Новобранец

Покончив с официальной частью выступления и сказав о покойном хорошо, профессор углубился в воспоминания о личном научном пути по скрещиванию и отбору стойких советских птиц цесарского достоинства. Рассказал, как добивался морозоустойчивости этих южных по происхождению пернатых, приучая их к жизни на снегу и на холодной. Старичок процитировал собственные стихи, из которых Коля запомнил:

Опыты по закаливанию цесарок профессор проводил в Сибири. Возможно, именно Черненко помог Вейцману перебраться из тёплой Молдавии за Урал. «Да, помотало старика», – подумал Коля.

Вейцман рассказал, что разводить цесарок наконец-то начали и на птицефабрике под Йошкар-Олой. Но производство это висит на волоске, так как благородные птицы едят много, но яиц несут мало. Та же история и с мясом. При равной закупочной цене с куриными, яйца и мясо цесарок оказываются нерентабельным. Но это вовсе не недостаток цесарок как сельскохозяйственного вида, а следствие архисерьёзнейшего изъяна некоторых людей, облечённых властью. Которые дошли до стадии «есть», но далее не продвинулись.

Как далее пояснил патриарх русской биологии, существуют три способа насыщения: жрать, есть и кушать. Стадию «жрать» наши вожди благополучно миновали и дошли уже до стадии «есть», но до этапа «кушать» никак не дойдут. А яйца цесарок можно только кушать. Поэтому и цена этих яиц должна быть другой, поболее куриной. То же самое и с людьми. Есть люди, подобные куриным яйцам, а есть – подобные яйцам цесарок.

Далее старичок пустился в подробное описание преимуществ яиц любимых им пернатых, исходя из того, сколько приходится на сто граммов продукта витаминов, белка, жиров и углеводов в яйцах благородных птиц в сравнении с плебейскими куриными.

И в заключении профессор сказал, что тогда, в Молдавии, будучи ещё молодым партийным руководителем и недавно демобилизованным пулемётчиком, Константин Устинович Черненко эту разницу между куриным и цесариным понимал очень хорошо. Что-что, а в практике искусственного подбора бывший пулемётчик должен был хорошо разбираться.

Коля подумал, что у советских граждан, как у цесарок, вырабатывали морозостойкость при помощи Сибири.

Прекрасная надгробная речь о единственном вейсманисте в руководстве СССР была встречена аплодисментами. Затем зал по предложению профессора почтил память генсека минутой молчания и вставанием, а после все разошлись в разные стороны по своим делам.

Траурный митинг проходил в актовом зале главного здания МарГУ в самом центре Йошкар-Олы, там, где на площади стоит памятник Ленину в кепке, а вокруг него сосредоточены оперный театр, университет и гостиница «Центральная». В одном квартале от храма науки находился городской парк, а за ним, если перейти дорогу и пройти ещё мимо двух-трёх домом, а потом повернуть направо, непременно окажешься на улице имени композитора Якова Эшпая и увидишь розовое здание общежития, в котором жили Коля и другие его однокурсники из числа приезжих.

Коля и Наташа после митинга вышли на площадь, и увидели они, что погода была хороша, мороз уменьшился, а из-за туч выглянуло солнце. Решили не ждать автобуса и пройтись до общежития пешком. Радовало, что дорога шла через парк, можно было в нём задержаться, побродить по аллеям.

– Тебе жалко Константина Устиновича? – спросила Наташа Колю и посмотрела на него своими большими синими глазами. На ресницы Наташи, на её пушистую вязанную шапочку ложились редкие, но очень большие, ажурные, шестигранные марийские снежинки. Солнечные лучи преломлялись на хрупких кристалликах замёрзшей небесной воды, и казалось, что и шапочка, и пальто, и тёплые варежки, и толстая коса Наташи, свисавшая из-под шапочки вдоль её спины до самой попы, – всё покрыто весёлыми разноцветными искорками.

– Конечно, жалко! – ответил Коля, кладя правую руку на талию девушки и любуясь искорками.

