Закаты

Специалист по раскопкам рассмеялся. Отец-основатель тоже сделал вид, что ему очень смешно. Он стал собираться с мыслями, что делать и что говорить дальше, но ему не дали. Внезапно прямо перед ним выросло свирепое бородатое лицо, оснащённое стальными и страшными глазами и ощеренным ртом, в котором отсутствовало несколько зубов. Не успел Владимир Георгиевич припомнить, как зовут этого бывшего жаворонка, сбежавшего год назад, а на него уже обрушилось гневное:

— Опомнись, покайся, нечестивый изверг Максенций! Доколе будешь улещать невинные души своею поганой ересью? Окстись, нечестивый лжеучитель! Дождёшься такого затмения солнца, что сера с небес просыплется и огонь, аки на Содом и Гоморру. Вот оно, смердящее изгноение твоей лжеверы! — Бывший жаворонок указал рукой в сторону основания замка, затопленного извержениями ублиетки. — А коли не прекратишь бесстыдных своих радений, то и вся местность разверзнется, ад и сера поглотят тебя и твоих присных!

— Слава! — позвали бывшего жаворонка приближающиеся к месту обличения скорняки Андрей и Гена. Тотчас Владимир Георгиевич вспомнил, что и этот Слава тоже работал у них в княжестве, плитку клал, цементировал, только рано вставать ему тяжело было.

— Погодите вы! — огрызнулся на скорняков обличитель ревякинской ереси. — Опомнись, говорю тебе, Максенций! — вновь обратился он к отцу-основателю, который никак не мог смекнуть, почему он именует его этим странным именем. — Покайся, лжемессия, покайся!..

— Слав! — с надрывом воскликнул скорняк Андрей, подойдя и схватив обличителя за локоть. — Ну ты что! Кто тебя просит? Уходил же, так уходи! Отец-основатель, простите его! Он у нас ночевал сегодня, и сейчас уходит.

— Пусти меня! — вырвался бывший жаворонок. — Изыди, сатана!

Тут он размашисто осенил отца основателя крестным знамением, потом громко плюнул Владимиру Георгиевичу под ноги и зашагал прочь.

— Простите, отец-основатель, — сказал Андрей и вдвоём с Геной направился в другую сторону.

На душе у Ревякина было погано. Надо же — ещё и при этих нежданных гостях!

— Не обращайте внимания, — пробормотал он. — Это такой гусьлапчик, что не приведи Бог.

— А почему он вас называл Максенцием? — спросил специалист по раскопкам.

— А пёс его знает! — пожал плечами Владимир Георгиевич.

— Вероятно, был такой ересиарх, хотя я впервые слышу это имя, — поразмыслил редактор газеты.

— Он когда-то слыл у нас хорошим работником, — сказал Ревякин, оправдываясь. — Но, как сейчас говорят, он по жизни с прибабахом. В своё время пил беспродеру, потом ему стали черти мерещиться, он от них побежал да попал прямо в лапы Аум Синрикё.

— Ничего себе! — подивился редактор. — Интересно было бы с ним побеседовать.

— Ничего интересного, уверяю вас, — возразил отец-основатель. — Дурак несусветный. Потом трагедия в токийском метро, он струхнул да, должно быть, прибегнул к органам и всех асахаров своих предал. А куда-то дальше надо? Год болтался ещё в какой-то секте, покуда не пришёл к нам, в жаворонки. Небось ещё сведения в ФСБ поставлял. Потом и у нас ему надоело, ушёл и теперь, видимо, предался самому осатанелому православию.

— Осатанелому? Хм! — хмыкнул редактор.

— Ну, озверелому, — поправился Ревякин, и тоже неловко.

— Извините, отец-основатель, — сказал специалист по раскопкам. — Нельзя ли нам теперь пойти поспать? Валимся с ног, ночь не спали. В глазах всё плывёт.

— Я тоже в таком состоянии, — признался Ревякин и повёл гостей во дворец. — Поспим часиков пять, а потом я вам всё-всё покажу. Уверяю, вам не захочется покидать княжество. У нас так хорошо, как нигде в России!

Он натужно улыбнулся, стараясь привлечь гостей на свою сторону. Но тут душа его застонала, поскольку к ним приближались Катя и Марина. Княгиня тотчас взяла под руку ревякинского двойника и, что-то быстро шепча ему, отвела в сторону, повела вперёд быстрее, а Марина прильнула к Ревякину:

— Воло-о-одечка!

