Страница 4 из 13
– На что же папа рассчитывал? – удивился я, сворачивая буллу, – какой же король добровольно уступит власть? Бонифаций, не располагая военной силой, по-моему, блефовал…
– Вот и Филипп Красивый[16] так решил, – кивнул дьявол. – Для начала он запретил вывоз золота из Франции в папскую казну, а когда папа решил отлучить его за это от церкви, приказал выкрасть понтифика из его дворца в Ананьи и привезти в Париж. Однако рыцари Гийома де Ногарэ оказались подготовлены хуже, чем парашютисты Скорцени, и операция сорвалась. На прощание Ногарэ дал Бонифацию пощёчину, не снимая латной рукавицы, от чего бедняга потерял рассудок и через месяц скончался – безумец перегрыз себе вены.
За смертью Бонифация последовал период церковной истории, который обыкновенно называют «Авиньонским пленением пап». Наученный горьким опытом, Рим более не предпринимал попыток подчинить меч светский мечу духовному.
– А как же граф Раймунд? – спросила Ольга. – Сдержал он своё слово?
– Конечно, нет, – пожал плечами Георгий Васильевич, – да он и не собирался. Не знаю, утешит вас это или нет, но Иннокентий III слово, данное легатом Милоном, тоже нарушил. Но об этом мы наверняка прочитаем в манускрипте Павла Целителя. Пожалуй, пришло время вернуться к нему.
Глава 12
Если Массилия мне показалась грязной и неуютной, то что же говорить о Нарбо? Это просто большая рыбацкая деревня, неряшливая куча домишек, гнилые остовы рыбацких лодок, утонувшие в вязком песке, запах гниющей морской тины и того мусора, что рыбаки выбирают из сетей и сваливают на берегу. Море уходит от Нарбо, оставляя за собой зыбучие пески. Совсем скоро здесь не сможет причалить ни одна лодка, и тогда поселение умрёт.
Путь от Массилии до Нарбо я проделал на дне рыбацкой барки, проклиная свою судьбу. Сильная бортовая качка заставляла меня поминутно перегибаться через планширь, и иногда я малодушно мечтал о том, чтобы вывалиться из лодки и тем самым прекратить страдания. Только ужас перед грехом самоубийства останавливал меня. Рыбаки потешались над моими мучениями, они с грубым смехом предлагали мне хлеб и вино и гоготали, глядя как я из последних сил изблёвываю желчь. Плавание на галере далось мне гораздо легче, уж не знаю, по какой причине. Возможно, потому, что галера всегда шла поперёк волн, а рыбацкая лодка – вдоль берега и, значит, вдоль волн.
К моему стыду, на берег я не смог выйти своими ногами. Рыбаки вынесли меня и бросили на песок, не позарившись на пожитки. Люди де Кастра заплатили им только за перевоз, поэтому они ушли по своим делам, нисколько не заботясь о моей дальнейшей судьбе. Собрав остатки сил, я встал на четвереньки, а потом кое-как поднялся на ноги и побрёл от берега в поисках тени. Мне невыносимо хотелось пить, но нечего было и думать о том, чтобы найти колодец с пресной водой на плоском, как тарелка, морском берегу.
Вскоре я снова упал и провалился в забытьё, из которого меня вывели детские голоса. Стайка грязных и оборванных ребятишек со страхом и любопытством разглядывала незнакомца, боясь подойти поближе. Я показал, что хочу пить и бросил на песок мелкую монету. Дети бросились на неё с таким остервенением, что я испугался. Вскоре вокруг медяка кипела нешуточная драка. Дети молотили друг друга руками и ногами, царапались и кусались. Наконец, самый сильный или самый ловкий сумел завладеть монетой и убежал. Я подумал, что больше никогда его не увижу, но вскоре мальчик вернулся, сгибаясь под тяжестью кувшина. Оказалось, что за медную монету здесь дают не воду, а вино.
Зная, что если для удовлетворения сильной жажды выпить сразу много – неважно, воды или вина – можно умереть, я воткнул палочку в песок, сделав таким образом импровизированные солнечные часы, достал из мешка плошку и стал потихоньку приводить себя в порядок. Мне стоило огромных трудов не выпить из горлышка сразу полкувшина, давясь и кашляя от жадности. Напротив, я заставил себя цедить кислое и прохладное вино через соломинку, зная, что так лучше утоляется жажда. Пожалуй, впервые я спас свою собственную жизнь благодаря знаниям целителя.
