Отец Иоанн (Крестьянкин)

В «Опыте построения исповеди» о. Иоанна об этом сказано так: «Ваш ближний пал! Но знаете ли вы его историю? Знаете ли вы, какие заблуждения окружали его, какие обольщения обуревали, какие искушения застилали ему свет, загромождали ему путь? Знаете ли вы, что в роковой час падения ему недоставало братской руки, могущей его поддержать и спасти, и эта рука могла быть вашей?

Ваш ближний пал!.. Но знал ли он то, что знаете вы? Было ли у него прошлое, полное благословений и чистых влияний, могущее его предохранить? Изведал ли он, подобно вам, от своей колыбели молитвы, слёзы, предостережения матери-христианки? Было ли ему открыто Евангелие с самого начала? Видел ли он на своём пути Крест, простиравший к нему надежду спасения? Слышал ли он многочисленные предостережения, в которых никогда не нуждались вы?

Итак, в глазах Бога, взвешивающего всё на Своих весах, кто из вас виновнее? Кому Он дал больше талантов? К кому Он будет требовательнее?

Вот, братие, первое впечатление от падения одного из наших ближних: оно должно явиться скорбным обращением к самому себе, искренним смирением перед Богом. Первое побуждение влечёт другое: это действительное и глубокое сострадание к тому, кого постигло зло».

Действительное и глубокое сострадание о. Иоанн испытывал и к другим насельникам камеры в Бутырской тюрьме — уголовным преступникам. А те относились к священнослужителям по-разному. Или люто ненавидели и жестоко измывались, или, наоборот, всячески почитали и ограждали от неприятностей. Батюшке, к счастью, выпал второй вариант. Но как «выпал»?.. В жизни ничего никуда не «выпадает». Это был Промысл Божий, который вёл о. Иоанна вперёд, к изначально предназначенной ему участи. По чистоте и возвышенности своего сердца он видел в уголовниках не столько жестокую безбожную шпану, сколько тех самых павших ближних, кому не хватило в своё время дружеской руки и молитв матери. И даже самые отпетые, видимо, почувствовали такое к себе отношение.

...8 октября 1950 года эшелон с заключёнными повёз о. Иоанна с Ярославского вокзала Москвы на север, в Архангельскую область — в Каргопольлаг. Это была настоящая лагерная «страна», основанная в августе 1937-го и состоявшая из множества ОЛПов (отдельных лагерных пунктов), словно нанизанных на ветки железнодорожных линий, по которым в Архангельск текли потоки вырубленной заключёнными древесины. Каргопольлаг заготавливал все её разновидности — строительный лес, пиловочник, шпальник, рудничную стойку, пропс, баланс, дрова. При каждом ОЛПе — два-три лагерных пункта по две-две с половиной тысячи человек. «Столицей» Каргопольлага был посёлок Ерцево, а его общее «население» на январь 1950-го составляло 20 237 заключённых. Царём и богом этого «государства» ещё с довоенной поры был полковник МГБ Максим Васильевич Коробицын. Одновременно с о. Иоанном в Каргопольлаге отбывали заключение в будущем знаменитые философ Григорий Померанц, филолог Елеазар Мелетинский и историк Исаак Филынтинский и уже имевший статус знаменитости драматург Александр Гладков.

Сейчас, десятилетия спустя, территория бывшего Каргопольлага почти мертва. Посёлки и деревни, входившие в его структуру, заброшены, на месте лесов — болота, железная дорога разобрана, действует только 18-километровый участок до Мостовины, где находится колония-поселение КП-23. Разве что рыбаки по бывшему железнодорожному полотну ездят на озеро Боже. Да ещё в Ерцеве действует исправительная колония строгого режима ИК-28. Но семьдесят лет назад на всём 130-километровом пространстве от Ерцева до Южного кипела жизнь, хотя и весьма своеобразная.

Путешествие началось с того, что в набитом до отказа купе тюремного вагона (в нём ехали, как правило, человек десять-пятнадцать) кто-то украл у батюшки очки в блестящей оправе. Для близорукого человека отсутствие очков — катастрофа. Но о. Иоанн и это перенёс со свойственной ему стойкостью. Мир вокруг был подернут размытым туманом, но в этом тумане скрылись мерзости, которые, может быть, душа переносила бы с трудом. Кормили в поездке своеобразно: то селёдка без воды, то вода без селёдки. Так прошли шесть дней.

