Высокое погружение

«Сейчас этот педераст предложит себя», – забеспокоилась Светлана. И тут же сказала:

– Я уже начала оказывать Тилляеву помощь. Я буду ставить ему походку и голос, если потребуется. Вы все знаете, что я умею делать такие вещи.

– Знаем, – сказал подошедший чуть позже Арсен. – Возможно, что-то из этого и выйдет. Но я воздержусь.

– Отлично, – произнесла Людмила. – Ну что, Денис… Учи роль. И вживайся в образ. А твоим братом тогда станет…

– А вот Арсен и станет, – заявил Константин. – Ему всегда хорошо удавались негодяи.

Меликян пожал плечами.

– А кто будет вместо меня? – поинтересовался он.

– Фишман, – быстро сказала Света.

– Или Данько, – добавил Дедов, взглянув на Севостьянову.

– Данько в запое, – мягко произнесла Роза Афонина.

– Тогда звоните Зяме, – сказала Пронина. – Роза, займитесь… Остальные – всё, начинаем работать! Кто без грима, давайте как есть… Светлана, зайдите ко мне в кабинет, возьмите там печатные копии, дайте новые роли Арсену и Денису… Пусть с листа читают, учить дома будут, ночью. Всё! Начинаем!

Но, что-то вспомнив, помрежа схватила Тилляева за рукав.

– Денис, на секунду… Кассета, про которую шла речь, сейчас у тебя?

– Да, дома лежит.

– Принеси, пожалуйста. Мне нужно будет обязательно посмотреть ещё раз эту запись.

* * *

Светлана возвращалась домой, не чуя под собою ног – это расхожее выражение сейчас она понимала как нельзя лучше, поскольку именно так себя и чувствовала – будто скользит или плывёт над грешной землёй. Конечно, получить «плюс» за спасительную идею от Прониной – это само по себе отлично. Но что было после репетиции, когда Денис, умничка, славный мальчик, спрыгнул со сцены, подбежал к ней, Светлане, и порывисто приобнял… Боже, это стоит тысячи благодарностей от помрежа!

Напевая какой-то мотив, Света вставила ключ в замочную скважину, толкнула дверь… И вдруг чьи-то сильные, грубые руки ударили её в спину, так, что она буквально влетела в прихожую, едва не растянувшись на полу. Трясущимися руками начала расстёгивать сумочку, в которой лежал баллончик со слезоточивым газом.

– Не суетись, – послышался знакомый голос. – Если бы мне нужно было свернуть тебе шею, я бы уже это сделал сто раз… Не вздумай распылять эту гадость в помещении. Сама наглотаешься, будешь пищать потом…

– Илья, – выдохнула Светлана. – Какого чёрта ты припёрся? Я же сказала в прошлый раз – проваливай, и чтоб я тебя больше тут не ви…

Она не успела договорить. Мужчина каблуком ботинка захлопнул входную дверь, затем схватил Свету за руку, больно завернул ей за спину и прошипел:

– Мало ли что ты мне говорила… Иди, давай. Разговор есть.

О том, что надо разуться в прихожей, речь даже не заходила. Как были оба в уличной обуви, так и протопали в единственную комнату, давно обставленную Светой по своему усмотрению.

Илья отпустил руку Светы и толкнул женщину так, что та со всего маху уселась на сложенный диван. Сам же быстро обвёл глазами интерьер, и на его физиономии появилось выражение глубочайшего отвращения.

– Сплошь оранжевое и розовое… Всегда был уверен в том, что у вас, актёров, нет ни вкуса, ни чувства меры, – проворчал он. – Ладно, на это мне, в общем-то, плевать.

– Так что тебя сюда принесло? – зло проговорила Светлана, разглядывая мужчину. Да, потрепала его жизнь. Русые волосы поредели, скулы заострились. Зубов, вроде, поменьше стало. Да и одет как попало – сверху синяя спортивная куртка, явно поддельный «адидас», снизу – наутюженные чёрные брюки со сбитыми стрелками.

Илья несколько секунд тоже молча смотрел на женщину, которая когда-то носила его фамилию – Замороков. При этом (сволочь такая) в своих театральных программках упрямо оставаясь Севостьяновой.

– Ты меня боишься, – сказал он. – И правильно делаешь. Потому что я сейчас могу сделать с тобой что угодно и в любом углу. И ты никуда не посмеешь обратиться, потому что знаешь, что с тобой тогда будет…

– Тебя же уволили, – сказала Света.

