Политрук

— К подвигу? — криво усмехнулся я.

— Готов выполнить приказ, товарищ командир! — отчеканил Ломов.

И тут вся муть этих дней, бессоница и голодуха, несчетные километры пешкодралом под бомбежками, хлынула через край. Мое долго копившееся раздражение до того припекло изнутри, что я чудом не сорвался. Лишь просипел передавленным горлом:

— Собирайся, г-герой!

И снова я на краю. Немцы спилили почти все деревья, уцепившиеся за гребень, но парочка сосен держалась, запустив в хлипкую почву спутанные корневища.

На шею я себе повесил «шмайссер», как дань пугливости, а теплую бугорчатую «лимонку» держал в левой руке.

— Пошли, — разлиплись непослушные губы.

— Пошли, — эхом откликнулся Пашка.

— Товарищ командир, — беспокойно загудел Ходанович. — Мы сразу, как только…

— Давай, старшина, — заторможенно кивнул я, — только не спеши.

Выдохнул, вдохнул — и сделал шаг за край.

Спускаться по склону было совсем не трудно. Сапоги уминали мягкую землю, пригибали шелестящую траву, распугивая кузнечиков, а мои глаза щурились, почти не моргая, заглядывали в прорези амбразур. Внутри всё смерзлось в ком льда.

Можно было сколь угодно уверять себя в мощи собственной психики, но вон они, дула пулеметов. А мы с Пахой — на линии огня. Как в тире — немцам стоит лишь шевельнуть стволом, прицелиться поточней, и выдать очередь. Но молчат же…

Я переступал подрагивавшими ногами, стараясь не отвлекать себя посторонними мыслями. Дойти… Только бы дойти… И уже ни свернуть, ни вернуться нельзя.

Пашка сопел позади, шурша муравой. Его тень шаталась рядом с моей, прыгая поплавком. На мгновенье я отвлекся на убитого, по чьему опухшему лицу переползали жужжащие мухи, и страх колкой льдинкой тронул сердце.

«Нет-нет, все в порядке, — суетливо успокаивал я себя, — немцы нас не видят! Вот, заболтали, вроде…»

Чужая речь, невнятная и грубая, донеслась до нас с Пахой, струясь из бойниц. Вороненые дула «эмгачей» поникли, холодно взблескивая, словно черные змеи, выглядывающие из нор.

«Да мы уже рядом совсем…» — метнулось в голове вымученное удивление.

Сглотнув всухую, я неловкими пальцами выдернул чеку, перехватил рифленое тельце гранаты — и отпустил рычажок. На счет «два» зашвырнул подарок в амбразуру, мигом отшагивая. Ломов подскочил к соседней бойнице, закинул обе «лимонки» — и распластался на теплом, щербатом бетоне. Грохнуло вперебой, гася крики, из амбразур выдуло огнистый дым. Торопливо семеня, я обежал ДОТ и спрыгнул в оплывшую траншею. Напряжение, что сковывало меня, развернулось в болезненное нетерпение — я почти стонал, спеша покончить с грязным делом. Ссыпавшись по ступенькам в сырую потерну, выбежал к полуоткрытой герметичной дверце, и резко потянул ее за край — толстый металл согрел мои холодные пальцы.

— Осторожно! — крикнул Павел за спиной.

— Я осторожно…

В тесном тамбуре плавал синеватый дым, дверь в боевой каземат — нараспашку, и тишина. Настороженно всматриваясь, водя стволом МП-40, я вошел, наступая на гильзы, разбросанные по бетонному полу.

— Да-а… — затянул Ломов.

Три гранаты выпотрошили немцев. Четверо их было или пятеро, не понять — мертвые тела перемешались в мерзкую кучу, сочившуюся кровью. Стены и потолок исчирканы осколками и заляпаны ошметками плоти.

— Зови наших, — устало вытолкнул я. — Пусть спускаются.

— Есть!

Паха убежал, а мне приспичило выпить — руки тряслись, в ногах слабость… Нашарив в металлическом шкафу с погнутыми от взрывов дверцами заветную алюминиевую фляжку, я отвинтил крышку. Ого! Тянет ха-арошим коньячком! То, что надо… Не брезгуя, приложился губами к горлышку и сделал глоток. Еще и еще, задыхаясь и кашляя.

Зато как согрел нутро солнечный настой! Хмель ударил в голову, разряжая напряг. Пьяно улыбаясь, я подошел к амбразуре. По зеленому склону сбегали бойцы моей роты.

— Всё путем! — изрек я, и покосился на фляжку. Может, еще глоточек?..

Деревья, наросшие за линией ДОТов, даже перелеском не назвать — так, лесополоса. Шагов десять пройдешь, и всё, кончилась. А дальше — поля и поля. Минные. Их перегораживали столбы и «ежи» с накрученной колючей проволокой, и опять ДОТы, ДЗОТы, блиндажи, траншеи, батареи орудий, пулеметные гнезда…

— Салов обещал танковый взвод подкинуть, — раздумчиво молвил Ломов.

— Ага! — хмыкнул Артем. — Чтоб их потом подкинуло на противотанковых! Тут этого добра, как кладов позакопано!

Мы сидели на задворках ДОТа и вели дозволенные речи. Весь полк, как тогда, у Полунино, стек с пригорка к захваченной нами позиции — и растекся батальонами, выходя в тыл прочим укреплениям.

Ну, это только так говорится — полк… батальоны… В полку народу — меньше вдвое, чем положено. И в третьем нашем батальоне, и в восьмой моей роте… Люди полуголодные и полуодетые, но мрачный огонь в их глазах теплится не зря. Чую — эти не сдадут. И не сдадутся.

Помню, как мы спорили в экспедиции — там, в будущем. Как полоскали «красных маршалов», неумех и недоучек. Но вот четверо нас — здесь и сейчас. И что? Даже Тёма, изрядный критик сталинской стратегии, примолк.

Хорошо громить да упрекать, когда мир и покой, и тебе всё известно — любую карту германского Генштаба легко скачать из Интернета. А нынче, где их раздобыть? Во-от, в каких условиях проклевывается талант полководца! Ему, как гроссмейстеру, надо продумывать ходы противника наперед, и сочетать с ними свои собственные инициативы, удерживая в памяти все возможные варианты. И не забывать, что легко на доске фигуру переставить, а вот перебросить танки или пехоту куда как сложней.

Да мне самому некогда стратегию с тактикой осваивать. Вон, неделю составлял списки личного состава — у кого какая специальность, и воинская, и гражданская. Перетасовал маленько бойцов — того в разведчики, этого в саперы… Если сибиряк Швецов с малолетства охотой промышляет, чего ему в пехоте делать? Выдал ему трофейный «Маузер» с оптикой — и получился отменный снайпер. А ведь это азы! Ничего, освою.