Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 16



– Когда?

– Сразу после танцев.

Мана приблизилась. Несмотря на свою боль, она спросила:

– А ты?

– Я останусь в Центре до семнадцатилетия Юли. После ее отлета мне прекратят вкалывать «сыворотку».

– Это же хорошо.

Я попытался представить жизнь без ежедневных инъекций:

Пение птиц,

Запах дождя…

Мозги – вы точно тут?

Вышло не очень.

– Но сейчас «сыворотка» во мне, – я потянул Ману за рукав рубашки. – Идем. Нам нужно лететь отсюда.

– Лететь? Куда?

– Туда, где нас никто не услышит. Быстрее.

Мы побежали в питомник. Искусственно выведенные карликовые единорожки, тигры и слонотопики бросились лизать нам колени. Отпихиваясь от мимишных зверят, мы взяли под уздцы двух ультрамариновых бронекрылов, и вывели пластинчатых животных из стойл на улицу.

Когда бронекрылы взмыли вместе с нами к белоснежным облакам и невзрачному солнцу, я указал Мане на юго-восток, в сторону нашей рощи.

Над рощей взлетников нас поглотило облако белых лепестков. Словно рой небесных фонариков, невесомые цветы неслись вверх, в стратосферу, обтекая панцири бронекрылов. Мой «байк» распахнул пасть, полную кривых жвал, и смачно зачавкал залетевшими внутрь лепестками. В рот мне тоже попала мякоть, кислая как квашеная капуста. Бе-е-е…

Попытался выплюнуть, но еще с пяток лепестков сразу забилось за щеки. От пяток к горлу накатила волна тошноты, глаза заслезились, взметнул ладонь ко рту, плотно прижал – кхе, кхе – быстро выхаркал в нее мокрые, похожие на моллюсков комки. Фу! Потряс рукой. Гадость отлипла и полетела вверх, в никуда.

Лысые, покинутые распустившимися цветами взлетники корячились над отвесным оврагом. Оба бронекрыла без команды дружно спикировали на открытый треугольник травы над самым обрывом. Граница территории Центра пряталась в леске за оврагом. Никакой зверь питомника не пресечет ее без приказа ананси. Людям – широкий простор, но только внутри загона.

Мана ловко спрыгнула с высокого панциря. Половину ее смуглого лица закрывал белоснежный платок. Валькирия во всей красе. Всегда предусмотрительная, всегда успешная. Вот почему все девчонки в Центре ее тихо ненавидели.

Шатаясь, я сполз с бронекрыла. Близкий как никогда Свет ослеплял. Зонды кружили вокруг белого столба, точно черные мухи вокруг мяса на прилавке.

– Слюни вытри, – сказала Мана, снимая платок.

Я вытер.

– И слезы.

Вытер.

– Ну?

Собираясь с мыслями, я протянул ладонь к пасти бронекрыла. Широкий язык выполз между жвал и облизал влажные следы «моллюсков».

Чтобы что-то сказать, бросил:

– Архонт сказал: Свет угасает.

– Свет? – сказала Мана. – Как это возможно? Свет ведь – всего лишь проекция пульта управления незримым полем, которое расширяет Вселенную.

Моя нижняя челюсть отвисла:

– Че-е-е-е-его-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о?

Мана пожала плечами.

– Ты бы сам знал, если бы интересовался миром, где живешь.

Я чуть было тихо не возненавидел ее, как все девчонки в Центре.

– Я мечтаю забыть этот чертов мир, эту чертову планету, как только вернусь к сестре.

Темные глаза Маны сверкнули.

– Тогда ты не собираешься натворить глупостей? Отпустишь свою принцессу?

– Мы прилетели сюда говорить не о Юле…

– Нау, нет уж, сначала о принцесске, – Мана подступила вплотную. Я застыл между ней и обрывом. Крутым, осыпающимся обрывом. На дне оврага, в зарослях, вилось что-то темное. Тени? Птичьи гнезда? Змеи?



Мана заметила, куда я смотрю, и закатила глаза:

– Не бойся, тебе это не грозит. Пока что, – в мою грудь ткнулся твердый палец. – Твоя принцесса не желает, чтобы ее дотошный рыцарь путался под сианотика, синюшными ногами. А ты будешь путаться? Пойдешь против нее?

– А ты бы не пошла против Дарсиса, если бы его как тупого лося несло на автомобильную трассу, где сшибут насмерть?

Ее палец надавил сильнее, моя грудная мышца вдавилась между ребер.

– Воля Дарсиса – закон для меня.

Я скинул ее руку с груди.

– А мой закон – чтобы Юля выжила. Мне плевать на ее хотелки. Лишь бы дожила до семнадцати лет, до того фантастического утра, когда сможет встать с постели сама без моих пинков. Вот тогда я забуду весь этот ужас, – я перевел дух. – Но нам нужно поговорить не о Юл…

Мана резко выбросила руку, стальные пальцы сдавили мое правое запястье, дернули меня от обрыва. Лучезапястный сустав свело.