Коля привлёк Наташу к себе поближе. Девушка положила голову на ухо парня. На плечо Николая свою голову она не могла положить, так как была одного с ним роста, если не выше. Шапочка, волосы девушки и большой пушистый песцовый воротник её пальто приято щекотали ухо, правую щёку и шею Николая. Несколько искорок свалились первокурснику за шиворот, попали ему прямо на голую спину и тихонько кольнули, разрядили свой маленький запас солнечной энергии, слегка обожгли огнём и холодом кожу в нескольких местах. От щеки девушки, от всего её тела, прижимавшегося к Коле справа, шло сильное, равномерное тепло. В брюках студента стало теснее и что-то заныло там в низу.

Молодые люди неторопливо прошли, прижимаясь друг к другу, один квартал от главного здания университета до парка, и затем свернули налево и вошли через большие белые ворота в парк, а потом, нога за ногу, медленно побрели вдоль главной аллеи. Когда же они прошли весь парк до конца, то развернулись и двинулись по той же аллее в обратном направлении. В брюках Коли по-прежнему было тесно, сохранялась тянущая слабая боль, но это было терпимо и даже приятно.

– Ты знаешь, – сказала Наташа, – что этот парк построен прямо на месте старого кладбища? Мы идём по могилам. Под нами лежат мёртвые люди.

– Да, я слышал об этом, – ответил Коля. – В начале образования СССР во многих городах сносили старинные кладбища с их дворянскими и купеческими могилами, и даже могилы обычных людей почему-то не щадили. Часто разбивали на этих местах парки. Вот и этот такой же. Может быть это диалектика жизни, новое идёт на смену старому. Я помню одну картинку в «Литературной газете», графический рисунок одного литовского художника. Нарисован силуэт молодой женщины, лежащей на траве и кормящей грудью младенца. Мать и дитя. А под травой, под слоем земли, в толще чёрного грунта белыми штрихами не очень отчётливо изображено тело покойника, уже почти разложившегося. Художник хотел передать диалектику жизни, смену поколений, старого новым. Но я думаю, что старение и смерть человек в силах обуздать. Тогда молодость будет длиться долго, если не вечно.

– Люди продолжаются в детях. Ты любишь детей? – спросила Наташа.

– Конечно, очень люблю!

– Я хотела бы родить не меньше троих. И ещё взять нескольких из детского дома. Знаешь сколько брошенных, обездоленных детей? Очень много, хотя мы и живём в мирное время. Люди пьют, дерутся, убивают друг друга, а дети страдают, остаются без родителей. Или совсем молодые мамы от отчаяния оставляют деток прямо в роддоме. А есть ещё больные дети. Родится ребёнок без ручки или без ножки, даже без одного пальчика, и находятся такие безжалостные люди, что бросают собственных больных мальчика или девочку на произвол судьбы и на попечение государства. Или в тряпку младенца завернут и на мусорку, на мороз. Откуда в советских людях такая жестокость? Мы ведь строим самое справедливое и гуманное общество, на нас смотрит весь мир, а тут такая картина. Чему мы можем научить всех остальных, если у нас есть брошенные дети?

– Может быть за границей ещё хуже? – предположил Коля. – По телевизору иногда показывают, как там целые толпы ходят, бьют витрины, машины переворачивают и поджигают. Конечно же, эти люди бросают своих детей, чтобы потом бегать по улицам и всё крушить. У нас такое невозможно.

– А вдруг назначат после Константина Устиновича какого-нибудь злого и жестокого человека? Или глупого. Наделает он дел. И у нас будут потом бегать по улицам.

– Ну что ты, такого не может быть. Похоронную комиссию возглавил Михаил Сергеевич Горбачёв. Ещё когда был жив Брежнев, в Актюбинске наш сосед по лестничной клетке режиссёр театра русской драмы Альфред Григорьевич Халебский, папа нашей с тобой однокурсницы Иры, говорил, что он давно наблюдает за Горбачёвым и мечтает, чтобы его выдвинули следующим генсеком. Михаил Сергеевич умный и образованный, а главное – молодой. Но назначили Андропова, потом Черненко. А теперь, наконец-то, генсеком всё-таки будет Горбачёв. Надеюсь, он не подведёт.