Страница 35 из 136
– Ладно, – сказал он. – Скажи, как отсюда выйти?
– Ты… Ты уходишь? – спросила она.
Акрион скрипнул зубами.
– Нет, буду остаток жизни коротать дни в этой клетушке и спать у Фебовых ног, – сказал он язвительно, отметив про себя, что так мог бы ответить Кадмил. – Мне надо домой. В Афины. Там – приёмные родители. Небось, извелись уже. Негоже так мучить стариков.
– Да, – сказала Фимения тихо. – Да, конечно.
Серой тенью склонилась у подножия статуи. Фыркнули искры от огнива, фитиль занялся несмелым огоньком – в опрокинутой лампе ещё оставалось немного масла. Фимения полезла под топчан. Стукнуло, зашуршало. Выпрямилась: в руках свисала ткань.
– Это моё, – сказала она. – Старое. Тебе не впору, но в темноте сойдёт. Мы почти одного роста.
Жреческое одеяние с треском натянулось на плечах и оказалось коротким по низу: Акрион всё же был намного крупнее сестры. Однако сверху обнаружилось что-то вроде большого платка, которым Фимения обмотала голову Акриона, полностью скрыв лицо.
– Пойдём, – сказала она. – Выведу из храма, а дальше – сам. Мне наружу нельзя.
– Знаю, – откликнулся Акрион.
Обратная дорога показалась быстрой. Он шёл за сестрой в стоялой тишине подземелья. Лампа плескала светом на стены. Хотелось что-то произнести важное, примиряющее; жаль было, что встреча, от которой так много ждал, кончилась слишком скоро, и всё, что сказали друг другу – сплошь одни жалобы и упрёки. Он искал самые нужные слова, готовился прощаться, но никаких слов не находилось.
Фимения вывела его в зал с многогрудой статуей Артемиды и проговорила:
– Теперь – осторожно. Идём в ту дверь, никуда не сворачиваем до самого выхода. Держись так, словно знаешь дорогу. Встретишь кого – молчи, склоняй голову. И не отвечай никому. Сама буду говорить.
Акрион кивнул. Фимения пошла вперёд, а он покорно двинулся за нею. Брёл, никуда не сворачивая, силясь забыть страх, гнев, обманутые ожидания. Мир стянулся в оранжевый круг света от лампы, затвердел каменными стенами. Никто не попался навстречу: все жрецы спали в эту глухую пору, и только перепуганный Гигес, должно быть, читал литании Артемиде.
Акриону не было дела.
Он пытался вспомнить.
Почему его отлучили от семьи? Зачем стёрли память? Он был почти уверен, что виновата именно Семела, но не мог представить, что мать ради мести, ради ненависти к Ликандру замыслила убийство руками сына – и затем вынашивала злобу столько лет. Даже если так; отчего нужно было разделять ребёнка с родными, искать подложную семью, устраивать колдовской обряд? Голова гудела, Акрион спотыкался, путался в душном, замотанном вокруг головы платке. Фимения шагала впереди, и тень её кралась следом.
Вдруг сестра остановилась.
– Всё, – выдохнула она. – Вот дверь на улицу. Иди теперь.
– Фимула, – начал он, но сестра подняла руку:
– Ни слова.
Они обнялись на прощание. Лицо Фимении было мокрым.
Отстранилась резко, почти оттолкнула:
– Ступай.
И тут же исчезла во тьме.
Акрион постоял немного, вслушиваясь в немую черноту, ловя звук шагов. Но ничего не услышал: Фимения двигалась по-прежнему легко и бесшумно.
Дверь повернулась на петлях, вопреки ожиданиям, не издав ни звука. В открывшийся проём извне заструилась прохлада. Акрион застыл, ожидая, что сейчас сбегутся жрецы, навалятся, гомоня по-лидийски, потащат обратно к статуе и бассейну. Но никто не появился.
Он проскользнул наружу, затворил за собой дверь – снова тихонько. Наверное, ему благоволил сам Гермес, покровитель воров и беглецов.
Снаружи серело раннее утро. Одинокий молодой стражник дремал, опёршись на копьё – должно быть, старшие оставили новичка на часах, а сами пошли спать, наплевав на караульный порядок. Акрион прокрался мимо стражника и занёс ногу над лестницей.
– Каве!
Он замер на мгновение, борясь с желанием пуститься бегом.
– Каве! М'картид бира?
Акрион, не оборачиваясь, неопределённо махнул рукой. Что его спросили? «Ты сбежал из храма, жрец?» Кажется, так. Шутит? Или слугам Артемиды вправду нельзя выходить наружу до света? Не стоит отвечать, лучше просто пойти своей дорогой…
– Иббед аму!
