Отец Иоанн (Крестьянкин)

Здесь необходимо сделать пояснение. Дошедшие до нас протоколы — только отголосок живого голоса о. Иоанна. По многим из них становится очевидно, что протоколы эти заполнялись человеком, ничего не смыслящим в церковной жизни и вообще малограмотным. Поэтому воспринимать эти стенограммы как слова, буквально произнесённые арестованным на допросе, не стоит. На живую, простую основу «наматывались» косноязычные бюрократические формулировки, не говоря уже о том, что многое просто придумывалось следователем.

Второй допрос, 5 мая, начался с того, что следователь упрекнул арестованного в неискренности, а затем добавил:

— Вот вы сами просили допросить ваших сослуживцев и были уверены, что они подтвердят вашу невиновность. Мы допросили их, и они дали показания против вас.

На самом деле показания эти были даны свидетелями ещё до ареста о. Иоанна — 14 апреля (певчая), 19-го (священник-сослужитель) и 20-го (диакон). Причём настоятель храма, тот самый «Шверник и Молотов в одном лице», остался «за кадром». Стало ли для батюшки откровением то, что его братья во Христе следили за ним и оклеветали его?.. Вероятно, да, ведь на первом допросе он искренне полагал, что ничего плохого о нём они не скажут. А уже на втором допросе понял, что оправдываться бессмысленно — его дело в любом случае доведут до суда. Значит, нужно было, смирившись с неизбежностью приговора, достойно обороняться, не прибегая притом ко лжи, чтобы облегчить свою участь, но и не усугубляя её излишней откровенностью.

На третий допрос узника вывели 12 мая 1950 года. Лия Круглик, общавшаяся с о. Иоанном в конце десятилетия, запомнила его рассказ: «На допросы, как правило, вызывали по ночам. Накануне кормили только селёдкой, пить не давали. И вот ночью следователь наливает воду из графина в стакан, а ты, томимый жаждой и без сна несколько суток, стоишь перед ним, освещённый слепящим светом ламп».

Под этим слепящим ледяным светом узнику было предъявлено обвинение по печально известной статье 58 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года — пункт 10, часть 1. В кодексе она звучала так: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или совершению отдельных контрреволюционных преступлений <...> а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести месяцев». В сокращении этот пункт статьи называли АСА — антисоветская агитация.

Отвергая это обвинение, на допросе 12 мая батюшка заявил (снова напомним, что протокол зачастую очень далёк от живой речи, а приводится он с сохранением особенностей орфографии оригинала):

— Виновным себя признаю в том, что я как священник, исполняя религиозные обряды и в частности при произношении мною с церковного амвона публичных исповедей, при которых разъясняются «заповеди закона божьего» и при чтении так называемых проповедей, где освещается история религиозных праздников или текст содержания Евангелия, допускал такие высказывания, которые по своему содержанию носили антисоветский характер и прихожанами церкви могли быть восприняты как антисоветские проявления, хотя сознательного намерения проведения антисоветской агитации среди верующих людей у меня не было.

Перечитывая текст перед тем, как заверить его подписью, о. Иоанн задержался взглядом на части фразы «...по своему содержанию носили антисоветский характер...». И твёрдо сказал: «Пока не исправите, не подпишу». Ничего подобного он не произносил, так как такое признание могло очень серьёзно «утяжелить» приговор. Это следователь Жулидов истолковал сказанное им нужным ему образом — и внёс в протокол.

Начался длительный — трёхчасовой! — поединок двух воль. На стороне капитана МГБ — грубость, жестокость, насилие. На стороне арестованного священника — непоколебимая уверенность в том, что правда за ним. И конечно же, вера в Бога.

Поединок окончился в пользу о. Иоанна. Через три часа следователь всё-таки согласился вычеркнуть из протокола фразу «...по своему содержанию носили антисоветский характер...». Лишь после этого на странице появилась подпись арестованного священника.

