Страница 9 из 17
Они, то есть, даже не знают, как им вообще перебыть эту жизнь.
Самоубийства распространенные – так ведь они есть испуганное, торопливое, главное – несуразное, перепрыгивание как раз из этого мира непонятного, вздорного, наглого… в мир – какой бы угодно!..
Катаклизм какой-нибудь природный или криминальный – и по всем каналам и волнам: "Свидетели были в шоке от увиденного!" – Будто самоё перебывание духа на этом свете – не есть сплошной катаклизм и шок!
И любимое словцо нынешнее – на малейшее плёвое впечатление: "Я был потрясён!"
И хочет крикнуть громко: скучно!..
–– Жизнью с вами…
–– "Потрясён".
Почему наш Поэт на дуэли выстрелил не первый? – Потому что все-то люди на этом свете – побывать; тем более – гений, которому хотелось продлить, несмотря на нестерпимость гнева, – из сугубого любопытства хотелось продлить рискованность дуэльной ситуации.
…Роман был ощутим… возможен… неизбежен… И – неусыпно был я в состоянии принять мысль. Она, мысль, была… то как лишь край платья женщины в моей руке… то уже как кончики её пальцев… то как вся её ладонь… то как уже оба её плеча…
Когда же рука моя будет вибрировать?.. А я бы – только следил…
Винить себя, меня, конечно, не за что.
(Между прочим: лень это откровенность: не знаю, что бы не мог не делать…)
И – усвоил по опыту: упаси Бог… трудиться!
–– Надо лишь усиливаться.
–– "Притечёт".
Да, если оно – восторженно-важное.
И вот… идея моя и сам факт моего усилия… были словно бы уже… известны всем и каждому! – И одаряли всех, благодарных!..
–– Войти в мысль! Войти в Мысль!
Но на столе – просто бумага…
Не могу сказать: не писалось – как, слышу, о себе досадливо говорят. У меня такого не бывает. Если нет Мысли – так и хорошо, что есть возможность смотреть во все глаза на Мир Божий!.. А и одно ощущение явной Мысли – уже суть писание!
…В другой стране, в самой, что ли, продвинутой, каким-то путем, их дело, выяснили, что из ста мужского пола аж девяносто – хоть когда-то кого-то хотели… убить… даже женщины: из сотни – восемьдесят…
Но у меня пока – просто рукопись…
–– Что вообще, в конце концов, ты хочешь спросить?!..
Почему – решают?.. Почему – будто не ответят?..
Благожелательно провозглашается: без пищи человек может прожить столько-то дней, без воды – столько-то…
А… откуда это известно?..
Стало быть… последних чьих-то дней!.. Чьих?.. Чьих?.. Почему и это не провозглашено?!..
И такие-то современники мои, слепые и нелепые, – еще смеют давать мне советы: пиши, бывший следователь, про уголовные дела!..
Но, прежде всего, я… даже жалею, о-ой, как видел что-то, как слышал что-то, тем более – что помню!
–– Гады! Испачкали!
Я вообще не живу в мире, где всё это происходит.
И ещё: зачем же писать о том, о чём и так все знают?
Кстати и кстати тут вспоминается: я всю жизнь откуда-нибудь убегал! – Из запертого учителем класса – в окно, из больницы ночью – по пожарной лестнице, из части армейской в "самоволку" – через забор… Из тех, опять же, "органов".
Побывал – и будет.
…За столом я уже сидеть не мог.
Сердце, помню, прыгало ожидательно, отравленно, алчно…
И я начал пьянствовать.
Человек сидит на трибуне – смотрит, как гладиаторы режут друг друга… Человек лежит на диване – и смотрит, как сгорает целая планета, на которой стоит диван…
Он, человек, за многие тысячи лет – ни в каком аспекте и ни в коей мере не изменился…
Буду не буду писать – уже и не думал…
Но ощущение оставалось: кто-то сейчас сойдёт на перрон!..
И какая-то неизвестная, но своевольная речь всё-таки просилась в меня!..
Вон мои прежние книги в шкафу.
Как сладко было их писать…
–– Паша, возвращайся!
Подруга ничего не понимала.
Пьянствовать от безделья надоело… Зато ничего не елось… какую ночь не спалось…
…И случилось – начало!