В голове всплыл дисплей ботбоксера, на нем яркая строчка:

Захват для опрокидывания. Контрприем: обратный выверт.

Я быстро провернул кисть вовнутрь, высвободился.

– Что ты?..

Из головы Маны выстрелили черные векторы злости. Жадная губа внутри меня тут же начала всасывать их как спагетти.

– Дурак! Если возомнил себя легал, крутым парнем, – крикнула Мана. – Если готов сцепиться с целой расой, сначала попробуй сделать меня.

Очередная спагеттина–вектор растаяла внутри меня черным обжигающим соком. Мой рассудок поплыл, череп чуть не раскололся. Ну получай, Мана.

Я бросился на бразильянку. Мана отклонилась вбок, поймала меня локтевым сгибом за шею, потянула назад. В глазах потемнело. Я захрипел сдавленно.

Перед глазами снова дисплей со строчкой: Удушающий за горло сзади. Контрприем: бросок противника.

Закинул руку за голову, ворот рубашки валькирии попался в ладонь. Манин локоть сдвинулся на мой кадык, сонную артерию перестало давить. В глазах прояснилось. Потянув Ману за ворот и локоть, я наклонился вбок и бросил ее перед собой. И тем самым открылся.

Еще в воздухе Мана обхватила руками обе мои ноги. Тело девушки невообразимо изогнулось. Ступни ее ударили в землю. Не разгибая колени, Мана боднула меня плечами, опрокинула на лопатки.

Моя голова бухнулась об самый край обрыва. Глина под ней осыпалась и покатилась вниз по склону. К теням или змеям.

Строчка на дисплее: Проход в две ноги. Контрприем: быстрее соображать, тормоз.

Ну, молодец, Мана.

Ее твердый кулак вдавился мне в щеку, в губы. Ее железные бедра сдавили мои ребра. Ее звонкий голос ударил по барабанным перепонкам:

– И меня, меня ты тоже хочешь забыть?

Я никак не мог ответить, разве что поцеловать ее кулак.

– Мы же будем заботиться друг о друге и там, на Земле?

Нет, мне не нужна еще одна сестра. Даже не проси. Я не хочу подвести еще кого-то так же, как Лену. Только не снова.

Но этого я не сказал. Я сказал: – М-м-м-м-м.

– Скажи же что-нибудь!

М-м-м-м-м.

Она убрала кулак с моих губ.

Ее темное лицо близко нависало над моим, но Мана наклонилась еще ближе. Лысые деревья и пасущиеся бронекрылы спрятались за гордым тонким носом, за почти черными глазами под черными изогнутыми бровями, за резким ртом, который дышал мне на ресницы сухим жаром тропической Амазонии.

Мана прошептала: Скажи.

Ее длинные волосы дрожали вокруг наших лиц, наших глаз. Я протянул руку к кудрявому черно-кофейному завитку, но коснулся прямого черно-алого локона. Мои пальцы вздрогнули и заскользили дальше. Там, где они проходили, перебирая завиток за завитком, волос за волосом, волнистые пряди выпрямлялись, а кофейный оттенок алел. Просто магия.

У самых смольных корней я остановился, а потом погладил лицо Маны. Она не отшатнулась, только покраснела. Под кончиками моих пальцев кожа на ее щеке посветлела, горячий румянец превратился в холодный голубой сапфир. Скула заострилась и пронзила сквозь пальцы мое сердце.

Мана полуприкрыла веки. Из-под длинных ресниц на меня посмотрело непроницаемое золото с вертикальными черными полосками.

Я отдернул руку.

С Юлей в мыслях я не могу коснуться лица другой девушки. Неважно, к чьей щеке я прижмусь щекой, чьи губы поцелую, в чьи глаза влюблюсь. Дурацкой «сыворотке» все это неважно.

Не дай бог я вернусь на Землю, вырасту, женюсь, мы заведем собаку, кошку, еще одну собаку взамен первой сбитой мусоровозом, нарожаем детей, вырастим из них нобелевских лауреатов и президентов госкорпораций, состаримся, и вот на склоне лет с женой встречаем рассвет, покачиваясь рука об руку на креслах-качалках на скрипучих половицах дачной веранды, а я поворачиваюсь и все так же вижу вместо лица жены бледно-голубой сапфир с двумя золотыми пуговицами. Все так же весь горю от нечеловеческого апатичного взгляда за толстыми стеклами очков моей жены. И моему глухому вислому правому уху все так же слышится на мелодичном эльфийском: «Стас расчешет волосы» вместо резкого: «Дорогой, подай-ка мои зубы, вон там – на тумбе, в стакане».