Гарвардский баг

Выходить понемногу на улицу начала где-то за полторы недели до суда вместе с мамой. Сначала — до ларька за углом, потом в магазин в конце дома, в соседний двор, на лавочку у подъезда. Тогда и начала ее замечать, Екатерину Николаевну. Она несколько раз пробовала подойти, заговорить, но мама сразу меня уводила. После суда я Екатерину Николаевну не видела. Мама сказала, что она просто работать стала больше. А через полгода мы уехали из Тюкалинска.

Я растирал плечи и руки Лавы, пока она окончательно успокаивалась, перебирал пальцы, прижимал к себе.

— Ты не разговаривала с мамой Дыма после похорон? — спросил осторожно, когда дыхание Вороновой окончательно выровнялось.

— Нет, — отрицательно покачала Славка головой.

— И по телефону?

— Нам постоянно кто-то звонил, когда нашли Димку. Могли ночью звонить, ранним утром, днем. Меня эти звонки пугали, да и родителям не добавляли спокойствия. И домашний телефон просто отключили, а мобильника у меня не было, — пояснила Славка. — Может, она и звонила родителям, но я об этом ничего не знаю.

— Почему ты тогда решила, что Нестерова тебя ненавидит?

— Разве может быть по-другому? — удивилась Славка, поворачиваясь в моих руках, душу вынимая своим взглядом. В ореховых глазах все еще стояли слезы. — Я бы себя ненавидела. Из-за меня Дым умер.

— Слав, он умер из-за больного на всю голову мудака. Не из-за тебя, — я поднялся на ноги, заставляя и Лаву встать, вытер оставшиеся слезы, коротко поцеловал. — Ты очень храбрая, Воронова, невероятно смелая. И я очень тобой горжусь.

— Да уж… — хмыкнула она, опять утыкаясь мне в плечо, прижимаясь и прячась. Так естественно, как будто так было всегда. И я прижал ее к себе и потянул в спальню.

Начало четвертого. Нам обоим пора ложиться. Сопротивляться Лава не собиралась. Скользнула в ванную, чтобы умыться, пока я разбирал кровать.

Я стаскивал с головы футболку, когда она замерла в дверях. Серьезная и хмурая.

— Почему ты вдруг спросил про Екатерину Николаевну? — спросила настороженно. — Что в том письме?

Я вздохнул, все-таки бросил футболку на кресло, сделал осторожный шаг к Лаве. Думал, что она не спросит, надеялся на это, но раз уж спросила…

— Она не ненавидела тебя, Слав. Мама Димы повредилась рассудком и считала, что Дым живет в тебе.

Секунда, две, три.

— Ты издеваешься… — пробормотала Славка, нервно сглатывая.

— Ничуть, — отрицательно покачал головой, за руку втаскивая упрямую лисицу в спальню. — Мама Дыма на тебе помешалась, и я удивлен, что ты об этом не знала.

— Не знала… — тихое, почти шокированное.

— Я хочу поговорить завтра с твоей мамой, Слав, — ответил, стаскивая с нее футболку.

Опять несколько секунд тишины, пока Воронова переваривала информацию, а я распутывал завязки на ее штанах.

— Ты хочешь сделать что? — подавилась она воздухом.

Я цокнул языком.

Спать, судя по интонации, мы так и не ляжем.

— Ты меня слышала, Лава, — ответил, продолжая сражаться со скрутившимися в морской узел завязками. — Я хочу поговорить с твоей мамой, само собой, не сейчас. Но мы топчемся на месте, а анон подбирается к тебе все ближе. Сегодня он оставил тебе синяк, а через неделю что? Свернет шею?

— Ты драматизируешь, — оттолкнула Воронова мои руки и сама схватилась за дурацкие завязки. — Мать Димы, даже если она действительно тронулась умом, не способна на… подобное, — шнурок наконец-то поддался, и Славка стянула с себя штаны, со злостью швырнула их в кресло. Вскинула голову, сверля взглядом. — Нет ресурсов, понимаешь? Ни финансовых, ни, как бы отвратительно это не звучало, умственных.

— Мы не можем быть уверены. И так, просто для информации, я не то чтобы спрашивал твоего разрешения.

