Страница 69 из 71
А в пятницу я проснулся от того, что панцирную сетку умяла девичья попа. Унюхав знакомые нотки, я улыбнулся, не раскрывая глаз. Койка скрипнула, щека уловила нежное тепло, и Кристинкины губы коснулись моих, прижались, раскрываясь. Глухое волнение набухло во мне, стоило ощутить остренький язычок. А затем, прямо мне на нос, капнула слезинка, пригашивая дыбящийся нутряной жар.
— Не плачь, — вытолкнул я первую лексему за месяц, и раскрыл глаза.
Девушка жалко улыбнулась, шмыгая носом, и ладонью утерла мою щеку.
— Знаешь, — сказала она со вздохом, — столько слов толклось в голове… А вот вижу тебя — и сказать нечего. Только глаза жжет… Спасибо твоим товарищам — Зюзе, Бритикову, Женьке Порошину, Лёве Ходановичу… Они тебя прямо в операционную занесли. Бегом!
— Живы, значит? — пробормотал я, пряча смущение.
— Еще как! — девичья ладонь огладила мою щеку. Наверное, единственное место на теле, не обернутое в шершавость бинтов. — Вы там такого шороху навели! Даже в «Красной звезде» пропечатали. А тебя представили к Герою Советского Союза!
— Да? — вяло поразился я, и пальцами прикрыл Кристинину ладошку. Мысли расклеились будто, зашумели роем.
«Скажу… — мелькнуло в голове. — Надо сказать. Раненому можно… Простит… Поймет хоть…»
— Я люблю тебя, — губы вымолвили заветное, и сомкнулись, готовые терпеть отчуждение и холодность.
Девушка всхлипнула, и ласково, легонько прижалась, удерживая вес рукою. И опалила ухо горячим шепотом:
— Я знаю… Я… Я тоже тебя люблю!