Тариф на счастье

Надя была красивой, скромной, воспитанной. Диме она сразу понравилась, и он благословил друга. Вскоре Надя забеременела. Давид летал как на крыльях. Дима никогда не видел друга таким счастливым.

Но счастье длилось недолго.

Через три месяца Надя разбилась на стройке: упала с лесов, вроде бы и не с большой высоты, но у нее сразу началось кровотечение, и она скончалась уже в больнице от потери крови.

Давид пытался прийти в себя около года. Но его всего скручивало от боли, когда они проходили мимо того места, где она погибла. Он пытался забыться, закопаться, спрятаться куда-то глубоко в себя, но эту незаживающую рану залечить было невозможно.

Дима решил увезти друга оттуда подальше, и они вернулись в Москву.

Большой город вдохнул в Давида жизнь, но боль утраты еще долго его накрывала и терзала душу.

– Правда думаешь, что Алена, как Лада, перебежит ко мне? – спросил Давид.

Дима открыл папку с документами, просмотрел бумаги и стал делать заметки на полях.

Друг подошел к его столу, он ожидал ответа.

– Не хочу я к ней идти.

– Да не к ней, Димон, к своим детям. Неужели ты не хочешь их увидеть, обнять? Это же такой кайф – два славных мальчика.

– Не хочу. Ничего не хочу. Ни ее видеть не хочу, ни ее детей. Все. Закрыли тему.

Давид был невероятно расстроен.

Он планировал уже завтра, в последний день года, полететь к отцу встречать Новый год. Но не хотел оставлять такой груз на сердце в уходящем году – он решился сходить к Алене и поговорить с ней.

Дима увидел у него на столе довольно объемный пакет и коробку с тортом и сразу все понял. Но сделал вид, что ему это неинтересно.

Около семи вечера Давид поднялся и сказал, что уходит. Дима тоже стал собираться.

– Поеду к Эле, – бросил он, накинул пиджак и первым вышел из кабинета.

Давид только тяжело вздохнул и посмотрел на пакет: он купил два красных грузовика близнецам, долго думал, что подарить тринадцатилетнему мальчику, и взял для него плеер. Почему-то был уверен, что у мальчика нет такой дорогой техники.

Алене решил ничего не дарить, просто купил торт.

Волнуясь, как подросток, он дрожал всю дорогу, пока водитель вез его. Он выскочил из машины в тот же момент, как машина плавно затормозила, словно боялся, что передумает, забежал в подъезд и позвонил в первую квартиру.

Алена открыла, но, едва глянув на Давида, переменилась в лице. «Ошеломлена» – слишком слабое слово, чтобы передать ее состояние. Глаза ее распахнулись до предела, по спине пробежал холодок испуга, она, кажется, даже дышать перестала и резко закрыла дверь перед носом Давида.

Тот же стоял обескураженный и не знал, что ему делать.

Прошло чуть больше минуты, и дверь снова открылась. Давид стоял на том же месте и смотрел изумленно на Алену.

Она кинула взгляд на коробку и пакет в его руках, как-то обреченно вздохнула и сказала:

– Проходи.

В коридоре было темно. Она включила свет, Давид разулся и снял длинное черное пальто.

Алена повела его в гостиную. Комната была просторной, но практически пустой: только стол со стульями, диван и небольшой сервант с посудой. Даже ковра и телевизора не было.

За большим деревянным столом сидели трое мальчиков: двое, помладше, рисовали, еще один, подросток в инвалидной коляске, что-то записывал в тетрадь. Посередине стояла маленькая лысая ель с самодельными фонариками из цветной бумаги.

– Мальчики, это Давид, мой старый знакомый.

До того времени, пока Алена не заговорила, мальчики даже не повернули голову в его сторону. Давид сразу сделал вывод: дети никак не реагируют на посетителей, так как привыкли, что к Алене приходят клиенты.

Сейчас же, когда они увидели мужчину, да еще с тортом в руках, их лица вытянулись от удивления, и они смотрели на него, широко раскрыв глаза.

– Мальчики, нужно поздороваться, – мягко, но чуть с упреком произнесла Алена.

– Добрый вечер, – парень в коляске кивнул в знак приветствия, – меня Сашей зовут.

