Гарвардский баг

— В каком смысле? Что за заявление она написала? — голос Славки стал еще напряженнее и глуше.

— Катя звонила постоянно, — вздохнула Виктория Александровна, — после похорон. Требовала тебя вернуть, говорила, что мы тебя у нее забрали, что держим, что… много чего говорила. Караулила под дверями, звонила, стучала, ждала меня или отца твоего у подъезда, даже с кулаками на нас бросалась. Плакала, кричала, материлась в трубку, — снова короткий, отрывистый вздох. Славкина мама поправила нервным жестом ворот халата, волосы, снова опустила руки, прежде чем продолжить. — Мы пробовали с ней говорить, убедить первое время. Потом перестали.

— Я не помню звонков. Точнее, звонков от нее, вы тогда сказали, что отключили телефон из-за журналистов, — покачала Лава головой удивленно. — Стука или звонков в дверь тоже не помню.

— Конечно, — кивнула женщина, уголки губ на миг опустились, четче обозначая неглубокие морщинки у рта и глаз. — Ты на таких препаратах была, что я вообще удивлена, что ты хоть что-то помнишь. Да и Леша почти сразу звонок обрезал, потом мы и телефон отключили. Из-за журналистов тоже, конечно, но и… Катя не делала ситуацию лучше. Я хотела написать заявление, пойти к ней на работу, но… не смогла, — Виктория Александровна замолчала, отвернулась, пряча от меня и от Лавы взгляд.

— Мам? — осторожно позвала Слава.

— Стены в хрущовках такие тонкие… дочь… Я слышала, как она мечется по квартире, как плачет, как бормочет что-то, кричит. Все слышала… Вещи падали, звон стекла, шаги ее. Мяч. Димка футбол любил, да? Как любой мальчишка. Катя его в стену кидала… Играла, наверное, с Димкой. С тем Димкой, который в ее голове все еще жил.

— Мам…

Воронова-старшая провела рукой по мокрым, тяжелым волосам, выдохнула.

— Лешка на работе пропадал, старался дома только ночью появляться, потому что ты его боялась, — продолжала она, казалось, не обратив внимания на слова Славки. — А я с тобой была, дома. Все слышала… Видела ее иногда. Катя… Ей плохо очень было, скорее всего она пить начала, часто из пакетов магазинных бутылки торчали. В общем, я не стала никуда писать, ходить, звонить. Это… как старика камнями забить, понимаешь?

— Да, мам, — пробормотала Слава, сжимая руки на коленях до такой степени, что побелели костяшки пальцев.

— И Леше запретила. Зря, наверное, — покачала Воронова-старшая головой. — Жалость — отвратительное чувство, Славка, — она наконец-то снова повернула голову и посмотрела прямо на дочь, — никогда не иди у него на поводу. Оно делает людей бестолковыми и безвольными, прячет правду и слишком сильно сглаживает острые углы. Возможно, если бы я рассказала, Катю можно было бы вернуть из того зазеркалья, в котором она вязла все больше и больше.

— Не буду, мам, — покорно кивнула дочь.

— И ее не жалей, — сверкнули неподдельным гневом глаза Виктории Александровны. — Слышишь, не смей! И на письмо не смей отвечать, если оно действительно от нее. Ты поможешь ей, только если расскажешь полиции.

— Какое заявление написала мама Димы, Виктория Александровна? — спросил, впервые решившись встрять в разговор. Влез, только потому что Славка выглядела совсем растерянной и виноватой. Мы врали, врали матери Славки, считая эту ложь менее болезненной, чем правда, но… Кажется, что где-то профакапились.

— На нас с Лешей. О том, что мы похитили и удерживаем у себя ее сына, — вздохнула женщина. — После того заявления ее и забрали в больницу, потом мы уехали. И я больше ничего о ней не знаю. Напиши Крошину, Слав, — снова обратилась женщина к Славе.

Крошин — мент, который занимался делом Сухорукова, Черт и на него достал кое-что: личное дело, список того, над чем он работал. Ничего криминального, обычный мент, кажется, даже неплохой.

— Он наверняка давно на пенсии, — покачала головой Воронова.

— Без разницы, связи все равно остались, — строго одернула дочь Виктория Александровна. — Напиши и сообщи о письме. И забудь.

