Ветер и мошки

— Какие вам деньги? Какие вам деньги? — визгливо спрашивала она. — У народа работы нет, а вы — деньги! Мне уже третий месяц ничего не платят, откуда я вам возьму? Или предлагаете оплатить натурой? Я могу!

Так-так-так, стал думать Камил, пытаясь отвлечься от чужого голоса. Какие они все… Как здесь все…

Автобус тронулся. Женщина, с успехом отбившаяся от кондуктора, уселась на сиденье за Камилом. Ее фырканье, ее шумная возня, ее бормотание под нос напрочь сбивали с мысли. Откуда-то изнутри, от носителя, всплыло желание ударить дуру. Развернуться и засветить в лоб, чтоб заткнулась. Камил напрягся, чувствуя, как прорывается из своего отнорка недовольный Василий. Ну, не платят. Так всем не платят, прошелестел в голове его голос. Не одна ты на острове.

Камил на мгновение прикрыл глаза. Нет, так нельзя. Нельзя звереть. И оправдывать озверение тоже нельзя. Или это мир тут такой?

В прошлые разы у Камила не было возможности просто понаблюдать за жизнью вокруг, он выполнял задачу и активировал обратный перенос, не стремясь задержаться. А сейчас подумал: почему? Почему он так спешил обратно? Ведь сам же ратовал за то, чтобы изучить сопутствующие прорыву обстоятельства самым внимательным образом. Только то было там, в ЦКС, в родном мире, а здесь…

Словно измельченное стекло кололо пятки, рассыпалось огнем под кожей, жгло. Где тут думать о чем-то еще, когда горишь? Странно, странно. Камил выпрямился на сиденье, когда его вновь полоснуло, ожгло поперек, наполняя жутью, горечью и какой-то мрачной безысходностью. Облизнуло, сломало, схлынуло.

Камил выдохнул.

Он вышел на следующей остановке. Слишком уж резко стало накатывать в автобусе. По-живому. Можно же и пешком. Времени много. Если Кривова на работе или еще где-то, то домой ее определенно стоит ждать к вечеру. Вот Камил и подождет, сядет на скамеечку перед подъездом и подождет. Лицо он помнит, квартиру знает. Придумать бы как попасть внутрь, не вызывая подозрений. Ремонт теплосетей? Проверка счетчиков? Или представиться милиционером? Так формы нет.

Камил прошагал квартал, дождался, пока проедет фургон, и пересек улицу. Возможно, как раз лучше всего встретить Кривову на улице, подумалось ему. Изображу старого знакомого. Люди часто теряются, когда к ним приходят люди, которых они не помнят, но которые утверждают, что учились с ними в одной школе, в одном классе и сидели чуть ли не за одной партой.

Надо только как-то сразу ее зацепить…

— Эй, мужик! — услышал Камил и обернулся.

В полумраке арки стыли несколько высоких фигур. Куртки с заклепками, зачесанные в гребни волосы.

— Чего? — спросил Камил.

— Будет закурить?

Голос у спрашивающего ломался. Мальчишка лет пятнадцати. Камил фыркнул.

— Нету.

— А если посмотреть? — поинтересовался уже другой голос.

— Ты, сука, у себя в штанах посмотри! — оскалился Камил.

Он шагнул к арке, заставив подростков податься назад, но вовремя остановился. Это не я, сообразил Камил. Это Василий. Выскочил же, черт!

Пальцы зло сжались в кулак.

— Проблемы? — спросил Камил-Василий, вглядываясь в отступающие фигуры.

— Не, дядя.

— Очень хорошо.

Камил кивнул и пошел дальше. Тьма царапала изнутри. О чем он? О чем же он только что? Ах, да, Кривову надо сразу взять в оборот, купить коробку конфет, бутылку вина… С пятого… с шестого класса не виделись. На это и упирать.

Носитель успокоился, но запястье горело, и горло горело, и губы. Неужели только с ним такое? Не могут ли быть это последствия «Ромашек»? Или сбой при переносе сознания? Камил зашел в магазин на углу и какое-то время бродил мимо холодильных витрин, за которыми белели кости суповых наборов и темнела гора говяжьей печени.

— Выбрали что-то? — спросила его продавщица.

Камил мотнул головой. Тонкими сизыми колбасками на эмалированном подносе лежали куриные шеи.