Постепенно муть перед глазами рассеялась, болезненные спазмы прекратились, исчезло отвратительное чувство, будто я наглотался медуз, и мне даже захотелось есть – верный признак того, что морская болезнь отступила. Я знал, что ещё через полколокола я буду с удивлением вспоминать о том, как собирался броситься за борт. Симптомы этой удивительной болезни таковы, что когда она отступает, человек ощущает себя совершенно здоровым и не может припомнить, что его ещё недавно так мучило.
Я отряхнул с одежды песок, вскинул мешок на плечо и пошёл в Нарбо. Как обычно бывает после выздоровления, все чувства обостряются: глаза подмечают мельчайшие и совершенно ненужные детали, слух воспринимает блеяние козы, привязанной возле дома, а обоняние ловит запах горящего в очаге плавника и свежеиспечённого хлеба.
Я шёл между домами, а правильнее сказать, лачугами, разбросанными по окраине Нарбо без всякого плана. Улиц не было. Мне приходилось пробираться между ветхими заборами, а там, где между двумя огородами не было прохода, я возвращался и шёл в обход, потому что каждый дом охраняла одна, а то и несколько здоровенных полудиких собак. Скоро меня сопровождала злобно рычащая свора, и время от времени приходилось швырять в собак камень или ком земли. Чтобы отбиваться от собак, я подобрал палку, но она, к несчастью, оказалась трухлявой и переломилась пополам. Других поблизости не оказалось, вероятно, в этой безлесной местности дерево было большой ценностью. Я уже подумывал о том, чтобы выдернуть кол из забора, рискуя столкнуться с яростью хозяев, но тут мимо меня пробежала течная сука, и вся свора с воем и визгом кинулась за ней, забыв о чужаке.
Я долго искал богатый квартал Нарбо, но мне попадались только бедные дома рыбаков, и я подумал, что заблудился. Впоследствии оказалось, что я прошёл всё поселение насквозь, а богатых домов здесь просто не было.
Спросить дорогу до постоялого двора было не у кого – мне встречались либо маленькие дети, либо дряхлые старики. Ни те, ни другие меня не понимали. Наконец я обнаружил что-то вроде харчевни. Под соломенной крышей стояли грубо сколоченные столы, лавками служили старые плетёные корзины.
Хозяин никак не мог понять, что от него хочет чудной иноземец. В Нарбо говорят на простонародном диалекте французского – слова как бы жуют и перекатывают за щеками, в результате вместо чёткой и по-своему красивой речи, какую я слышал от Гийаберта де Кастра, изо ртов валится словесная каша. В конце концов, мне удалось понять, что в Нарбо нет ни одного постоялого двора.
– А зачем они, господин? Здесь у каждого есть свой дом, а чужие у нас не бывают. Если желаете, вы можете переночевать в моём доме. Нет, господин, ночью в комнате слишком жарко, мы спим на крыше. Видите лестницу? Да, господин, ещё моя жена и дети, но места хватит всем. Где купить лошадь? Здесь отродясь не было никаких лошадей. Зачем в Нарбо лошади? На них ездят господа, во всём городе не собрать денег, чтобы купить лошадь. Нет, и мулов тоже нет. Даже священник ездит на осле. Только он уже старый. Конечно, священник, а не осёл, грех вам так говорить, господин. Да, осёл у меня есть, господин. Конечно, он нужен мне самому, но если вы хорошо заплатите… Да, господин, он крепкий, как рыцарский конь, и быстрый, как ласточка. Дорога в Тулузу? Нет, господин, не знаю. Да и откуда же мне её знать? Я никогда не отъезжал от нашего Нарбо дальше, чем на день пути. И римскую дорогу я не видел, нет. Конечно, может быть, она и есть, но, простите меня, господин… Я простой человек. Зачем мне какие-то дороги? Может быть, господин желает горячей бараньей похлёбки? У меня хорошая похлёбка – с чесноком и кореньями, а ещё остался утренний хлеб. У господина усталый вид, ему надо покушать. Что господин желает, пива или вина?
16
Филипп IV Красивый – король Франции в 1285–1314 гг.
17
«Чистилище», песнь двадцатая.