеслав. — А вы, я знаю, даже телевизор в доме держите. Разве можно?
— Церковь покуда телевизор не запретила, — виновато вздохнул ещё раз отец Николай. — Спасибо, Наташа, — поблагодарил он жену, принимая из её рук тарелку с борщом. — Чесночку бы нам ещё.
— Церковь с таких сельских батюшек начинается, — спорил Вячеслав. — Вы — прежде всего Церковь.
— Вот уж нет! — рассердился отец Николай. — Церковь это, прежде всего, верховный иерарх! В Церкви-то ещё, слава Богу, демократия не наступила, и сохраняется строгая иерархическая дисциплина.
Чижов пытался расколоть кусок картофелины в своём борще, поглядывая то на Вячеслава, то на батюшку, то на Полупятова. Первый был строг и обличителен, второй — пока ещё виноват, но уже закипал, а третий горестно поедал борщ без ничего.
— А нас вчера... — нетерпеливо начала было Наталья Константиновна, но отец Николай сердито одёрнул её:
— Ладно, помалкивай! Не за обедом такие вещи рассказываются.
— Почему же за обедом нельзя? — обиженно заморгала глазками хозяюшка. — Ты, отец Николай, скажешь тоже!..
— Не встревай в разговоры, — уже ласковым тоном дал отступного батюшка. — За чеснок спасибо. И вот ещё... — Он замялся, лукаво посмотрел на Чижова и договорил что хотел: — Побелить бы, матушка. Усталые силы хоть немного подбодрить. Простит меня Бог ради вчерашнего страстотерпения. Принеси, будь ласточкой.
— А я ничего не возражаю, — сказала Наталья Константиновна и отправилась за заказом.