— Что? — сурово спросил Ревякин и остановился.

Специалист по раскопкам растерянно оглянулся и пошёл следом за княгиней и уводимым ею редактором, не догоняя их.

— Прости меня, Володенька! — хлопала своими красивыми, но теперь глупыми глазами Марина. — Я больше так никогда не буду. Я осознаю свою обшибку. Ну хочешь, устрой мне предсвадебную порку.

Она кокетничала, нарочно произнесла «обшибку», уверенная, что он смягчится и простит. Но она была ему сейчас противна, и он зло оборвал её:

— Предсвадебную? Ни предсвадебной, ни послесвадебной порки не будет. Как и самой свадьбы. Я окончательно передумал жениться. Отец-основатель должен быть холост. Таково моё постановление.

Кокетство вмиг слетело с лица Марины, оно стало бледным и оскорблённым.

— Вот как? — промолвила бывшая невеста. — Из-за невинной шутки?

— Ничего себе невинная! — вспыхнул Владимир Георгиевич.

— Глупая, я согласна, но невинная, — сказала Марина. — Значит, ты просто не любил меня никогда, вот что.

— Понимай как хочешь, — сказал Ревякин и, оставив несчастную Марину, зашагал в сторону замка. Мысли его путались, он не знал, правильно ли поступает, отвергая Марину, он проклинал себя, что согласился строить княжество тут, зная о странной повышенной гравитации в этой местности, он мечтал оказаться сейчас с Катей далеко-далеко отсюда, в том давнем Крыму, когда он сказал о себе: «муж грузоподъёмностью два чемодана», но больше всего хотел упасть, зарыться лицом в подушку и проспать до самого заката. Он видел, как Катя уводила газетчика — и не исключено, что к себе, но скорбно махнул рукой и на это. В мыслях мелькнуло только: «Почему мы любим распущенных и отмахиваемся от хороших?..»

Но и дома у него не было покоя. Столяр Майоров заканчивал работу по восстановлению окна.

— Не иначе как Славка, плиточник бывший, постарался, — заметил он. — Говорят, он ночевал нынче в Жаворонках. Мутил умы против вас. Найти его и гнать в шею.

— Он уже побеседовал со мной, — ответил Владимир Георгиевич. — Ушёл он.

— Не спросили насчёт окна?

— Нет.

— Зря. Следовало спросить да вывести на чистую воду. Да штраф взять.

Покуда столяр заканчивал работу, отец-основатель залез в холодильник, достал банку пива, намазал себе бутерброд гусиным паштетом, перекусил и ещё больше почувствовал нашествие сна. Наконец Майоров ушёл, окно засияло новеньким стеклом. Теперь можно было даже простить Марину. Владимир Георгиевич лёг в кровать в одежде и мгновенно погрузился в сон. Ему снилось, как чеченцы окружили его в огромном старом доме, а он придумал хитрость — во все окна поставил пулемёты, к ним провёл проводки, соединённые в едином пульте, — нажимаешь кнопки, и какой надо пулемёт работает. А сам он, нажимая все кнопки то по очереди, то разом, убегает подземным ходом. Только бы чечены об этом ходе ничего не знали...

Звонок телефона вывел его из подземного хода наружу. Светило солнце, сверкая в свежем оконном стекле, но спать всё равно хотелось — и часу не прошло с тех пор, как он улёгся.

— Аллё?

— Отец-основатель, к вам Столяров просится. Говорит, по очень важному делу.

— То столяр, то Столяров... — проворчал Владимир Георгиевич. — Ну пусть заходит.

Столяров заведовал в княжестве теплицами, это был молодой доктор биологических наук, оставшийся не у дел в новой России, как и многие другие талантливые люди. За границу, куда его звали, он не поехал, поскольку любил Отечество, хотя уже склонялся к отъезду, да тут его подцепил князь Жаворонков и привёз год назад сюда, на берег Волчицы.

Снабжая княжество отличнейшими овощами и фруктами, Столяров попутно занимался своей научной деятельностью и был несказанно доволен жизнью.

Через минуту после телефонного звонка он уже входил в квартиру Ревякина.

— Здравствуйте, Владимир Георгиевич, — сказал он. Следом за ним шёл его сотрудник Пирогов.

— Здравствуйте, Олег Николаевич, здравствуйте, Дима, — поприветствовал гостей отец-основатель. — Прошу вас, проходите, садитесь. Пива? минералочки? чаю?