Последний рассвет Тарайи

Не желая в этот раз дожидаться нападения, Зор рванулся к первому, но тот был быстрее – он увернулся и гариец оказался в крепком захвате сзади. Дарб сильно дернул, попытался крутануть его голову, но Зор сумел вырваться, попутно ломая руку молчаливому каращею. Прыжок второго, удар в ответ, еще один в голову, в грудь, его ребра хрустнули – это было отчетливо слышно даже в запале боя. Зор начал молотить его в какой-то дикой ярости, затем схватив одной рукой за затылок, а второй за подбородок, со всей силы дернул в сторону. Голова тут же обвисла, и чужак рухнул на землю с коротким хрипом. Дарб со сломанной в локте рукой и с перекосившей лицо гримасой боли, пытался вывернуть ее обратно. Зор подскочил к нему и тем же уже отточенным движением уложил второго.

Свежая осыпь недавнего обвала зашевелилась, земля вспучилась и наружу показалась рука, затем голова. Один из сирхов пытался вылезти. Он тяжело дышал, сильно сопя.

Третий дарб, наблюдавший за боем, спрыгнул с лошади, спустился к обвалу и легким движением свернул степняку голову, тот обмяк тут же. Каращей уверенно направился к гарийцу. Он с каждым шагом ускорялся. Его взгляд был пронзающий, пугающий, будто обволакивающий сознание, в попытке отнять волю.

– Дарб-аран-русс! – прокричал каращей, и стремительно побежал на противника.

Зор не отводил глаз, в попытке уловить хоть какую-то суть в глубине черных широких зрачков чужака, но натыкался на неприступную преграду, крепко оберегавшую от непрошеных гостей. Когда дарбу оставалось всего один рывок, Зор сделал шаг в сторону и мощным ударом сбоку в шею, переломал её, что даже лопнула гортань, характерно хлопнув. По инерции пролетев вперед, каращей сунулся об землю, не произведя более ни звука.

– Великий воин Урус-Зор! – Послышался крик. Качудай пытался вылезти из-под завала – он часто дышал, пыхтел, разгребая преграду, освободившись уже по пояс.

Зор бросился к обвалу и принялся остервенело рыть землю руками рядом с мертвым сирхом. Качудай тут же присоединился к нему, как выбрался сам. Показалась рука. Еще немного раскопав и ухватившись за нее, Зор потянул, Качудай еще сильнее начал рыть, появилась вторая рука, потащив уже за обе, третий степняк оказался на свободе. Лицо его было побледневшим, а рот набит землёй – он был мертв. Качудай поняв, в чем дело, на мгновение растерялся, затем подскочил на ноги и бегом направился на вершину холма, с которого они накануне кувыркались. Быстро отыскав утерянное оружие, вернулся и вложил каждому погибшему в руки меч.

– О Гаруда Большекрылый! – запричитал Качудай, упав на колени перед мертвыми товарищами. – Прими воинов твоих верных, ни словом, ни боем, не предавшие твой великий полёт в вечном забвении!

Запал стал быстро проходить, Зор вернулся назад к месту боя и уселся на землю рядом с мёртвым дарбом, скрестив ноги между собой. Трясущимися руками утер лицо, глубоко тяжело вздохнул. Сознание начало путаться сильно – он вновь не понимал, что происходит и как это всё принять, отыскать оправдание самому себе. Противный гадкий страх окутывал, будто отнимая возможность полёта, некой лёгкости жизни, как это было раньше. Стремительные события последних дней и увеличивающееся количество смертей – всё это огромной тяжестью оседало, давило очень больно, что хотелось обернуть всё вспять, лишь бы этого не происходило. Чувство вины за потерю Тары росло с каждым днём, мгновением, что особых усилий стоило раз за разом его подавлять, чтобы не наделать ошибок.

– Гаруда крылья тебе дал при жизни, Урус! – подошёл сирх, – Только с крыльями Гаруды можно без оружия черных бекетов сломить. Ты не думай, что Качудай слово не держит, Качудай помнит всё и сдержит, иначе Гаруда не простит… – тараторил сирх, усевшись рядом.

– Это каращеи из рода дарбов, – продолжая смотреть в одну точку, ответил Зор

– Кто? – не понял Качудай.

– Они, – кивнул гариец на трупы.

– Черные бекеты – каращеи?! – недоверчиво переспросил сирх, прищурившись.