С 14 октября по 3 ноября 1950-го о. Иоанна с другими новоприбывшими содержали в Ерцеве. Оттуда он даже успел отправить близким письмо в день пятилетия своей хиротонии: «Я по милости Божией жив и здоров. Памятный для меня день провёл в духовной радости и мысленно-молитвенном общении со всеми вами. Слава Творцу за все Его благодеяния к нам недостойным!» 3 ноября заключённого на два дня отправили в ОЛП № 5 (посёлок Волокит), затем на месяц — в ОЛП № 9 (посёлок Чужга). И лишь 3 декабря определилось его постоянное место пребывания в лагере. Это был ОЛП № 16 в посёлке Чёрный.

Сам посёлок представлял собой две перпендикулярно пересекающиеся улицы, на которых стояли шесть четырёхквартирных домов, два барака, казарма, столовая и клуб. Не считая взвода охраны, в посёлке жили всего около семидесяти человек. Самому батюшке это место запомнилось как Чёрная Речка, так он и называл его всегда. Речка в посёлке действительно была, звалась она Лаповка — приток Ваеньги, которая, в свою очередь, является притоком Северной Двины. С Лаповкой был связан яркий эпизод в биографии о. Иоанна:

«Мост через бурлящий глубоко внизу поток был редко настлан шпалами, на которые наросли гребни льда. Очевидно, по этому настилу частенько проходили пополнения новых насельников. Конвой с собаками шёл по трапу рядом с этим зловещим мостом. Заключённые, уставшие от долгого пути, с котомками за плечами прыгали по шпалам. Двое шедших впереди до меня сорвались на глазах у всех, но это не обеспокоило охрану. Это были плановые убытки. Река принимала жертвы в свои ледяные объятия. Я прощался с жизнью. Зажмурив и без того невидящие глаза (очков-то не было), позвал на помощь святителя Николая, он уже не раз спасал меня. ’’Господи, благослови!“ И оказался на другом конце настила на твёрдой земле. Сердце приникло к защитнику. Он, только он перенёс меня, даруя жизнь».

Наконец, дошли, построились. И не успели отдышаться, как ожил прикрученный к столбу репродуктор. Из него донеслись всего лишь три фразы, но все они касались именно о. Иоанна:

— Внимание! В этапе есть священник. К его волосам — не прикасаться!

Снова изумлённые вопросы: как? Почему именно он?.. Но, так или иначе, уже второй раз за время заключения по Божьей милости он избегал унизительной стрижки. Так и ходил весь срок — с пышной тёмной шевелюрой, где уже просверкивали ниточки седины.

Когда заключённых распределяли по командам и речь зашла о Крестьянкине, уголовники неожиданно дружно начали кричать: «Это наш батя, наш!» Но распределили «батю» всё-таки к политическим, к 58-й статье. Барак был рассчитан на триста человек. Внутри — трёхъярусные железные нары, «шконки», говоря по-тюремному. Большая печь с трубами, на которых сушатся портянки. Обилие блох. Первые знакомства, первые рассказы о себе и своём «деле»... Благодаря Александру Михайловичу Поламишеву (1923—2010), профессору ВГИКа, а в 1950-м — молодому заключённому Каргопольлага, у нас есть возможность «увидеть» первое появление о. Иоанна в бараке:

«Сижу как-то на нарах вечером после работы, вдруг конвой вводит человека: тоненький, тёмные кудри, бородка, прямо юноша лет 16, хотя ему было 40. Видно, батюшка. Вошёл, всем поклонился, поискал глазами красный угол, перекрестился, нашёл свободное место на нарах, сел. Я подошёл к нему, сел рядом, и от него такой душевный свет исходил, и я сразу привязался к нему и полюбил этого батюшку. Впрочем, к нему были расположены все: воры, убийцы, рецидивисты, интеллигенты. Открытый, отзывчивый, он очень располагал».