На узкой площади с бюстом какого-то деятеля, поставленного перед казенным зданием, Камил влип в толпу, в митинг. На дощатой трибуне у бюста выступал человек в костюме. Рядом стоял автомобиль. Звенел, урчал, раскатывал звуки голоса мегафон. Речь билась о фасады зажимающих площадь домов.

— Мы… р-ры! …кр-ря!

Человек сто, сто пятьдесят слушали. Кто-то держал флаг. Кто-то держал плакат. Один из митингующих, обернувшись, нашел Камила блестящими глазами.

— Слышал, что говорит? Правильно говорит!

— А что говорит? — спросил Камил.

Ему казалось, что вычленить отдельные слова невозможно.

— Сволочи, говорит, — поведал ему мужчина. — Ворье, пробы ставить некуда. Дорвались и тащат.

— Что тащат?

— Все!

Отражение солнца плыло по окнам. Камил все также не понимал, о чем говорит человек на трибуне.

— Гы!.. Сы!

— Правильно! — загудели люди вокруг Камила.

— Иди ближе! — сосед подтолкнул его в спину. — Про тебя говорит!

Про меня? — удивился Камил. Он протиснулся между женщиной с бумажкой, прикрепленной на фанерке, и пожилым мужчиной в шляпе.

— Простите.

Ему удалось приблизиться к центру митинга еще метра на три, но дальше ряды уже стояли плотно. Камил вскинул голову и сместился, чтобы полотнище алого флага не мешало ему смотреть.

Мужчина на трибуне имел круглое, расцвеченное нездоровым румянцем лицо. Мгновение — и его заслонил серый раструб мегафона.

— Что же мы видим? — вдруг ясно услышал усиленный динамиком голос Камил. — Заводы закрываются, потому что, оказывается, новым хозяевам эти заводы не нужны. Им бы все распилить на металлолом, а вместо цехов поставить лотки и торговые палатки! Вы собираетесь с этим мириться?

— Не — ет! — закричали вокруг.

— Я не по-ни-маю! — продолжил мужчина с трибуны. — Не понимаю, почему власти потворствуют обнищанию людей! Почему они оставляют их без работы! Куда нам идти? В бандиты? На большую дорогу?

Толпа электризовалась. Камил чувствовал, как опасное недовольство концентрируется в людях, как злость и мрачная решимость, будто по электрической цепи, передаются от одного человека к другому, от женщины в берете — мужчине с флагом, от мужчины с флагом — старику в темном пальто, от старика — юноше в футболке, видимо, студенту. А дальше — больше: будто единая волна заколыхала толпу.

— Хотите ли вы быть нищими? — спросил выступающий в мегафон.

— Не-е-ет! — ответили ему.

— Довольны ли вы тем, что вас обдирают, как липку?

— Не-е-ет!

— Стоит ли нам выразить свое неприятие нынешней власти и нынешним порядкам?

Мужчина на трибуне вскинул руки.

— Да-а-а!

Камил обнаружил, что кричит вместе со всеми. Не Василий, не носитель, он кричит, охваченный общим темным порывом. Он чувствовал, как агрессия и ненависть лепят из него чуждое существо. Камила сжало, стиснуло, вывернуло злобой наружу, ни дыхания, ни жизни, один крик.

— А-а-а!

— К администрации! — грянул мегафон.

Плечи и головы. Распаленные лица. Камил шел в третьем или в четвертом ряду. Мимо, мимо, мимо необходимой ему улицы. К администрации, конечно, к администрации! Соратник справа, соратник слева. Всех сомнем!

Голос гремел поверху и отзывался в груди.

— Они не добьются!

— Да-а-а!

— Мы имеем право!

— Да-а-а!

— Что нам терять? Нам нечего терять!

— Да-а-а!

Впереди вскрикнул клаксон. Толпа обтекла застрявший на проезжей части автомобиль. Кто-то стукнул кулаком по капоту. Знай наших! Мы — сила! Камилу запомнилось растянувшее рот за лобовым стеклом лицо молодого водителя.

Через квартал толпа стала гуще. В нее влились люди с соседних улиц. Где-то справа запели. Взвились новые флаги. Они все были как река, людская река, заключенная в каменную оболочку города. Камил кожей ощущал звенящую в толпе энергию. Он чувствовал ее биение, как биение гигантского сердца. Он слышал ее голос, сотканный из шороха шагов, дыхания и вырывающихся из глоток звуков.

Он сам был — она.

— Мы — не рабы!

— На администрацию! — билось между фасадами.

— Да-а-а!