Страница 30 из 126
Весна 1946 года принесла в жизнь молодого московского священника большую перемену. Его мечта о монашестве, казалось, начала приобретать реальные очертания. К Пасхе Церкви был возвращён Успенский собор одной из величайших русских обителей — Свято-Троицкой Сергиевой лавры, закрытой ещё в 1920-м. Тогда же были обретены мощи преподобного Сергия Радонежского. Наместником обители стал возвращённый из Самарканда архимандрит Гурий (Егоров, 1891—1965). Чтобы восстановить монашескую жизнь в обители, требовались люди — прежних насельников лавры уже не оставалось. И одним из первых монахов предстояло стать о. Иоанну. Провожая его в лавру, митрополит Николай сказал:
— Не бойся ничего, но Духом Святым приими силу и надежду. Веруй, что рука Божия с тобою.
Путешествие от Москвы было совсем недалёким — лавра находится в 52 километрах от столицы. В 1930 году город Сергиев, где размещался монастырь, был переименован в Загорск — в честь революционера Загорского, в 1919-м погибшего от взрыва брошенной анархистами бомбы. Здания лавры, почерневшие от времени и пережитых невзгод, даже под хмурым апрельским небом показались о. Иоанну прекрасными. Ещё бы! Ведь это было одно из самых святых мест России, где молился преподобный Сергий, где благословлял он на Куликовскую битву Дмитрия Донского, откуда ушли на смертный бой воины-иноки, преподобные Пересвет и Ослябя, где ещё не прославленный тогда в лике преподобных Андрей Рублёв писал свою великую «Троицу» (сама икона с 1929-го находилась в Третьяковской галерее, а иконостас Троицкого собора украшали две копии), а Симон Ушаков — «Спас Нерукотворный»...
Вместе с о. Иоанном приехали поднимать лавру из руин иеромонах о. Иоанн (Вендланд, 1909—1989, в будущем митрополит Ярославский и Ростовский), о. иеродиакон Александр (Хархаров, 1921—2005, в будущем архиепископ Ярославский и Ростовский Михей), архимандрит Нектарий (Григорьев, 1902—1969, в будущем митрополит Кишинёвский и Молдавский). Пономарём в Успенском соборе стал иподиакон архимандрита Гурия Игорь Мальцев (1925—2000), впоследствии известный и любимый в Саратове и Ярославле священник.
В лавре о. Иоанна назначили ризничим — ответственным за место, где хранятся богослужебные облачения и церковная утварь. Жить в лавре было ещё негде, приходилось ежедневно ехать в Загорск утренней электричкой и вечерней возвращаться в Москву. Но и без того обычно быстрый на ногу новоиспечённый ризничий летал по лавре как на крыльях. Всё вокруг вдохновляло и радовало — начиная с самого факта возвращения лавры верующим (хотя вернули-то только один собор и две комнаты в корпусе у Святых ворот, где разместились кухня и трапезная) и заканчивая тем, что близился желанный постриг. Среди многочисленных поручений, которые пришлось выполнять о. Иоанну тем летом, было и необычное — его благословили сопровождать мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия из Москвы в Вильнюс. Мощи были вывезены из Вильны митрополитом Тихоном, будущим Патриархом, в 1915-м, во время приближения к городу германцев. В 1920-м в Москве прошёл издевательский судебный «процесс виленских угодников», на котором был вынесен вердикт: «Так называемые мощи виленских угодников, а в действительности мумифицированные трупы, передать в музей древности». И вот теперь из Московского музея атеистической пропаганды они возвращались в Виленский Свято-Духов монастырь. Батюшка благоговейно и радостно готовил раку для мощей, облачал их. 26 июля 1946 года самолёт, на котором летел о. Иоанн, благополучно приземлился в Вильнюсе. Это было первое, но далеко не последнее в жизни батюшки воздушное путешествие... День обретения мощей святых Антония, Иоанна и Евстафия ежегодно торжественно отмечается в древней обители, расположенной в самом центре Вильнюса.
Архимандрит Гурий не мог не нарадоваться на деятельного ризничего. Он даже назвал имя, которым будет наречён новый постриженник — Сергий. (Вообще это было нарушение правил, монах узнаёт своё новое имя только при постриге). И видел в нём первого инока, который примет постриг в возрождающейся лавре... Но человек предполагает, а Бог располагает. На праздник Успения Пресвятой Богородицы, в конце августа 1946-го, после четырёхмесячного пребывания в лавре, о. Иоанна неожиданно отозвали обратно в Москву, на тот же самый измайловский приход. Постриг не состоялся.
