Правда выше солнца

Всё ещё смущённо посмеиваясь, Акрион встал на носу лодки и справил нужду в кромешной темноте, ориентируясь на плеск воды. Кадмил тем временем запалил на корме факел и принялся чем-то шуршать, издавая невнятные возгласы. Лодка чуть покачивалась.

– Держи-ка одёжку, – сказал он спустя минуту.

– Опять местными притворяться будем? – спросил Акрион, принимая узел тряпья.

– Лучше, – хохотнул Кадмил и завозился в темноте. – Напяливай давай.

Акрион развернул платье. Грубая ткань, длинные полы.

– Это… жреческое? – догадался он. – Чтоб не признали в храме?

– Точно. Тебе коротковато, но ночью и так сойдёт.

Переоблачившись, они вытащили лодку на берег и, освещая факелом дорогу, отправились туда, где горели домашние огоньки, вблизи оказавшиеся пастушьими кострами у городских стен. Ворота, разумеется, были уже закрыты на ночь. Кадмил, подойдя к стене, протянул руку. Акрион, вспомнив прежние их полёты, ухватился и был тотчас вознесён на высоту двух дюжин локтей, а затем возвращён на землю, уже в пределах Эфеса. Кадмил порылся в сумке, извлёк какой-то невиданный прибор. Помедлил, глядя на круглую, источавшую волшебное зелёное свечение диковину со стрелкой внутри.

– Туда, – он ткнул пальцем в направлении вонючего переулка. В переулке, словно откликаясь, пискнула крыса. – Вперёд, герой Аполлона! Только ступай потише, здесь стража на каждом углу.

Ночной Эфес в этот раз был другим. Тёмным, безлунным, безлюдным. Ни одного стражника, вопреки опасениям Кадмила, они не встретили. Чем теснее громоздились вокруг городские улочки, тем сильней давила на уши тишина. И тем тяжелей становилось на сердце. Так бывает, когда проснёшься утром и, ещё не осознав себя, не покинув пределы Морфея, вспоминаешь смутно: накануне случилась беда, нечто дурное, из-за чего весь грядущий день пойдёт не так. Спустя миг память о вчерашнем вернётся, и захлестнёт горе: предал друг, или погиб родич, или разбилась любовь. Но и эти мгновения между сном и невыносимой явью – они отравлены. Так отравлено было каждое мгновение ночи в Эфесе. Смутным предчувствием несчастья. Тревожным томлением.

Храм Артемиды тоже изменился. Акрион помнил светлые, облитые луной колонны, резные навершия, угловатые тени на ступеньках. Сейчас перед ним, закрывая звёзды, вздымалась мертвенная чёрная громада. Колонны походили на ноги чудовища, готовые раздавить человеческую букашку, осмелившуюся потревожить покой богини. Акрион задрал голову, силясь различить, где заканчивается каменная тьма, и начинается тьма небесная. Вздрогнул: еле видные, грозные фигуры над фронтоном были точь-в-точь эринии, готовые слететь и растерзать святотатца.

Кадмил тронул его за плечо:

– Что, струхнул? Не робей. Это же не настоящей Артемиды храм. Моя-то сестричка, конечно, не стерпела бы, что к ней вламываются в святилище. А Анассу бояться не нужно. Жалкое подобие нашей эллинской красавицы. Даже из лука стрелять не умеет.

Он тихо хихикнул. Акрион содрогнулся. Они стояли там же, где в прошлый раз, перед тем как разыграть сценку для начальника стражи. Площадь, мощённая булыжником, казалась в темноте мрачным озером, какие, по легендам, бывают в Аиде. Вокруг храма, усиливая впечатление, ползли огоньки – словно не стражники вышагивали там, а плыли души мёртвых, обречённые на вечную скорбь.

– Второй раз прежняя уловка не сработает, – пробормотал Акрион. – Через двери нас не впустят.

– Не впустят, – согласился Кадмил. – И, тем более, не выпустят, особенно с драгоценным куросом. Вон как бдят служивые. Сторожат со всех сторон. Только про одну сторону забыли. Хватайся за руку.

Они взмыли в небо – будто хотели дотронуться до звёзд. Промелькнули внизу огни, пронеслась в опасной близости статуя над фронтоном. Кадмил завис над крышей и аккуратно приземлился. Акрион отпустил руку, покачнулся на шаткой черепице.

– За дело! – велел Кадмил. – Только не шуми.

