Правда выше солнца

– Меня знают и под этим именем, Акрион, царский сын, – сказал путник. Голос его, спокойный и звонкий, тоже был незнакомым. – Ты вызвался на суд Аполлона. Я провожу.

Он сделал жест, простой, но в то же время величественный. Будто одновременно приглашая и приказывая следовать за собой. Не повиноваться было невозможно, и Акрион зашагал рядом по серому шелестящему песку.

«Должно быть, это подлинный облик Гермеса, – мысли путались, толкались, как слепые щенки в корзине. – Среди людей он принимает вид попроще, и ведёт себя так, чтобы никто не заподозрил… Но зачем? Странно. Впрочем, всё странно. Я же умер! Вот что странней всего. Умер – но говорю и чувствую. И думаю. Хотя так ведь и положено; умерев, мы лишь становимся бесплотны. Но остаёмся собою. А Кадмил становится… другим. Потому что он бог. Уместно ли теперь заговорить с ним? Он же мой наставник, и ответит, несмотря ни на что. Да; спрошу. А что спросить?»

– Долго ещё идти? – вопрос вырвался сам собой и получился глупым. Впрочем, Кадмил (теперь его, наверное, стоило всё-таки называть Гермесом) тут же откликнулся:

– Не слишком долго. Столько, сколько нужно.

«Как это?» – не понял Акрион. Но ответ наставника тут же вылетел из головы: взору открылось удивительное зрелище. Должно быть, раздумья на какое-то время совсем поглотили Акриона, поскольку он не заметил момента, когда местность вокруг изменилась.

Пустыня кончилась. Теперь они шли по бескрайнему лугу, сплошь покрытому бледными цветами. «Снова проклятые асфодели, – мелькнула мысль. – Неужели Гермес привёл меня обратно к эриниям?» Но здесь не было тумана, и воздух оставался чистым. Темнота с каждым мгновением отступала. Акрион глянул на небо, ожидая увидеть солнце, или луну, или всё те же ледяные крошечные звёзды – и не увидел ничего. Буквально ничего. Здешние небеса были пусты. Без цвета, без глубины, они простирались в незримую высь, и жуть брала смотреть на эту бесконечную пустоту.

«Так и должно быть, ведь мы в Аиде, в подземном царстве. Под землёй не может быть неба. О, Аполлон…»

Вокруг бродили души.

Они плыли по асфоделевым лугам, почти прозрачные, не приближаясь к Акриону ближе, чем на стадий. Впрочем, расстояния тут всё время причудливо искажались. Нельзя было с уверенностью сказать, как далеко летит призрак – вроде бы до него сотня шагов, а вроде и можно коснуться рукой. Но чувствовалось: они все страшно далеки друг от друга, и сблизиться им не суждено.

Тем временем земля под ногами ощутимо пошла под гору. Бледные цветы уже не стлались ковром, а цвели островками, открывая глинистую, потрескавшуюся и как будто выжженную землю. Местами на этой бесплодной почве росли низкие, корявые деревья с редкими листьями. Вдалеке что-то тускло блестело. «Река? – Акриону было холодно, причём холод этот шёл изнутри. – Лета? Или Стикс? Да, но как же…»

– Кадмил! – окликнул Акрион. – Разве мы не должны подниматься на Олимп?

«Да и откуда же Олимп в Аиде?!» – сообразил он с запоздалым ужасом.

Кадмил (если это был он) ответил всё тем же голосом, спокойным и чужим:

– Я проведу тебя к Олимпу, не беспокойся. Но сначала мне нужно исполнить обязанность проводника душ. Кое-что тебе показать.

– Показать? – сердце Акриона должно было торопиться, однако не отзывалось вовсе. Приложив руку к груди, он не почувствовал биения. «Так и положено, наверное, – подумал Акрион. – Я ведь умер!»

Но испугаться в полной мере не успел, поскольку увидел человека.

Совсем рядом.

Это был лидийский стражник. Без шлема, с распоротым горлом, из которого непрестанно сочилась на доспехи кровь. Стражник не выглядел бестелесным, как прочие призраки – только очень бледным, точно тело его изваяли из воска. Он стоял, не двигаясь, и смотрел на Акриона мёртвыми, чуть раскосыми глазами. Ни гнева, ни укоризны не угадывалось во взгляде. Лишь закоченелая трупная отрешённость.

Акрион попятился и пошёл прочь, то и дело оборачиваясь. Стражник смотрел вслед, не пытаясь настичь или окликнуть, и эта неподвижность, эта немота пугали сильней, чем если бы он поносил своего убийцу последними словами или бросился бы вдогонку.

