Страница 10 из 66
Следующая комната оказалась заставлена книжными шкафами. У окна стоял мольберт с закрепленным чистым листом шершавой акварельной бумаги, и тут же, на полу, валялся скомканный лист, как будто художнику не понравилось то, что было нарисовано. Я присела на корточки, подняла его и разгладила. Некрасиво это, конечно же, но меня никто и никогда не учил рисовать — а я мечтала запечатлеть то осеннюю бурую степь под хмурым небом, когда тучи на миг расходятся и серый день оказывается пронизан золотой колонной света, то разросшийся розовый куст, так оплетший старую беседку, что туда и войти было невозможно. Рисовать мне всегда очень хотелось, но, сколько бы ни пробовала, без знания должных приемов получалось очень неважно. По этой причине вот такое выбрасыванье рисунков казалось мне покушением на самое святое, как будто бы меня саму измяли и бросили — и именно поэтому, изнывая от жалости к загубленной красоте, я и подняла выброшенный черновик, быстро разгладила его на коленке.
Что ж, это был мужской портрет.
Был он выполнен углем, не очень умело ещё — но я бы и так не смогла.
И с листа бумаги на меня глядел вовсе не Оттон ле Ферн.
Лицо поражало правильностью черт. Я бы сказала, у людей не бывает таких лиц, они бывают только у святых, наверное, да и то не при жизни, а когда возносятся они на небеса, чтоб оттуда помогать оставшимся здесь. Нарисованный мужчина был молод, спутанные длинные пряди волос падали на широкий лоб и частично закрывали глаза. Последние получились лучше всего, непривычной миндалевидной формы, слегка приподнятые к вискам, отчего они напоминали кошачьи. Но дело было в их выражении. Каким-то чудом неведомый мне художник смог вложить в глаза жизнь. И отчаяние. И горе. Глаза будто заглядывали мне в душу и, казалось, ещё чуть-чуть, и я услышу шепот неизвестного мужчины.
Ощущения были столь сильны, что я торопливо отложила рисунок на окно, поправила подол платья. Наверное, это сказывались события последних дней: мое отбытие в Ферн, беседа с Сарро, с самим герцогом, но мне продолжало казаться, что даже из оконного проема те глаза следят за мной, пристально, с отчаянием. Я решительно шагнула вперед — и замерла. Где-то впереди, в следующих комнатах, были люди.
Я расслышала тонкий девичий голосок, звонкий, словно хрустальный колокольчик. Невидимая девочка что-то торопливо говорила, говорила… И ей отвечал голос мужской. Я не разобрала, о чем шла речь, но мужской голос показался донельзя приятным, мелодичным. Казалось, они спорили, горячо спорили: девичий голосок набирал высоту — и тут же резко падал до шепота, мужчина же отвечал совершенно спокойно.
Я решительно двинулась вперед: в конце концов, у кого-то ведь нужно было спросить дорогу к моей комнате? Ну, или хотя бы туда, где я могу найти прислугу?
Миновав ещё одну комнату, я наконец расслышала, о чем говорили.
— Почему ты заставляешь меня это терпеть и сам терпишь? — жарко и зло спросил девичий голосок, — я могла бы… могла бы его убить. Он мне доверяет.
— Потому что тогда меня не станет, плетения слишком хорошо на нем завязаны, — медленно, задумчиво ответил мужчина, — потерпи, мы что-нибудь придумаем… Вот, кстати, твоя гувернантка…
И он словно оборвал себя на полуслове, а затем — снова девичий голос:
— Ты ещё здесь? Эй!
Тут я быстрым шагом двинулась вперед и вылетела в просторную спальню. На краю широкой кровати сидела Солья ле Ферн. И никого больше не было в этой комнате.
— Вы? — зло прошипела она и сжала кулачки, — какого чистого вы здесь делаете?
— С кем ты разговаривала, Солья? — строго спросила я, изо всех сил стараясь скрыть собственное потрясение.
Взгляд метался по комнате. Да, это была спальня. Розоватые обои, модного оттенка «пепел розы». Кисейные занавески. Большие куклы в пышных платьях, аккуратно рассаженные по кушетке. И все. Ни следа мужчины.
— Ни с кем, — ответила девочка, но в ее голоске мне почудилась издевка.
— Послушай, — я подошла к ней поближе, — я же слышала мужской голос. Куда делся твой собеседник? Здесь есть тайный ход? Или что? Неужели ты не понимаешь, что такая маленькая девочка не должна принимать мужчин у себя в спальне? Что это просто недопустимо для юной герцогини?