– Да, это дарбы, есть ещё адивьи и варры. Адивьи – они, как жрецы ваши, войной не ходят, лишь жатву собирают, а вот одного варра я уже встречал и он не ровня дарбам. Понимаешь, сирх?! – Зор пристально посмотрел в глаза Качудаю, надеясь в отблесках темных зрачков увидеть то самое понимание грядущего, но кроме растерянности там ничего не было.

– Сказывают у нас стих один. Еще со времен льда большого тот стих поётся, что бекеты черные придут, коих дарбами кличешь. Тогда мир от моря до моря погибнет, – вещал Качудай полушепотом, указывая в небо перстом, с благоговением, будто старец со сказом – чумазый, в изношенной засаленной одежде из дубленых кож, сам заросший беспорядочной щетиной, – Но мы – сирхи, под крылом Гаруды, границ не ведающего! Нам бы слово нести жрецам великим о бекетах. Воинов лучших выставит Сарихафат степной.

– Уймись, сирх! – оборвал его резко Зор.

Он поднялся и одного за другим оттащил тела дарбов к обвалу. Уложив их вместе с двумя степняками в одну яму, засыпал землей, бросил беглый взгляд на образовавшийся холм и поспешил прочь.

Степняк в это время начал гоняться за дарбовскими лошадями, но вороные оказались очень строптивы, и будто поняв, что родных наездников ждать не стоит, покружили немного и неторопливой трусцой скрылись, перемахнув ближайший холм.

– Урус-Зор, я долг тебе кровью данный верну, ты верь Качудаю, зла не держи! Постой, Зор! – кричал степняк вдогонку, поспешив следом, так и не сумев поймать себе коня, от чего был расстроен, потому как не был привычен к пешим переходам, проведя всю жизнь в седле.

Зор не гнал сирха от себя. Во всяком случае, врага он в нём уже не видел, да признаться честно – не видел никогда, а не только сейчас. Он вообще никогда в своей жизни не испытывал чувства ненависти или злобы до недавнего момента, пока не появились каращеи. Теперь же новые обретенные ощущения будто придавливали разум, огрубляя его, прерывая путь высшей энергии, которой он всегда мог касаться: всё прежнее таяло, растворяясь в странных чуждых ощущениях – навязанных, наспех слепленных из грубой материи и по принуждению обретённых, от которых нельзя было отказаться. Казалось, что иногда становилось трудно дышать, и однажды он даже прочувствовал это явно – в момент пробуждения, на границе яви грудь так сильно сдавило, что никак не получалось вдохнуть, а когда удалось, жадные глотки воздуха показались будто пустыми пресными и воздух такой спёртый, чужой, не родной. Краски мира смазывались, тускнели, хотя это, наверное, только казалось. Зор полагал, что теряет свою искру и больше всего боялся, что «ослепнув», не сможет уже воплотить задуманное никогда – это в свою очередь угнетало еще сильнее. Он понимал, что попал в какой-то замкнутый круг, хитроумный капкан, выставленный искусным охотником, в который угодил и угодил сознательно, не имея права не попасться. Капкан сжимал свою хватку всё сильнее при каждой попытке высвободиться, от чего становилось еще паршивее.

– Ты хороший боец, Урус-Зор! – догнал его Качудай, пыхтя от изнуряющей жары, – но вот доспехи где твои?! Не красит воина голь, что даже сталь лунную некуда приладить.

– Я не воин, сирх! И что ты всё время меня Урусом называешь? – остановился Зор, сложив руки на груди, заглянув в прищур глаз степняка.

– Ну как же, гляди какой урусный, – указал степняк на его цвет волос, – бель самая, что чуть не снежная. Да вы все урусы, – махнул он рукой, хмыкнув, и зашагал быстрее.

Грязный, невысокий, в рванье степняк с черными, как смоль волосами и высокий белобрысый полуголый, в одних драных штанах гариец – они создавали контраст двух странных путников, которым удивились бы и сирхи и даже гарийцы.

Они шли до самого вечера без остановок, на что степняк постоянно возмущался, бубня себе под нос недовольства и сетуя на отсутствие коня. Зор шагал без устали, не обращая почти никакого внимания на суетного сирха. Учтя сегодняшний урок, он заставил его искупаться в первом попавшемся ручье, чтобы хоть как-то избавиться от запаха, которым тот был пропитан насквозь, попутными ветрами разносившими его по округе. Сирх противился поначалу, но подталкиваемый тяжелой рукой своего спутника, все же не стал спорить и, усевшись в быстром ручье, старательно шуровал одежду, в попытке отстирать застарелую грязь.