Гермес шагал вперёд по едва заметной тропе между редеющих асфоделей. Акрион спешил за ним, а по сторонам тропы, точно путевые столбы, ждали мёртвые. Те, кого он убил.

Двое лидийских воинов напротив друг друга. У первого обрубленная кость торчит на месте плеча. Второй изранен, словно его пытался разделать безумный мясник: проломлена скула, глаз пузырём навис над щекой, из раскроенной груди лезут клочья лёгких.

Трое стражников в эллинской броне, один за одним. Меней со свёрнутой, как у цыплёнка, багровой шеей. Евтид – со сплющенным от удара черепом, локоть согнут в обратную сторону, и кровь сочится изо рта. Полидор – жуткий, без головы, между плеч остался лишь запекшийся пенёк.

Вот блестят бронзой доспехи мирмиллона. В глазницу его по рукоять загнан кинжал. Рядом другой мирмиллон, насаженный на меч, как овца на вертел. И с ними – гопломах в промятом от удара шлеме, с развороченной раной на бедре.

Вот солдат-тиррен с ровно снятой макушкой: будто деревянной фигуре стамеской стесали голову. Рядом – его соратник, чьи ледяные губы плотно сжаты, но рана на горле широко раскрыта, и солдат как бы смеётся вторым ртом, который ему прорезал Акрион.

Вот консул Тарций со вспоротым животом. Из разреза свисает петля кишок, и Тарций безучастно поддерживает собственные внутренности, словно подол тоги…

Акрион смотрел.

Шёл дальше.

Смотрел опять.

И опять следовал за Гермесом.

А они все встречали его тусклыми, заледеневшими глазами, и Акрион чувствовал на себе их взгляды даже тогда, когда очередной мертвец оставался далеко позади.

«Я сожалею, – хотел сказать Акрион. – Я не хотел. Защищался, или был в помрачении, или исполнял волю богов». Но он знал, что слова здесь, в Аиде, значат меньше, чем ничего, и молчал.

И мёртвые тоже молчали. Приветствовали его молчанием, молчанием провожали. Молчали вслед.

Акрион не был перед ними виновен. Любой закон оправдал бы того, кто убивал, защищая собственную жизнь. «Нет свыше нам запрета злом за зло платить», – кажется, это говорил Кадмил.

Только вот даймоний – совесть Акриона, голос божественного начала – нашёптывал обратное. Что зло – это всегда зло. Что отобрать жизнь – всегда дурно, какими бы обстоятельствами это ни сопровождалось. Что ни стражники, ни лудии, ни солдаты не были виноваты в том, что их послали убить Акриона: они так же исполняли чужую волю. И ещё голос не давал забыть о гнусном наслаждении, которое приходило, когда проливалась чужая кровь. Каждый раз.

Тем временем асфодели исчезли вовсе, а земля стала сырой. Гермес взошёл на пологий пригорок и остановился.

Акрион взобрался следом и обнаружил, что стоит на обрывистом берегу реки. Тяжёлые маслянистые волны расходились по воде, пена крутилась в водоворотах, ветер чертил узорчатую рябь на стремнине. Подобно воздуху и земле, вода в Аиде ничем не пахла. Акрион не ощущал ни сладкого запаха влаги, ни затхлого душка тины, ни аромата речных цветов. Это была мёртвая река.

– Ахерон, – подал голос Гермес. – Поток скорби. Покойники, испившие из Леты, теряют память о прожитых годах. Забвение – благо. Но это благо – не для всех. Те, кто не заслужил забвения, попадают сюда. На берег Ахерона.

Акрион всмотрелся вдаль. Посредине течения виднелся островок. А на островке…

– Подойдём ближе, – пригласил Гермес. – Путь наш почти закончен.

Осторожно ступая по волглому берегу, Акрион поравнялся с каменистым островом, торчавшим из воды. Там стоял человек, прикованный за лодыжки цепью к каменной тверди. Вода омывала его ступни, над головой раскинуло ветви дерево. С ветвей свисали яркие плоды, неуместные здесь, в стране смерти: фиолетовый восковой инжир, тугие гроздья винограда, глянцевые маслины. На глазах Акриона прикованный человек потянулся к плодам – робко, безнадёжно. О, как он был худ и истощён! Обтянутые кожей, топорщились рёбра, ходили ходуном куцые крылья лопаток, вздувались мослы локтей.