Она сидела и смотрела на меня так, что, если бы могла, то убила бы. В огромных чернильных глазищах билась, пульсировала ярость, досада — и совсем чуть-чуть — страх.
— Солья, — уже мягче сказала я, — пожалуйста, не упрямься. Понимаешь, того, что происходит, не должно быть?
Она опустила голову, темно-русые кудри волнами легли на узенькие плечики, а я снова невольно присмотрелась к ее ушам — но, хвала Матильде, уши оказались самые обычные. В тот раз мне просто померещилось.
— Всего того, что происходит, не должно быть, — наконец очень тихо ответила она, — но это не ваше дело. Вас сюда выписали как гувернантку, вот и занимайтесь своим делом.
— Вот, значит, как, — я тоже начинала злиться, — тогда мне ничего не остается, как рассказать все твоему отцу.
— Оттону? — уточнила наследница.
— Твоему отцу, — весомо повторила я.
Какие бы мысли не бродили в голове у Сольи, я не буду ей потакать.
— Рассказывайте, — вдруг спокойно проговорила она, посмотрев мне в глаза, — Доносите, мисс Кромби. Чистый король вам в помощь.
Я вздохнула. Интересно, как я буду ее учить, если вот так у нас все не заладилось с самого начала? И, наконец, Солья может говорить все, что угодно, но я-то точно слышала мужской голос!
— Послушай, — я глубоко выдохнула и села рядом с ней. Солья тут же чуток отодвинулась, словно ей было неприятно, если я ее коснусь. Пахло от нее цветами, такой легкий, нежный запах… Наверное, просто дорогие духи.
— Солья, — тихо сказала я, — на самом деле я вовсе не хочу на тебя доносить герцогу. Но, понимаешь ли, то, что из твоей спальни слышен мужской голос, это может быть опасно для тебя самой… Я беспокоюсь о тебе, Солья.
Она презрительно фыркнула.
— Не о чем беспокоиться. Вам уж точно не о чем.
— Но голос… Солья, как не бывает дыма без огня, так не бывает мужского голоса без мужчины. Кто он, маленькая?
Она нахохлилась, как мокрый воробей, глянула на меня исподлобья.
— Это не ваше дело, мисс Кромби. И этот голос не опасен, клянусь, иначе я бы уже обо всем рассказала Оттону.
— Твоему отцу?
Она тяжело вздохнула, покачала головой.
— Да, мисс Кромби. Моему отцу, раз вам так хочется.
А меня вдруг осенило.
— Скажи, Солья… тот портрет, который ты скомкала и выбросила. Это лицо твоего невидимого друга?
— Вы уже роетесь в моих вещах?
— Я всегда мечтала рисовать, — нимало не смутившись, ответила я, — но меня никогда не учили. Поэтому мне больно, когда выбрасывают рисунки… почему ты его выбросила?
— Я плохо нарисовала, — пробормотала она.
— А зачем рисовала?
— Потому что хотела, чтоб он был рядом, а не только в снах, и не только голос.
— Кто он, Солья?
Тут она посмотрела на меня совершенно взрослым взглядом.
— Раз вам так интересно, мисс Кромби, это друг герцога леФерн. И он — могущественный маг. Но лучше бы вам ничего у моего… отца не спрашивать. Вы ведь уже говорили с ним, знаете, как зол он бывает?
— Даже если это и так, ты не должна принимать этого «друга отца» здесь. Это неприлично.
— Хорошо, — она пожала остренькими плечиками, — не буду. Конечно, вы правы, мисс Кромби. Больше ничего такого не повторится.
Она даже улыбнулась мне, но стоит ли говорить, что я Солье не поверила ни на минутку? Наверное, мне следовало поговорить обо всем этом с герцогом. Все-таки это к его единственной дочери шастает не пойми кто… К дочери, которая утверждает, что он ей не отец. Тьфу, путаница какая-то.
— Завтра начинаем занятия, — сказала я строго.
— Хорошо, мисс Кромби, — елейным голоском ответила девочка.
— Солья, скажи, я могу идти и быть спокойной насчет того, что ты в безопасности?
— Конечно, — ответила она.
Я поднялась и медленно двинулась к выходу, все ещё оглядываясь в надежде… на что? возможно, на то, что замечу приоткрытый лаз тайного хода. Но, конечно же, ничего такого я не увидела. Оглянулась на пороге, чтобы сказать «до вечера», но одного взгляда, брошенного на Солью, хватило, чтоб слова застряли в горле.