Правда выше солнца

И это кончилось.

Тяготение наконец превозмогло силу барьера. Кадмил проскочил сквозь проклятую сферу и грохнулся наземь. Здорово приложился спиной и локтем: звякнул, ломаясь, мрамор статуи. Но это была ерунда. Главное – исчезла боль. Как будто никогда не существовала.

Кадмил долго лежал, дыша всей грудью, не имея сил пошевелиться. «Лучшее из чудес, – думал он вдохновенно, – величайшее благо, бесконечное счастье. Не-боль. Странно, что ни в одном языке нет такого слова. Слова, чтобы описать блаженство, когда у тебя больше ничего не болит. Надо исправить этот недочёт. Придумаю и научу эллинов. Пусть у нас будет единственный язык, в котором есть «не-боль».А что, недурно звучит. Может, так и оставить?.. Ох, как же мне хорошо».

Кадмил поднял глаза и увидел, что Мелита всё ещё стоит на балконе. Неимоверным усилием поднял трясущуюся руку.

– В-всвпорядк, – произнёс он, цепляя зубы одеревенелым языком. – Всполучилсь!

Голос был похож на хриплый собачий лай. «Неудивительно, что Фавий три дня отлёживался, – подумал Кадмил. – Наверное, обычного человека такое приключение убьёт. Или оставит слабоумным. Но у меня же есть божественная регенерация, так, старина Локсий? Ну-ка, встаём! Помирать некогда!»

Мелита махнула в ответ, сумев каким-то образом передать в одном коротком жесте целый букет эмоций: облегчение, беспокойство, тень пережитого страха и нервозное нетерпение – что-то вроде «иди уже, а то заметят».

Он попытался встать – безуспешно. Предпринял новую попытку, дёрнувшись всем телом. Ничего не вышло. Запаниковав, рванулся изо всех сил, и только тогда понял, что всему виной верёвка, которая в полёте закрутилась вокруг статуй и намертво притянула его к Лахесис вместе с её мраморными сёстрами. Хорошо, что с этой стороны стена лабораторного комплекса была сделана глухой, без окон. В противном случае стражники увидели бы, как Кадмил барахтается на спине, точно огромный жук, и затащили бы его внутрь.

Непослушные пальцы нашарили на поясе нож. Батимская сталь со скрипом перепилила верёвку, и Кадмил, перевалившись на живот, пополз между низкорослыми оливами прочь от лабораторного комплекса. Встать он всё ещё не мог, да это было и к лучшему: при одной мысли о том, чтобы вновь коснуться защитного поля, Кадмила пробирала дрожь.

Он отполз от здания на полсотни шагов, перевёл дух и осмелился, наконец, подняться. Ноги, хоть и слабые в коленках, держали сносно. Обернувшись, Кадмил увидел лишь покрытый разнотравьем гребень горы. Барьер не только препятствовал тем, кто пожелал бы покинуть комплекс; он ещё и маскировал здание от посторонних глаз. Заплутавший пастух, поднявшийся по склону, не увидел бы здесь ничего, кроме скал, вереска и олив. Те же, кому не повезло наткнуться на барьер, принимали внезапный приступ боли за каверзы местного гневливого демона. И, оробев, бежали прочь, обратно в безопасную долину.

Кадмил послал воздушный поцелуй в небо – туда, где, как он думал, была Мелита – и захромал прочь.

Солнце скрылось за курчавой макушкой Парниса. Склоны, поросшие лесом, сменялись склонами, поросшими кустарником. Изредка попадались белые каменистые осыпи. Идти вначале было тяжко: донимала шея, ныл ушибленный о голову Мойры локоть, норовила сползти с плеч сумка. Отчего-то казалось несправедливым, что путешествие, полное настоящих опасностей и приключений, начинается со скучной, изматывающей, многочасовой ходьбы.

Но постепенно стало легче. Кадмил размеренно, глубоко дышал вечерним воздухом, густым от благоухания фисташковых кустов и олеандра. Всюду копошилась жизнь: мелькал в кустах заячий хвост, струились по камням тёмные змейки, ползали между кочек черепахи, вытягивая старческие тонкие шеи. Один раз из-под самых сандалий выбежала куропатка, и за нею – выводок птенцов, кургузых, крепко сбитых, размером почти с мать. Кадмил от неожиданности рассмеялся, а птицы, топоча лапками по земле, скрылись за ближайшим валуном. Всё вокруг странным образом успокаивало сердце: и то, что звери не боялись человека, шедшего по их владениям, и то, что склон становился более пологим, и то, что небо постепенно темнело.