Вечер был… или поздний вечер…
Даша читала, что ли, в постели.
Я шатался по огромной комнате… Пил горячий крепкий чай…
И – помню всё четко. И – знаменательно.
Запах! Запах ощутил явный!.. Запах… необычный… небытовой… Запах был, вмиг понялось, не чего-то и не кого-то. А как бы… запах запаха.
–– Это был запах ужаса.
Я ощутил себя на каком-то явном краю…
Мысль! – Мысль свой абсолютностью шибанула мне в голову – за полмгновения до запаха.
Люди – впрыснулось в меня попутно с той Мыслью быстрое понимание, – все люди отныне окончательно рассекречены!..
Состояние такое моё – между тем, между тем! – воспринималось мною как заранее вероятное: чтобы пошёл мой роман!.. я же хотел их, людей, как-то исчерпывающе понять!..
И – растворился я словно… в этом запахе – и в Мысли, и в ужасе от этой Мысли! Растворился в запахе Знания. Именно такого Знания… Ничего далее не помню.
(Немножко ушибся…)
Даша потом ничего не рассказала – не захотела.
"Сознание потерял"! – Какое всё-таки грандиозное словосочетание!
"Скорой помощи" врач мне, лежащему уже на диване, – после укола земному и скучному – посоветовал тактично впредь в таких настроениях "не бросать резко", а заблаговременно принять полстакана – пальцами он показал точно.
Я признательно молчал.
Не было сил даже подписать свою книгу. Увезли её так.
Никто в комнате, судя по всему, не слышал того запаха.
Я же, слабосильный, был уже – в затаенности!..
Не летал давно – в высоком том упругом свободном ветре: когда зелёная земля, с ковриками полей, с квадратами крыш, с нитками дорог, – понятна и неопасна.
Сны потом, после, снились – о тех снах.
И вот, наконец, снится мне… будто бы я стою на чём-то твёрдом… и досадую. За то, что в тех снах отроческих не спросил ни разу себя о главном: как же я попадал туда, на высоту?..
Но вот я… будто бы, стоя на твёрдом-то, спорю даже сам с собой… в комнате небольшой, без окон, помню, освещённой откуда-то тусклым светом… совершенно пустой – словно бы нарочно приготовленной… да, для проверки!..
Ну, стою я на дощатом крашеном полу… И – ради самоутверждения – напряжённо развожу руки, как бы встречая грудью поток ветра… со стоном напряжения медленно валюсь вперед… и – зависаю над полом!.. в сантиметрах нескольких!.. Так что я даже отворачиваю лицо от пола…
Но всё-таки – вишу, вишу!
И даже чуть плыву… смещаясь, как кораблик в корыте…
В другой раз я более уверен и спокоен. На пустом летнем берегу знакомого моря. Солнце вверху жаркое. Но волны навстречу мне – мелкие и взволнованные. Ветер густой и порывистый. В небе над морем и везде вокруг – марево предгрозовое…
Я торопливо подхожу к самой кромке воды…
Да, уже счастливо щекочет глаза… Лишь раскидываю руки… Не надо и ждать…
Быстро несусь ввысь!
Третья глава
Я встаю рано; так рано – лишь бы не встретить никого, кроме самого себя, меня.
Раннее утро – это признание. Ночи – конец. Дню – начало.
И – признание себе в своём. Мне в моём.
Заставание себя врасплох. За откровенностью.
Когда моё главное – главное.
Начало и есть откровенность.
Древние люди очутились тут, на Земле, среди случившейся жизни, раньше меня – и им было всё виднее.
Наследие страсти вечной, молитвы, – страсть выделять мысли.
Первая: Мир – есть.
–– Я сам видел!
Вот – Мир, вот – человек. И в человеке – а значит, и в целом Мире – странно прежде всего то, что он, человек, не задался до сих пор самым неминуемым, который сам собой задаётся, вопросом:
–– А что заставляет меня задавать… хоть какой бы то ни было вопрос?!..
И это ли – не чудо!
Вот я выйду, может, сегодня на улицу, чуткий. Или – осторожный?.. Вон – люди… которые пока на виду. Ведь они каждый день друг друга закапывают, и любого из них в какой-то день закопают, а они, зная это, – даже не бледнеют…