– Нужна мне эта королевская служба, – скривился Илья. – Мало того, что ни черта не платят, ещё и делиться с начальством приходится… Но это тебя не касается. Я смотрю, у тебя дела хорошо идут. Выручай. Надо очень.

– И даже не подумаю, – ответила Севостьянова.

– Ты похудела, я смотрю, – заметил Илья. – Но при этом подозрительно хорошо выглядишь. Интересно знать, почему?

– Не твоё дело.

– Будешь так со мной разговаривать, – зловеще произнёс мужчина, – я тебе размажу нос по щекам. Посмотрю, как ты на сцене потом будешь юбки поднимать.

Света смотрела на этого человека с изумлением и никак не могла взять в толк – каким таким непостижимым образом шестнадцать лет тому назад она могла захотеть и даже полюбить это недоразумение на двух ногах. Может, её ввела в заблуждение красивая форменная одежда и это его постоянное «честь имею» при всяком удобном и неудобном случае? Как там у Льва Кассиля было сказано? «Полицейская честь и пятака не стоит». Очень верно сказано, пусть даже само дореволюционное слово «полиция» и забыто навсегда, как страшный сон. Но суть, видимо, осталась прежней, независимо от вывески. По крайней мере, среди отдельных её представителей – точно. «Роза пахнет розой, Хоть розой назови её, хоть нет». Правда, сейчас тут другой запах. Зловоние, если говорить точнее…

– Значит, не спрашиваешь, зачем и почему ты должна меня выручить? Правильно делаешь. Меня колотит от омерзения, когда я с тобой общаюсь, но я вынужден. Давай долларов пятьсот, и я уйду надолго. Может быть, даже навсегда.

– Да у меня и близко нет столько, – пролепетала Света, понимая, что опять проиграла. Её трясло от злости и страха.

– Побью ведь, – пригрозил Илья.

– Но всё равно нету!

– Да? Я думал, за задирание юбок вам хоть что-то платят… О! У тебя, я смотрю, видак есть! «Панасоник»… Ишь ты! Значит, всё-таки платят. Или это любовник подарил? Интересно, кто на тебя позарился?

Видеомагнитофон Свете презентовал Атаманов, ещё полтора года тому назад, когда у них вспыхнула скоротечная связь. Потом он кем-то увлёкся (злые языки говорили, что художником Фалеевым), и с тех пор Свете никто ничего не дарил. Впрочем, она не слишком и расстраивалась. Хуже было то, что с тех пор и мужчины-то никакого не появлялось поблизости.

Но бывшему мужу всего этого знать совсем необязательно.

– Молчишь, ну и ладно, – сказал он. – Я его у тебя конфискую. В виде очередной репатриации за твои похождения.

– Во-первых, не репатриации, а репарации, грамотей. Во-вторых, ничего ты у меня не конфискуешь. В-третьих, о каких похождениях ты смеешь говорить, когда сам ни одной юбки не пропускал?.. Когда у тебя там первая сучка появилась? По-моему, даже двух лет с момента свадьбы не прошло.

Илья вздохнул.

– Ты ничему не учишься, – сказал он. – И ничего понять не в состоянии. Не могу забыть, как чуть не умер от позора, когда пришёл первый раз смотреть на тебя в этот Театр оперетты. Вообще омерзительное место и зрелище, его по-хорошему запретить надо. Как ты там скакала, задирая ноги выше головы, вместе с другими такими же шлюхами. Весь город ведь твои трусы видел.

– Это же оперетта, идиот! Я же тебе сто раз объясняла, мы танцевали канкан…

– Супер! На мою жену пятьсот человек пялятся и пускают слюни до полу, а я должен думать, какой «капкан» ты там выплясываешь… И что ты мне потом задвигала, когда тебя какой-то чёрт жмёт, а ты ему на шею вешаешься? Сценарий, хренарий… Господи, ты же с этих спектаклей приходила, у тебя между ног аж капало, сожрать меня готова была после того, как с кем-нибудь на сцене или за кулисами натискаешься. Вот просто реально тошнило от такого. И чем в итоге всё кончилось? Напомнить?.. Ты – баба, тебе якшаться с посторонними даже и фантазировать нефиг. Я уж не говорю о чём-то более серьёзном.

– Ну да, конечно… А сколько раз ты мне изменял? Ещё до того, как?.. Не помнишь? Со счёта сбился? Ну да, вы же мужики, существа по природе своей изначально полига-а-амные… Придумали себе оправдание. Увидели новую дырку – и понеслись во все тяжкие… А жёнам потом от гонореи лечиться. Вот уж точно, ещё вопрос – кому умереть было от позора легче…