Давид подошел к нему, протянул руку, которую тот сразу пожал, при этом опять как-то испуганно бросил взгляд на Алену. Саша был похож на солнышко, каким его изображают в детских книжках: светлые вьющиеся волосы, курносый нос весь в веснушках, серые живые глаза с длинными ресницами, слегка торчащие уши. Он выглядел немного беззащитным, может, потому, что был очень худеньким, даже, лучше сказать, хрупким.

– А я Давид.

Он поставил на стол коробку, улыбнулся и с такой теплотой посмотрел на близнецов, что Алена смешалась. Она обреченно опустила глаза и потрепала одного из мальчиков по голове:

– Это Игорь. Он серьезный парень, любит ремонтировать будильники, вентиляторы и все остальное, что подлежит сначала поломке, а потом ремонту.

Давид рассмеялся.

– А это Илья. Творческий ребенок: рисует, поет, танцует.

Мальчишки все еще продолжали рассматривать гостя, а тот вдруг вспомнил про подарки, вытащил из пакета два самосвала и протянул им.

Дети не спешили брать, только с надеждой посмотрели на мать. Она им слегка кивнула в одобрение, они протянули свои маленькие ладошки и уже через мгновение с неподдельным восторгом рассматривали машинки.

Давид протянул Саше коробку с новым плеером. Алене явно пришелся не по душе такой презент.

– Давид, это очень дорогой подарок! – Она действительно была расстроена.

– Для меня это пустяки, Ален, правда.

Она все равно сомневалась, но, увидев, как загорелись глаза у Сашки, чуть оттаяла, хотя продолжала хмуриться.

– Присаживайся, я сейчас чай заварю.

– Я помогу! – откликнулся Сашка, отложил в сторону новый плеер, резко крутанул колеса своей инвалидной коляски и покатился к серванту с посудой, откуда достал пять чашек. С ними возвратился к столу, опять быстро крутанул кресло к шкафу, вытащил блюдца и приборы, вернулся, всю посуду расставил на стол, открыл коробку и принялся нарезать торт.

– Резво ты… – с восторгом произнес Давид.

Мальчик, улыбаясь, пожал худенькими плечами.

Потом они все вместе пили чай с тортом. Алена почти все время молчала, близнецы попросили добавки и несколько раз сказали, что очень вкусно.

Сашка расспрашивал Давида про плеер, про все функции, которые он выполняет, мальчики чуть привыкли к гостю и тоже пытались обратить на себя внимание: Илья подарил свой рисунок, а Игорь – маленькую шестеренку от будильника.

Давиду было очень хорошо и очень плохо. Настолько хорошо, что он хотел остаться здесь навсегда. И настолько плохо, что ему хотелось убежать и больше никогда сюда не возвращаться.

Он смог просидеть у них всего час, попрощавшись с Аленой и ее сыновьями, сел в машину и приказал везти его на работу.

Он зашел в темный офис, не включая свет, упал в свое кресло и разрыдался. Он плакал громко, отчаянно всхлипывая, как малыш от горькой обиды, вытирая рукавом пиджака с опли и слюни. Он давился слезами, как охваченный ребяческой яростью подросток, закрывая лицо руками. Он выл, вырывая из себя взрослые, мужские слезы жалости и отчаяния.

Пока не услышал голос Димы:

– Все так плохо?

Давид прекратил рыдать. Он старался восстановить дыхание, прийти в себя и сглатывал оставшиеся слезы молча, пока полностью не успокоился.

– Прости меня, Дав, – голос друга дрожал, – это я должен был пойти и вот так после этого… а ты опять все взял на себя…

Давид молчал.

– Я конченый кретин. Бракованный. Родители были правы.

Давид ничего не ответил, включил настольную лампу и подошел к другу. Положив на его стол рисунок и шестеренку от будильника, он вышел из комнаты.

На рисунке была изображена женщина, двое маленьких детей и еще один мальчик, как будто сидящий в коробке.

Дима посмотрел на рисунок: у него сжалось горло, заныло, кольнуло где-то в солнечном сплетении, и из глаз полились слезы. Он гладил пальцем двух маленьких нарисованных мальчиков и понимал, что его жизнь сейчас наконец-то обретает смысл.