— Я не хочу, чтобы мама знала, я не хочу возвращать ее в этот ад, Ястреб! — рыкнула Воронова, в глазах сверкнула злость. — И тебе не позволю. — Вообще ситуация была бы забавной: четыре утра, обнаженная напротив Славка, с горящими чистым гневом потемневшими глазами, орущая за окном сигнализация и Энджи, не устающая посылать на наши с Вороновой трекеры предупреждения о том, что пульс обоих слишком участился. Но забавно не было, слишком тяжелая тема, слишком много решимости в словах Лавы.

— Выбора нет, Слав, — покачал я головой, стаскивая остатки своей одежды. — На самом деле, поговорить можно и с твоим отцом. Без разницы, кто это будет. Возможно, родители скрыли от тебя не только помешательство Нестеровой, но и что-то еще, — пожал плечами.

— Ястреб…

— Ты должна понимать, что разговор состоится, с твоим участием или без, и можешь топать ногами, рычать, материться, швырнуть в меня чем-нибудь, — я подтолкнул Воронову к кровати. — Но это вообще ни на что не повлияет.

— Придушу тебя, — процедила Славка сквозь зубы, роняя голову на подушку. Она злилась, все тело было собрано и напряжено, руки, расправляющие одеяло, двигались слишком резко, и за этой показательной злостью Славка скрывала тревогу и страх. Она боялась того, что прошлое вцепится гнилыми зубами не только в ее жизнь, но и в жизнь родителей.

— Слав, — я перехватил ее руки, прижал спиной к себе, набрасывая на нас одеяло. — Мы скажем им самый минимум, без деталей и подробностей, даже про долбаного кролика говорить не будем. Скажем, что ты получила странное письмо на рабочую почту, скажем, что просто хотим проверить. Хорошо? Или можем вообще попросить заняться этим Черта, — Славка что-то невнятно пробормотала, какое-то полусогласное мычание вырвалось из горла, прижимающееся ко мне тело немного расслабилось. — Он придумает какую-нибудь сказку о том, что Нестерову разыскивают менты, и вышли на них.

— Защита, — раздраженно передернула Воронова плечами. — Сложно представить, что они себе придумают о том, что сделала Екатерина Николаевна, если «менты» докопались до истории с Сухоруковым. Первый вариант более травматичен, но и более правдоподобен.

— Тогда остановимся на нем, — поцеловал Лаву в макушку. — А теперь давай спать.

— Матушка закатит мне истерику, — вздохнула Воронова, устраиваясь удобнее. — И тебе.

— Переживу, — усмехнулся и потянулся к трекеру, чтобы переставить будильник на Энджи. Внес в наши со Славкой календари выдуманную встречу, чтобы было хоть какое-то оправдание для позднего появления в офисе обоих, и закрыл глаза.

Надо бы еще раз все-таки посмотреть документы и файлы, которые прислал Лысый и понять, стоит ли выкапывать Сухорукова. И если да, то какие тут варианты?

Следующий день и рабочий вечер прошли вполне спокойно, если не считать того, что Лава ворчала почти все утро: сначала на переставленный будильник, потом на подгоревшие тосты, дальше на чашку и вилку, которые я оставил на мойке, а не засунул в ящик, потом она ворчала на пробки, после на слишком большое количество пены в ее капучино, на Энджи, ботов-уборщиков, медленный лифт, слишком яркое солнце и холодный ветер.

В общем, Воронова ворчала на все и всех и совершенно этого не замечала. Даже Сашка попал под раздачу, просто потому что не вовремя попался на пути.

Она ворчала, когда мы оба вышли из Иннотек, когда сели в кар, ворчала всю дорогу до дома. Ворчание закончилось только тогда, когда мы снова оказались в ее квартире. Нахмурилась и замолчала, наверняка прокручивая в голове предстоящий разговор.

А в девять она нервно мерила гостиную шагами, чуть ли не подпрыгивая от каждого гудка, пока Энджи звонила Славкиной маме.

— Слав, может, все-таки сначала отцу? — спросил я.

— Бессмысленно оттягивать неизбежное, он все равно все расскажет маме, — отчеканила она. Интонации были неестественными и непривычными: без рокочущих нот, без привычного пробирающего контральто. Сухие и жесткие слова, как осенние листья, спрятанные на страницах старого альбома. — Причем быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Несмотря на количество лет, прошедших после истории с Сухоруковым, они… все еще болит, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул, хватая ее за руку и заставляя сесть в кресло. — Расслабься.