Политрук

Глава 2

Глава 2.

Четверг 23 июля 1942 года, день

Калининская область, Ржевский район

Фантастические «гребни» угасли, пропали, как будто их и не было, лишь ровные уступчики повторяли «разметку» полос, да кое-где в короткой тени «ступенек» дотлевало блеклое оранжевое сияние.

Переступать за черту я не решался, и зашагал в ту сторону, где линии сдвигов расходились — к дороге. Мне было очень неспокойно и попросту страшно. Смятение немного унялось, а вот тоски прилило изрядно. Ведь всё мое недолгое бытие, пускай бестолковое, но хоть как-то налаженное и устроенное, пропадало за гранью веков. Моя квартира, друзья, Интернет, весь никудышный, но такой знакомый мир отдалялся на целую жизнь…

Неожиданно из-за кустов выскочила тощая немецкая овчарка, вся в репьях и колтунах свалявшейся шерсти. Поскулив перед чертой, калившейся медовым свечением, собака перемахнула сдвиг и потрусила дальше по своим пёсьим делам.

Чертыхнувшись ей вслед, я вышел на дорогу. И сразу понял, отчего дуб получил инвалидность — толстенный сук в обхват оторвало взрывом, опалив кору дерева. А прямо посреди дороги дымились остатки автобуса ЗиС-16. Уцелел лишь передок, посеченный осколками. Раму перебило, а салон разворотило прямым попаданием.

Я оцепенел, глядя на рваные куски человеческих тел, разбросанные по пыльной дороге. Руки, ноги, головы… Сахарный излом костей, розовые лоскутья легких, черно-багровые лужи запекшейся крови…

Вонючий дым стлался над грунтовкой, и я не сразу заметил перевернувшуюся «полуторку», догоравшую в кювете, с жалко задранными колесами. На чудом уцелевшем борту вилась надпись жирными белыми буквами: «…кий детский дом».

Лишь теперь моим глазам до конца дался зримый ужас — растерзанные тела принадлежали детям. Девочкам и мальчикам, от двенадцати до семнадцати.

— Ах, сволочи… — выдохнул я дергавшимися губами.

Юные граждане СССР даже не начали жить по-настоящему, а их — насмерть!

Я забегал по месту преступления, ища хоть малейшие признаки жизни, и не находил. На обгоревшей траве за огрызком кабины автобуса умирал пожилой шофер, скрюченными пальцами удерживая сизое сплетенье кишок, вывалившихся из распоротого живота. Лишь только я наклонился к нему, как дыхание страдальца пресеклось, а в глазах, что уставились в небо, в синюю прорву Вечности, застыл стеклянистый блеск.

Я устало выпрямился и зашагал по обочине к Ботнево. «Одному мне всех не захоронить, — со скрежетом проворачивалось в голове. — Еще бы человек пять с саперными лопатками…»

Следуя за мыслью, я глянул в сторону воронки, где догорала «эмка». Словно в кратере вулкана, в ней заворачивались клубы синей гари, скрывая свежую могилу Тоси Лушина. Дунул ветерок, относя чад, и я замер.

Краем блеснула гладь озера, а на бережку выстроились мои друзья — Паха в черных плавках, Артем в налипших «семейниках» и Кристя в соблазнительном бикини. Между ними и мной надрезала землю мерклая огненная полоса, фонтанировавшая слабеньким «гребнем», почти не заметным на свету.

— Не переступайте черту! — заорал я, отмирая.

— Да что происходит? — тоненьким голоском закричала девушка. Паша успокаивающе взял ее за руку.

Грузной трусцой сбежав с откоса, я замедлил шаг, жадно вбирая глазами облики моих друзей — на долгую память.

— Там, где вы стоите, тикает две тыщи девятнадцатый, — проговорил неторопливо, хоть и задыхаясь слегка, — а здесь, за чертой, сорок второй год. Антона Лушина я похоронил…

Бледнеющий Трошкин забормотал:

— Политрук умер. Да здравствует политрук! Ерунду говорю, да?

Мои губы повело вкривь.

— Чую, скоро все закончится, — вздохнул я. — Распадется связь времен…

— Хроноклазм! — выпалил Артем, блистая эрудицией. — Это, когда прошлое вклинится в будущее… — он смутился, бросая поспешно: — Ну, да…

— Ты переоделся в форму… того Лушина? — вполголоса спросила Бернвальд.

Я кивнул.

— И понял, зачем вы так похожи?

— Не уверен, — мотнул головой в сомнении. — Но все так и должно быть. Я остаюсь.

— И мы! — решительно заявила Кристина, первой переступая черту. Пашка шагнул следом, не выпуская руки девушки.

Артем, испугавшись, что останется один, суетливо перескочил отсвечивавший сиреневым «гребешок». В то же мгновенье вся цветомузыка погасла, а земля вздрогнула, выглаживая сдвиги.

Я глянул в небо. Пусто, ни следа от авиалайнера. Даже белесого выцвета от инверсионного шлейфа не видать.

— Что же вы наделали? — вздохнул я, опуская голову и глядя глаза в глаза — в синие Пашкины, в зеленые Кристинкины, в карие Тёмкины. — Теперь всё, назад дороги нет…

— Ну, и ладно, — пожал плечами Ломов. — Не очень-то и хотелось! Ты, вон, в госкомпании работал, а я на босса вкалывал. Думаешь, приятно? Ну, натура у меня такая, пролетарская! А здесь все, как надо: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Здесь война, Паха, — напомнил я ему.

— Ну, и ладно! Да, Кристинка?

Девушка молча кивнула, и улыбнулась.

— Наше дело правое! — воскликнул Артем, дурачась. — Враг будет разбит, победа будет за нами!

— Ладно, победитель, пошли! — резковато сказал я.

— Куда?

— Тут автобус с детдомовцами разбомбило, поможете… — в моем голосе зазвучали грубые обертоны. — Хоть в воронку снесем, зароем в братской могиле! Прибарахлитесь заодно, а то вы, мягко говоря, не по моде одеты.

— С мертвых снимать? — дрогнула Кристина.

— Нет, — вымолвил через силу. — Я там чемоданы видел, по всей дороге раскидало…

Мы вышли к дубу. Трошкин, увидав кровавое месиво, позеленел и согнулся в рвотном позыве.

— Бож-же мой… — выговорила Бернвальд дребезжащим голосом. — Они же совсем маленькие!

— Ты тоже не дылда, — сипло выдавил Тёмка, — твой размерчик…

— Дурак! — рассердилась девушка. — Я не о том совсем!

— Не ругайтесь, — тихо сказал Павел, и Кристина покраснела.

Час или дольше мы сносили останки в воронку под дубом, а после долго отмывали руки. Сил закопать могилу не осталось совершенно.