Страница 44 из 136
– Хотела всё устроить по-тихому, – Семела подняла ладонь, словно взвешивая незримый плод, и бессильно уронила руку. – Заколол бы эту сволочь, не зная, что делаешь. А потом продолжил бы жить в неведении и безвестности. И в безопасности. Ну какая мать желает зла своему ребёнку?
Что-то шевельнулось близ сердца. Точно в груди улёгся дикий зверь и дёрнул лапами, засыпая.
Семела вздохнула. Очень печально и просто, окончательно утратив царственность. Пробежала пальцами по завитым локонам, уложенным в высокую причёску.
– Но ты всё вспомнил. Ожесточился. Не спорь, это так. И сегодня шёл ко мне с оружием. Неужели ты хотел убить свою мать? Вот, посмотри.
Она указала на живот.
– Здесь ты рос и толкался пятками.
Обвела ногтем грудь.
– Здесь спал, когда родился. Пил моё молоко.
Коснулась виска.
– А здесь были все мысли о тебе, крохе. И так ты рос...
Зверь под сердцем затих.
«Она меня любила, – подумал Акрион. – Возможно ли, что любит и теперь? Сыновний долг – почитать родителей. И прощать им. Наверное, прощать всё на свете. Кадмил сказал, она виновна. Но разве отец виновен не меньше? Разве сам я виновен не меньше? Разве…»
Словно копьё, от виска до виска голову пронзили воспоминания. Она была чудесной матерью. Самой лучшей. С утра, когда просыпался в кроватке, первым делом думал о ней, и становился счастлив. Днём она находила дела для них вместе, тысячи счастливых дел. Вечером Акрион засыпал под материнский напев, а ночью видел добрые сны про неё. Никогда не был больше таким счастливым. Прекрасное время, лучшее время в жизни.
Время, которое, может быть, ещё не поздно вернуть.
Акрион скрипнул зубами.
– Не помню, как был младенцем, – выдавил он. – Помню зато многое другое. Как ты меня обнимала, играла со мной. Как сидела у ложа три ночи кряду, пока болел. Как виноград впервые дала…
Он понимал, что говорит не то, но не знал, что ещё сказать. Семела глядела в пламя лампы, и неясно было – слышит ли Акриона. В глазах, тёмных, как ночное море, плясал отражённый огонь.
– Давай… – он собрался с духом, – давай будем вместе. Одной семьёй, как раньше. Ты, и я, и Эвника с Фименией. Фимения ведь жива. Тебе сказали?..
«Мы же родные, идём поскорей мириться.
Лучше нам навсегда позабыть о ссоре», – откликнулось эхо старой песенки.
«А как же твоя другая семья? – спросил какой-то голос, едва отзвучало эхо. – Киликий и Федра? Как быть с ними? А воля Аполлона? Забыл?»
Семела пошевелилась, моргнула. Выпрямила спину, оправила волосы. Пеплос зашуршал, перетекая складками.
– Вместе, – повторила она в тон Акриону. – Но без твоего отца, да?
– Отец мёртв, – сказал Акрион растерянно, не понимая, к чему она клонит.
– Он заслужил тысячу смертей! – Семела поднялась на ноги. Голос менялся, становился холодней с каждым словом. – Он был зверем, мучителем, живодёром! И ты теперь намерен занять его место? Возглавить наш дом?
Зверь в груди шевельнулся, потревоженный.
– Я его наследник, – в замешательстве сказал Акрион. – Но речь не о том. Просто хочу...
– Знаю я, чего ты хочешь, – проговорила Семела. Голос был ледяным, как воды Ахерона. – Наследник! Мечтаешь сесть на трон. Ты такой же, как Ликандр. И похож на него, как две капли воды. Ядовитой воды. Гнилой! Проклятой!
Последние слова превратились в крик. Царица взмахнула рукой, нелепо, бесцельно. Едва не задела огонь лампы, отозвавшийся на дуновение воздуха фырчащим сполохом.
«Да она не в себе», – мелькнуло в голове Акриона.
Под сердцем ворочалось что-то большое. Больше самого сердца, больше груди.
– Как я могу не быть похожим на собственного отца? – воскликнул Акрион. Верёвки врезались в запястья: он напрягся всем телом. – Зачем говоришь такое? Я привёл тебе дочь, которую считали мёртвой. Я, твой сын!
Семела поднесла ладонь к лицу. Помедлила. Акрион подумал было, что мать плачет, но она опустила руку, и глаза её были сухими. Огромными, чёрными.
Совершенно безумными.
– Я похож на отца, – сказал Акрион, уже ни на что не надеясь. – И на тебя похож. Как все дети. Да что с тобой, мама?