«Иди сюда!» Акрион сгорбился и принялся спускаться по ступенькам. Кулаки сжались, ногти впились в саднящие ладони. Что ему надо, этому недоноску? Стоял бы и дрых дальше.
– Иббед аму! Афалля!
Быстрые шаги за спиной. Акрион развернулся, пружинисто оживая всем телом. Ткань соскользнула с головы. Стражник шёл прямо на него, держал копьё вниз наконечником. Увидев лицо Акриона, оскалился и перехватил оружие обеими руками.
Узнал.
Воздух словно затвердел, время увязло в бесконечном мгновении. Зрение стало зорким до мелочей: вот грязный мрамор ступеней, щербатый клинок копья, вот пятно ржавчины на доспехах стражника, его редкая бородёнка. Заспанная рожа, съехавший на сторону шлем, неуклюжая поступь. Мальчишка, уродец. Он был жалким и слабым, достойным презрения. И наказания. Да, наказания! Да!!
Что-то огромное снова возникло в груди. Жаркое. Сильное. Опять искало выход.
Искало и нашло.
Он прыгнул, ушёл от медленного неумелого выпада. Схватился за древко, рванул, уводя в пустоту не достигший цели удар. Подставил ногу, как учили в эфебии. Уродец-стражник грохнулся на колено, выдохнул: «г-ха»! Акрион что было силы лягнул по шлему сандалией. Шлем отлетел прочь, открыв лопоухую голову. Акрион вырвал копьё из ослабевших рук, саданул древком уродцу в зубы. Тот взвыл окровавленным ртом, а Акрион перехватил копьё и, качнувшись, вогнал клинок в бледное открытое горло.
Стражник опрокинулся навзничь. Заелозил руками по камням, приподнялся. Далеко и густо отхаркнул кровью. Медленно, будто бы устало опустился на ступеньки. Захрапел, содрогаясь, пуча в небо невидящие глаза.
Акрион бросил копьё и помчался вниз по лестнице. Сердце колотилось о рёбра, в ушах звенело. Каждый миг он ожидал крика, шума погони, свиста стрелы – но ничего не было, и никто не мешал бегству. Ступени кончились, под ногами замелькали истёртые булыжники площади. Дома маячили всё ближе, манил проход между ними, тёмная, заполненная туманом мгла…
Он ворвался в переулок. Пронёсся вдоль равнодушных, выкрашенных мелом стен. Поскользнулся, едва не упал, завернул за угол, побежал по извилистой улице. Вспугнул стайку крыс на куче мусора. По щиколотку вляпался в лужу. Свернул опять, не удержал равновесия, рухнул в грязь. Вскочил, перепрыгнул невысокий забор. Хватая ртом воздух, огляделся. Прислушался.
Тишина.
Только пробует голос петух вдалеке. Молодой, неумелый. Птица Аполлона.
«Добрый знак», – машинально подумал Акрион. Как накануне, в Ликейской роще, когда пролетела над головой сова, спутница Афины. Они с Кадмилом говорили о Сократе, а потом Феб обратился к Акриону, назвал своим героем и даровал благословение. И ночь – такая светлая, нежная стояла ночь. То было давно, словно бы годы назад…
То было вчера.
Акрион с трудом подавил безумный, рвущийся из горла смех. Какой ещё добрый знак? Что доброго – потеряться в чужом городе, где ненавидят эллинов? Что доброго – найти сестру, которую едва помнишь с детских лет, и услышать рассказ о том, как её хотел сжечь живою собственный отец? Ваш с нею отец. Твой отец.
Что доброго – узнать, что ты проклят?
В боку ломило от бега. Ожидая, пока успокоится сердце, Акрион прислонился к прохладной стене чужого дома. Дома, где спали мирные честные люди. Видели мирные честные сны. Что-то своё, спокойное, житейское. Не крылатых чудовищ, жаждущих крови, а обычные сновидения.
Сердце перестало частить. Акрион сжал голову, стараясь утихомирить мысли, туго сплетённые, точно клубок ядовитых змей. Затем отряхнул грязь с подола жреческой одежды и пошёл сквозь утренний светлый сумрак, выискивая вдали городскую стену. Стена была единственным ориентиром, который мог привести к постоялому двору, где уговорились встретиться с Кадмилом. Ходьба, тупая, размеренная, приносила покой. Змеиный клубок в голове понемногу терял ядовитую хватку. Терзало только одно: он только что убил того стражника. Не верилось доподлинно, до конца. Думалось – это так, сгоряча. Может, не убил всё же? Вдруг тот парень отойдёт от ранения, как сейчас Акрион отошёл от драки? Вдруг уже встал, пошёл к своим, те его перевязали. И скоро отрядят погоню за пришлым эллином, который поднял руку на их товарища. Может…