Стали разбирать черепицу, складывая её тут же, на конёк. Из прорех в кровле забрезжил свет: внутри храма горели факелы. Когда неровное, с зубчатыми краями отверстие достигло двух локтей в ширину, Кадмил вновь велел Акриону держаться крепче, и они медленно слетели вниз, в наос.

Внутри никого не было, все жрецы спали по своим кельям. На стенах горели факелы – скудно, давая больше копоти, чем света. Посреди храма грозно вздымалась каменная Артемида. Голова богини терялась в багровом сумраке, видны были только простёртые руки, которые будто бы тянулись к незваным гостям, желая схватить, задушить, раздавить. Грудь статуи усеивали круглые наросты – не то множественные сосцы, не то уродливые украшения.

Акрион огляделся.

– Меня в прошлый раз вели туда, – сказал он сдавленным шёпотом и показал вглубь наоса. – Там подземный ход.

– Эйя! – откликнулся Кадмил. – Указывай путь. Только голову получше замотай. Не ровен час, попадётся кто навстречу. Я-то невидимым стану, а ты…

– А я немым притворюсь, – хрипло сказал Акрион, пытаясь улыбнуться. Кадмил беззвучно хохотнул, и они, обойдя белую плиту алтаря, направились к двери, ведущей в подземный ход.

Им никто не встретился. Ни в узком коридоре, где стены блестели, отражая свет лампы, которую Кадмил вручил Акриону. Ни в тайном святилище, где журчание воды ломалось каменным бойким эхом, а чернокаменная статуя – малая копия той, большой, что стояла в наосе – глядела на пришельцев с бессильной злобой. Акрион долго ощупывал стену за спиной Артемиды, каждый миг безотчётно ожидая, что изваяние оживёт, повернётся и обрушит на него всю мощь божественного гнева. Наконец, нашарил тайный выступ, надавил, и каменная плита скользнула внутрь.

Пройти полстадия по тайному ходу. Найти рычаг на грубо обтёсанной базальтовой стене. Щелчок, скрежет, дуновение ветра.

Тайная келья Фимении. Запах благовоний не успел выветриться, и ещё пахнет жильём – ношеной одеждой, едой, дыханием. Пахнет сестрой.

– Вот, – сказал Акрион, ставя лампу на пол. – Это он. Аполлон Дельфиний.

Курос блеснул сапфировым оком, улыбнулся мудрыми, безразличными губами.

Кадмил оттеснил Акриона плечом, деловито ощупал бок изваяния. Постучал костяшками. Курос отозвался гулким тупым звуком.

– Хвала пневме, – сказал Кадмил непонятно и с облегчением. – Традиционная техника. Слоновая кость и золото на деревянной основе. Весит, должно быть, не больше трёх талантов. Вынесем.

Акрион оглянулся. Почему-то не хотелось покидать тесную келью. Хотелось, наоборот, сесть на топчан, разжечь курильницу, помолиться Фебу. Подумать, помедлить. Он нашарил за пазухой Око, стиснул в ладони. О, Аполлон всеблагой. Видишь: я вдали от дома, в логове врага. На сердце у меня – смятение и страх. О, дай мне сил, Аполлон, всего немного. Чтобы обрести покой. Чтобы снова знать, где добро, а где зло. Чтобы искупить то, что сделал. Дай сил, милосердный боже…

– Пошевеливайся, времени в обрез, – заворчал Кадмил, перекидывая сумку на бок и доставая моток прочной верёвки. – Обвязывай, да покрепче.

Верёвка скользила вокруг деревянного тулова, обложенного слоновой костью, петляла подмышками, собиралась змеиными кольцами на шее.

«Прости нас, Дельфиний, – мысленно попросил Акрион. – Неподходящим образом мы с тобой обращаемся. Но по-другому никак. Скоро вернешься домой, в Пирей. Люди обрадуются…»

Кадмил протиснулся к очагу. Вынул из сумки нечто маленькое, загадочное. Наклонился, втиснул в щель между камнями. Акрион хотел спросить: что там? Но не посмел.

«Деяния божественные вне разумения смертных, – подумал он. – Кадмил знает, что делает. Я и так слишком много донимаю его вопросами. И всё время пользуюсь его помощью. А сам-то для успеха ровно ничего не совершил. Оно понятно: Гермес – как и положено, хитроумный. Мудрый. Печётся обо мне. Настоящий друг… Если, конечно дозволено бога назвать другом. Но как-то это всё неправильно».

Он завязал последний узел. На конце верёвки была сделана петля – видно, Кадмил позаботился заранее.

«Я будто бы не хозяин своей судьбе».