Семела криво улыбнулась.
– Конечно, похож, – безразлично сказала она. Отступила назад, толкнула дверь и крикнула:
– Сюда!
В каморке тут же стало тесно от мужских тел. Евтид, Полидор и, конечно, Меней. Стражники обступили царицу, переминаясь с ноги на ногу, ожидая приказа. Мечтая о приказе.
– Сами знаете, что делать, – бросила Семела, поворачиваясь спиной к Акриону.
И существо вырвалось из груди на волю.
Полумрак, разгоняемый светом факелов, вдруг просветлел. Всё стало отчётливым и близким. Простым. Ясным.
Плохим.
И хуже всего были эти трое.
Первый, смердевший потом, заслуживал больше, чем прочие. Акрион рванулся к нему – что-то держало, отбросило к стене. Ярость обожгла кипятком, свела судорогой мышцы. Плечо откликнулось мгновенной болью, но правая рука освободилась, вырвав из стены то, что мешало. Он прянул вперёд. Зацепил пальцами, как когтями, гнусную рожу. Подтянул к себе. Обхватил визжащую плоть, сдавил, вздёрнул. Хрустнуло. Да!
Акрион уронил ослабевшее тело, потянулся к тем, что остались. Походя вырвал второе кольцо вместе с бронзовым штырём. Враги отшатнулись. Тощий шарахнулся к двери, жирный взмахнул мечом, задев стену.
Меч! Мой ксифос! Акрион зарычал, зашипел, заслонился – клинок выбил искры. Попал по штырю, что болтался, привязанный к запястью. Удача. На тебе! Наотмашь по локтю. Крик. Ксифос полетел в угол. Жирный скорчился, завыл. Прижал к животу сломанную руку. Вот тебе еще! Ногой туда же! Завалился, стих. Акрион топнул для верности по вражьей голове. Да!!
Метнулся в угол, подобрал меч. Вовремя: тощий уже убегал. Неуклюжий, зацепился о верёвочную петлю на двери. Прыжок. Рубануть наотмашь, от уха. Не вышло – броня. Ещё! По шее! Рана под клинком расцвела, раскрыла чёрную пасть. Тощий повис, ухватившись за дверь, соскользнул – вниз, в грязь, в смерть.
Да! Да!!!
Был кто-то ещё.
Акрион обернулся, держа меч у бедра, готовый казнить. Готовый наказывать. Готовый…
– Хочешь убить мать? Родную мать?
Женщина кричит. Чей это крик? Знакомый голос.
– Не подходи!
Она тянется к трупу, хватает кинжал мертвеца. Скользит в луже крови, едва не упав, выпрямляется.
– Не подходи! Не… подходи…
Полосует кинжалом воздух – неумело, из стороны в сторону.
Это мать.
Он не хочет…
Не будет её наказывать. Не будет убивать.
Нет.
Акрион бросил меч. Осторожно шагнул к Семеле. Всё кругом становилось тёмным, расползалось, утекало из поля зрения.
Ш-ширк! Кинжал задел хитон, царапнул кожу на груди. Акрион отпрыгнул назад. Машинально глянул: не сильно ли ранен? Семела, улучив мгновение, выскользнула наружу.
Сандалии застучали по твёрдому земляному полу.
– На помощь! – послышался крик. – Спасите! Спа…
Потом был странный звук, точно бросили наземь мешок тряпья. И другой – будто кто-то полоскал горло, хриплое, больное.
И снова наступила тишина.
Акрион словно вынырнул из глубокой воды. Ядовитой воды, гнилой, проклятой… Где он слышал эти слова? Кто их произнёс? Когда? Он не помнил; не помнил вообще ничего с того самого момента, когда мать сказала «И так ты рос».
Только чувствовал, что случилась беда.
В воздухе стоял гнусный, острый запах. По всему телу расходилась боль. Болели плечи и грудь, как если бы ему пытались вырвать руки из суставов. Саднил живот, ныли бёдра, горели запястья, чем-то сдавленные. Он поднёс руки к лицу, увидел примотанные верёвкой кольца, штыри в комьях штукатурки.
Огляделся.
Меней лежал у стены животом вверх. Шея была скручена так, что лицо смотрело в пол. Поодаль валялся Евтид – ещё живой, царапал пальцами наваленные горой мешки, мычал кровавым, растоптанным ртом. Лампа, чудом уцелевшая в драке, уже догорала, дверь каморки тонула в темноте. Но гаснущего света хватало, чтобы разглядеть ноги Полидора, неподвижные, согнутые в коленях, будто он до последнего мига хотел убежать от смерти.