Вскоре он уже с трудом различал, куда ставит ноги. Над громадиной Парниса сияла одинокая Геспер – «та звезда, что в небе всех звезд прекрасней». Кадмил был согласен с Сафо: пожалуй, ни одно светило не сияло для него с небес прекраснее, чем Геспер в этот вечер, в первый вечер его великого похода за свободой и могуществом. Однако, света от звезды было маловато, а другая любимица Сафо – Луна – восходить не спешила. Пришла пора устраиваться на ночёвку. С этим были согласны и гудящие ступни, отвыкшие от ходьбы за два месяца вынужденного отдыха (удивительно, что он вообще держался на ногах, но это, как видно, было ещё одним следствием усиленной регенерации). Желудок также подавал весьма недвусмысленные знаки. И довольно громкие.

Кадмил развёл костёр. Сидя у огня, поел баранины с лепёшками, запивая водой из меха. Затем растянулся на траве: земля всё ещё хранила дневное тепло. «Не опасно ли вот так валяться всю ночь под открытым небом? – пронеслось в голове. – А вдруг медведь?» Особого беспокойства, правда, не ощущалось: ну медведь и медведь, подумаешь. Лишь бы не Орсилора в своём зверином облике… Подумав, Кадмил всё-таки достал из сумки жезл и положил рядом, после чего закинул руки за голову и безмятежно уставился на проглянувшие звёзды. Время шло, медведи не показывались. Лишь тявкали в скалах лисы да, охотясь, бесшумно пролетела один раз над головой сова. «Символ Афины, – подумал Кадмил. – Верил бы в эллинских богов – решил бы, что к добру».

Когда из-за скал выглянула луна, он повернулся на бок, заснул и увидел во сне, что Мелита родила лисёнка.

Утро принесло удачу. Через пару часов после того, как Кадмил спустился с горы, его нагнала повозка. Молодой агрикос, виноградарь из Менидиона, вёз амфоры с вином, чтобы торговать на рынке у Длинных стен. Парень, похоже, страшно скучал в одиночестве и так обрадовался нежданному попутчику, что откупорил одну из амфор, приготовленных для продажи. Дорога показалась Кадмилу короткой, словно он не тащился по земле, а летел по воздуху, как встарь. Он болтал о том, о сём с виноградарем, потягивая вино, и незадолго до заката они въехали, распевая песни, в Ахарнийские ворота Афин. Кадмилу жалко было расставаться с дружелюбным агрикосом, и ещё жальче – с его амфорами. Но время не ждало. Он хотел скорей пуститься на поиски. Начать стоило с Пирейского порта: ведь именно там на них с Акрионом напали подосланные Эвникой разбойники.

Несмотря на довольно позднее время, порт был полон людьми. У причала стоял под разгрузкой огромный лемб, рабы выводили из трюма лошадей и спускали по трапу на берег. Лошади выражали протест. От конского ржания, стука копыт, человеческой брани, воплей чаек и прочего гвалта можно было оглохнуть. Тут же бродили разносчики еды, прохаживались дешёвые порнаи, сновали какие-то скользкие личности в обтрёпанной одежде. Из храмов пованивало горелым мясом – моряки приносили жертвы, благодаря богов за счастливое возвращение из похода.

Словом, вечерний порт жил своей обычной суетливой, шумной и довольно пахучей жизнью – той, которая всегда нравилась Кадмилу. И трудно было представить, что кто-то из этих людей, простых, занятых ежедневными заботами, участвовал в Сопротивлении. Таил секреты алитеи, вынашивал замыслы против богов. Как знать, может, вон тот торговец, скучающий над нераспроданной рыбой – он каждую ночь исполняет запретные ритуалы; смазливая девчушка в хитоне, разрезанном до верха бёдер – она тайными знаками созывает заговорщиков на ночные сборища; кузнец, подошедший перекинуться с ней парой слов – он куёт оружие для готовящегося восстания…

«Рано или поздно, – думал Кадмил. – Рано или поздно мы найдём всех. Много ли их будет? Не придётся ли хватать и казнить каждого пятого эллина? Воображаю, во что тогда превратится моя милая страна: царство запуганных сломленных человечков под железной пятой бога-тирана. Не лучше ли было сразу открыть всем правду, как это сделала Хальдер? Ах да, государственная необходимость, нужды Батима, энергетический кризис. Смерть на тебя, Локсий, старый, хитрый, трусливый говнюк… Однако займёмся поисками».