Сам о. Иоанн не оставил воспоминаний о том, что довелось ему пережить в те дни. Но нет сомнений, что терзания и скорби были отпущены ему сполна. Душа бунтовала. Ведь её подвели к желанному, показали, поманили, пообещали... и бросили. Из строгого монастырского уклада нужно было вернуться в нервную, хлопотную атмосферу окраинного московского прихода. Лишь неустанные молитвы помогли вновь обрести себя. Не время — значит, не время, на всё воля Божия. И со временем тяжесть, которая легла на душу, истончилась, а там и исчезла без следа, оставив тёплые, задушевные воспоминания о нескольких месяцах, проведённых в лавре.
Снова началась уже привычная приходская жизнь в Измайлове. Снова без устали он славил имя Господне и нёс с алтаря Его слово исстрадавшимся, отчаявшимся людям... И по загруженности своей не замечал, как незаметно росло и без того немалое число прихожан, как из уст в уста передавалась по Москве молва о невысоком батюшке в очках, который не ходит, а будто летает над землёй.
Насельник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря иеромонах Никон (Горохов) в своих воспоминаниях об о. Иоанне писал: «Господь говорил: от того, кто вкусит от Духа Святого, потекут реки воды живой, скачущей в жизнь вечную. Не знаю, когда это началось у отца Иоанна, то есть когда потёк от него поток чистой живой воды благодати и когда к нему потёк православный народ, а ведь народ наш очень чуткий. Как почувствует, что у кого-то открылся этот “источник вечной жизни”, так и бежит к тому сломя голову и обступает его толпой и жаждет прикоснуться, почерпать, вкусить, напиться, насладиться и утешиться от этого источника. И тогда уж точно не будет покоя для носителя сего дара ни днём ни ночью». Подмечено чрезвычайно точно. «Реки воды живой» о. Иоанна в первые послевоенные годы омыли сначала жителей Измайлова, а затем чуткий народный слух воспринял молвь об «источнике вечной жизни» без всякой рекламы, без радио, телевидения и Интернета, без публикаций в прессе. Сейчас можно удивляться тому, как росла и ширилась известность скромного священника с московской окраины. Это происходило как бы само собой, легко и естественно. И так же естественно будет распространяться слава о. Иоанна во всех местах, где ему будет суждено находиться. На его «огонь» люди летели сами, летели, чувствуя исходившую от него светлую и радостную силу...
Ценнейшее свидетельство о служении о. Иоанна в Измайлове оставила Галина Тимофеевна Волгунцева (1914—2009) — уроженка Челябинска, дворянка по происхождению и художник по образованию. Она впервые увидела о. Иоанна вечером 8 июня 1946-го в Троице-Сергиевой лавре, куда приехала с сестрой на Троицу:
«Вечером после всенощной обратили внимание, как худенький, очень бледный, среднего роста батюшка с чёрными локонами по плечам не ходил, а как-то порхал, будто ноги его не касались пола, он украшал храм Божий берёзками. Как-то сразу он вошёл в наши сердца, несмотря на то, что мы были духовными детьми лучшего проповедника в мире, митрополита Крутицкого Николая (Ярушевича), и всё же хватило в сердце места и для батюшки, и поселился он в наших сердцах до сего дня.
Окончив украшение храма, он начал исповедовать без общей исповеди, а выслушивал каждого в отдельности. Многие плача отходили от него и, что-то подумав, снова возвращались к нему и шептали в ухо. Мы с сестрой улыбались, говоря, что теперь старушки наговорят о себе, что было и не было, лишь бы постоять рядом и набраться благодатной силы.
Узнав, что он служит в Измайлове, обрадовались и в следующее воскресенье были около него. Служил батюшка очень хорошо, иногда покачиваясь от слабости. Было жаль его, но это ещё больше усугубляло наши молитвы, так как мы почувствовали, что он, как и владыка Николай, — ангел во плоти. В проповеди он уступал только владыке Николаю. Он говорил так горячо, с такой любовью к Богу и к нам, падшим людям, что хотелось, чтоб было скорее гонение на христиан, как в первые времена, чтоб можно было добежать до Красной площади и положить голову на плаху. Такая в нём была необычайная сила духа.