Политрук

Землянок мы не рыли, и бревнами не крепили. Зимовать здесь точно не будем. 3-й батальон — интегральная единица Красной Армии, и наша задача — как можно скорее примкнуть к основным силам, попутно нанеся ущерб врагу. А Тарбеевский лес, который приютил нас, не так уж велик, чтобы долго партизанить. Плохо то, что выйти к железной дороге Ржев — Сычевка — Вязьма весьма затруднительно — между нами и магистралью проходит шоссе, занятое фрицами. А по всей трассе, как бусины на веревочке, деревеньки — Торбеево, Санники, Васютники — и в каждой по немецкому гарнизону. Получается, что с нашими так просто не соединишься, прорываться надо.

Вздохнув, я побрел к костру — тянуло жареным мясом, да с дымком. Это хозвзвод постарался. Пару часов назад немцы затеяли методичный обстрел леса из минометов. Нас-то осколки миновали, а вот одичавшей корове перебило ноги. Лежит бедная буренка, и не мычит даже — стонет. Застрелили из жалости…

— Как разведка? — обронил я, присаживаясь на упавший ствол.

— Ждем, товарищ командир! — встрепенулся Голубев. — Кигель со своими вернулся, они на западе были. Говорит, на лесосеку вышли — немцы наших гоняют, чтобы бревна заготавливали.

— Ясненько… Как там Бритиков?

— Да нормально всё, заштопали… Он больше из-за своей «пятидесятки» переживал!

— Подорвали хоть?

— Ну, да… Дуло глиной набили, зарядили, наводчик веревку подлиннее примотал — и дернул. Грохнуло, чисто бомба! Ствол на куски… Вот Вячик и убивается!

— Ничего, — вздохнул я с унылостью, — мы ему другую найдем…

…Тени сгустились, заволакивая прогалы между деревьев глухой теменью. Костры, разведенные в ямах, не отсвечивали, лишь дрожали слабым оранжевым маревом. Красноармейцы маялись, а бурчливый голос военкома ясно разнесся в застывшем воздухе: «Хватыть ходыть тудою-сюдою…»

— О! Наши вернулись, — привстал замначштаба.

Усталые разведчики в камуфляже подошли, ведя за собой толпу, как звезды, осаждаемые фанатами. Ходанович, плотоядно принюхиваясь, бросил пятерню-лопату к непокрытой голове, и поморщился.

— Посеял, раззява… Товарищ командир, разрешите доложить!

— Выкладывай, Лёва, а то мясо стынет, — добавил я оптимизма массам.

— Так это, товарищ командир, — скривился старшина в улыбке, — обдурили нас немцы! Подманили, и чуть было не пришлепнули. Мы там «языка» взяли, Никитин с ним побалакал… В общем, фрицам две свежие дивизии подбросили из резерва, они и развоевались! Вота, мы всё срисовали…

Слыша сопение Зюзи, заглядывавшего мне через плечо, я рассмотрел потертую на сгибах карту.

— А тут что, к северу от Васютников?

— А-а… — обернувшись, Ходанович зычно воззвал: — Никитин!

Красноармеец тут же материализовался.

— Кого ты там допрашивал?

— Звать Георг Шефер, — с готовностью доложил Яков. — Фельдфебель, командир взвода 2-й роты 1-го танкового полка. Только в Васютниках не весь полк стоит, а… две роты, наверное, или три. «Четверки», в основном, хотя и «двойки» попадаются. И даже наши «Т-34», только с крестами…

— Там грузовиков больше, — перехватил инициативу старшина, — таких… ну, как у нас был…

— «Опель-Блиц»?

— Во-во! Он самый! Тридцать две штуки насчитал. Выстроились, как по линеечке, и у всех на капотах флаги красные, только со свастикой…

— …Это фартуки специальные, чтобы люфтваффе своих не бомбанула, — вклинился Никитин.

— Цыц, салабон, — добродушно буркнул Ходанович.

А я призадумался, краем сознания отметив, что бойцы смолкли. Корректные, блин… Как в кино: «Ти-хо! Чапай думать будет!»

М-да. Немцы в курсе, что мы здесь, и с утра продолжат обстрел леса из минометов, блокируют все пути-дороги. Так что, тихо отсидеться не выйдет. Но и партизанщину разводить тоже не стоит. Прорыв? А если…

— Товарищ Симоньян! Много у нас немецкой формы?

Армен закряхтел.

— Так ведь новенькая совсем! — повинился он. — Не удержался! Вдруг, думаю, пригодятся. Ну-у… Где-то… Комплектов двадцать. Ну, двадцать пять!

— Тащите, — улыбнулся я, — пригодились.

Запеченную говядину не стоило причислять к изыскам кулинарии, но молодые желудки были рады и жестковатому мясу. Подкрепившись, мы вышли в тот самый час, смутный и неверный, когда поздний вечер неуловимо обращается ночью. Яркая луна висела в небе фонарем для всех, а батальон и не шифровался особо — в мою умную голову пришла идея сыграть ва-банк. Понятия не имею, выйдет ли чего из рискованной затеи, но, чем дольше мы проторчим в лесу, тем больше приключений отыщем. А оно нам надо?

Я ехал впереди, в кабине «Ганомага», изображая унтер-офицера, а Никитин рулил, входя в образ ефрейтора. Второй БТР и все наши «Бюссинги» замыкали колонну, а в промежутке шагали те, кому не хватило места в кузовах. Они играли пленных красноармейцев — топали не в ногу, поникшие, без ремней и пилоток. Актеры из них вышли никудышние, да и весь этот спектакль я срежиссировал, как попало.

Провернуть задуманную операцию без боя вышло бы только в неумной комедии на военную тему, где немцы сплошь тупицы и лохи. Вот только в реальной 9-й армии дураков куда меньше, чем хотелось бы. Освистают наше цирковое представление, а клоунов пустят в расход. Если только я не выступлю со своими «Психологическими опытами», как извещали афиши Вольфа Мессинга…

Смогу, выдюжу — прорвемся без потерь. А вот если затуплю… Вот тогда и выступим. Да с тем самым раскладом, о котором в песне поется — «нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…» Ох, не хотелось бы сыграть главную роль в трагедии…

«Вот и копи силы, экстраскунс!» — мелькнуло в голове.

— Дорога, вроде, — боязливо сказал Никитин.

Приличный водитель, он с трудом укротил «Ганомаг» — вездеход вело, машина, толкаемая гусеницами, плохо слушалась передних колес. Крутанешь руль, а БТР словно припаздывает, неохотно входя в поворот.

— Выезжай, и налево, к Васютникам, — велел я.

— А фары?

— Пусть горят.

— Понял, товарищ командир…