Потом наступила длительная пауза — следующий после 12 мая протокол датирован 4 июля. «По замыслу ли следственного дела или стечением обстоятельств, а скорее милостью Божией между третьим и четвёртым допросами больше месяца меня никуда не вызывали, — вспоминал о. Иоанн. — Я был один, молился. Иногда в моё уединение вторгался колокольный звон, извещая о начале Божией службы. Бог был рядом со мной и в этом мрачном безбожном месте». Обратим внимание — «больше месяца», то есть во второй половине июня снова начались вызовы к следователю. Сохранились квитанции о конвоировании арестованного Крестьянкина, а вот протоколов этих допросов нет. Может быть, такие протоколы и не велись. Красноречивее всяких бумаг выглядела левая рука о. Иоанна — пальцы на ней были перебиты и срослись с большим трудом. А на вопрос одного послушника Псково-Печерского монастыря, как научиться молиться, о. Иоанн многие годы спустя ответил:

— Да я и сам теперь молиться не умею. Вот когда в тюрьме молотком по голове били, выбивали показания, — тогда я молился...

Что именно выбивал молотком из арестованного капитан Жулидов на этих допросах, осталось тайной. Возможно, показания на других священнослужителей, на того же «о. Иоанна Соколова» или на братьев Москвитиных. Но, несмотря на пытки и издевательства, о. Иоанн никого не «потащил» за собой. В его следственном деле встречается единственная фамилия — его собственная.

1 июля 1950 года заключённого в замаскированном под хлебный фургон автозаке перевезли из внутренней Лубянской тюрьмы в Лефортово, где держали в камере-одиночке. Но и там была радость — в камеру отчётливо доносился звон близстоящего храма Святых Апостолов Петра и Павла. О том, как горячо молился он под этот звон, батюшка много лет спустя рассказал о. Михаилу Правдолюбову.

Время от времени в камеру подсаживали стукачей-«наседок», назойливо вызывавших батюшку на откровенные разговоры. Один из этих стукачей завёл даже «учёную» беседу на актуальную тему — только что, 20 июня, в свет вышла книга Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», где был подвергнут уничтожающей критике давно покойный лингвист академик Н. Я. Марр. О. Иоанн в этой «дискуссии» стойко защищал взгляды Марра, несмотря на то, что такая позиция, доведённая до следователя, могла сильно ухудшить его положение.

4 июля — новый допрос. На этот раз батюшка довольно подробно говорил о том, что привёл в храм много молодёжи, советовал девушкам и женщинам посвящать жизнь Богу, крестил молодых людей и в храме, и на дому, родителей, желающих воспитать детей в христианском духе, отговаривал отдавать детей в пионеры и комсомольцы и обличал падение нравов при советской власти. Но не нужно думать, что под воздействием пыток священник оговаривал сам себя. Рассказывал он чистую правду — всё вышеперечисленное действительно имело место, и следователь об этом знал из показаний свидетелей. Никого не оговаривая и даже не упоминая, о. Иоанн просто «замыкал» следствие на себе самом, по-прежнему отказываясь признавать свои проповеди антисоветской агитацией.

Кстати, выдержки из этих проповедей сохранились в показаниях свидетелей, и именно благодаря им мы можем сегодня попробовать представить живой голос 40-летнего отца Иоанна, обращающегося к прихожанам:

— В древние времена христиане строили свою жизнь на любви друг к другу, к своим ближним, к Христу, а в настоящее время вся наша жизнь проходит в пороках. У нас повсюду обман, ложь и предательство. Люди без стыда и совести предают друг друга. Нет больше святой семьи. Мы видим нравственное падение женщин и девушек, которые ведут развратную жизнь. Молодёжь наша развращена. У нас поругано и обесчещено таинство брака и акт рождения детей. Мы видим повсюду пьянство и распущенность. Какое падение морали и нравов! И всё это потому, что сеется безбожие, что люди забыли Бога. Не обольщайтесь земными благами, не бойтесь жизненных испытаний. Будьте твёрдыми в вере, несмотря на то, что вам ставятся великие преграды.