Славка быстро скользнула по мне взглядом, едва заметно поморщилась.

— Напишу, — кивнула в итоге. — Почему ты никогда не рассказывала мне? — спросила она, сощурившись, всматриваясь в так похожее на ее собственное лицо.

— А зачем? — в искреннем удивлении вскинула Виктория Александровна брови. — Мы уехали, а Катя осталась. Да и… по сравнению со всем остальным, Катя… ничего плохого, по сути, не сделала.

— Мам, — Славка склонила голову набок, задумчиво закусила губу, — а мог кто-то еще… Кто-то еще…

— Мог ли кто-то, — снова помог я Лаве сформулировать, — преследовать вас? Злиться? Знать подробности дела?

Виктория Александровна ненадолго задумалась.

— В голову больше никто не приходит. Были журналисты, полиция, само собой, любопытные соседи. Но после того, как мы уехали, все это осталось там, — изящно махнула она рукой, — в Тюкалинске. Да и… столько лет прошло, — пожала Виктория Александровна плечами. — Скорее всего, это действительно Катя. Скорее всего, она… ей снова плохо.

— Ты уверена? — не желала сдаваться Славка.

Виктория Александровна скептически поджала губы.

— Не начинай, дочь, — фыркнула она. — Я еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм.

— Ладно, — отступила Лава, поднимая руки, улыбаясь несмело, — я все поняла.

Воронова-старшая помолчала несколько секунд, а потом повернулась ко мне, тоже улыбнулась, почти так же, как и в самом начале нашего разговора: с любопытством и легким недоверием.

— Надеюсь, что так, — фыркнула женщина. — А то знаешь, я уже довольно давно тут, может, пора вернуться? С Игорем поближе познакомиться?

— Мам, — закатила Воронова глаза. — Не запугивай, не страшно.

— Я не запугиваю, я рассуждаю вслух, — прищелкнула мама Лавы языком. — И вообще, я соскучилась.

— По промозглой Москве? — скептически протянула Воронова. — По пробкам и занудным, не умеющим обращаться с женщиной мужикам? Ну да, ну да. Охотно верю.

— Слава… — Виктория Александровна изобразила смущение, бросила виноватый взгляд из-под ресниц на меня. — Извините нас, Игорь, Славка иногда…

— Ой, мам, прекращай, я тебя умоляю, — всплеснула Воронова руками. — Мы полгода вместе работаем. Игорь все понимает, — скрестила Лава руки на груди, вздергивая подбородок.

— Заметь, это не мои слова, — насмешливо отбила женщина подачу.

«Бедный мальчик», то есть я, все-таки не удержался от короткого смешка. И две пары глаз тут же впились в меня. Славка смотрела возмущенно, ее мама — все с тем же плохо скрываемым любопытством.

Факап, Ястреб… Это полный факап…

И в этот миг, под пристальным взглядом обеих женщин, я действительно почувствовал себя мальчишкой. Неумелым и неловким.

Сюр.

Глава 17

Станислава Воронова

Я мысленно застонала, увидев огонек предвкушения в глазах матушки. Мысленно же пожелала Ястребу удачи, и себе заодно. Судя по маминой позе, выражению лица, даже интонациям Гору предстоял допрос с пристрастием.

— И долго вы встречаетесь? — не разочаровала мама, хлопнув кокетливо ресницами. Мы с Игорем переглянулись растеряно, и он незаметно кивнул, давая мне право придумать очередное вранье. Ну, потому что говорить маме о том, что всего через пару недель я умудрилась рассказать Игорю о Сухорукове, значит вызвать ненужные подозрения.

— Пару месяцев, мам, — все-таки ответила. Гор как-то неопределенно хмыкнул, уголки губ подрагивали в намеке на ироничную усмешку.

Я ситуацию забавной не считала. Мама разогревается, и легко не будет никому.

— Живете вместе? — сощурилась родительница.

— Два дня, — пожала плечами.

— А что…

Следующий вопрос так и не прозвучал, потому что у Гора зазвонил смарт, и он, коротко извинившись, ушел на кухню. А я с облегчением выдохнула. Никогда не чувствовала себя настолько… дебильно. Честно.

В общем-то, до этого момента я не знакомила маму со своими мужчинами. В этом просто не было необходимости. Возможно, никогда бы и с Гором не познакомила, если бы не вся ситуация.