Хэйвуд. Запретный лес

Он считал, что убил своего Меча, после чего должен был и сам умереть, но Норны словно пощадили его, вместо этого убивая его душу каждый день и заставляя чувствовать повинность в смерти Мэнди.

Он был зол. Свою злость Аскольд освобождал, изнечтожая, как считал Отец Стаи, повинных жителей Хэйвуда. Ему нравилось раздирать глотки своих жертв по велению главного. И хотя во время убийства Бетельгейзе чувствовал некое наслаждение за содеяное им преступление, но уже через мгновение волк ощущал себя ничтожеством. Часто по ночам ему снились кошмары, в которые вторгались все его жертвы. И особенно часто она. Мэнди Мэй. Аскольду снились кошмары, как и Редманду. Как и всем, кто хоть раз убивал.

Аскольд не должен был чувствовать что-либо к юной Эвелин Гирд. Она ведь не его Меч. То, что он чувствовал к ней было неправильно и во вне установленных нормах приличия. Узнав о таком, общество подсчитало бы это явление аморальным. И осудив, обоих бы отправили в темницу Carceres Tid.

– А ты всё же помоги Тодду, он ведь может и наказать, – перевёл тему волк.

– Наказать? Меня? Ха, я слишком важен ему!

– Он же сумасшедший. В один момент может и переменить все свои взгляды…

Светловолосый мужчина уже был готов выходить в путь, хоть уже и сомневался в правоте своего решения, но Редманд его приостановил :

– Аскольд?

– М?

– Извини… Конечно ты можешь встречаться с кем угодно и где угодно, – прикусив нижнюю губу, произнёс со вздохом Эйнсли. Он опирался всем своим весом о стол. – Я просто хотел, чтобы ты не забывал : мы чудовища и мы опасны, – Он похлопал его по плечу, после чего сутулясь, вышел из шатра и направился в сторону места встречи Стаи, оставив друга наедине с тягостными мыслями. Его слова не ободрили друга. Каждую ночь там намечались собрания сородичей, предвадителем которых был сам страж Хэйвуда – Барнэби Тодд, отец как странноватой Анастасии, так и Стаи.

Эвелин правильно предполагала, что в чём-то таком должен был быть замешан Барнэби, ведь именно он запретил  факстритизировать после полудня за несколько дней до первого нападения, аргументируя это тем, что волшебники не должны тревожить ночное время естества волшебством. Из-за этого жертвы подлунных не смогли при всём желании скрыться, узнав об оборотнях, которые обитают в Запретном Лесу.

С наполненной до краёв болью в душе, мужественный Бетельгейзе проходил по темнеющей улице деревни, под звуки проливного дождя. Он не торопился попасть к противоположной окраине Хэйвуда, чтобы войти в бар.

В бар, названия которого предполагаемо значило, что именно на сорок три часа возможно максимально застрять в этом заведении, но не более. Какие бы завсегдатые пивнушек, проходимцы и пьяницы не старались, но на дольшее время там никто никогда не мог остаться. Создатели этого бара даже учредили приз – тот, кто продержится дольше сорока трех часов, получит внушительную сумму, которую, конечно, никто никогда не получал.

Войдя в бар, Аскольд почуял запах гари и спирта. Внутри было настолько горячо, что Бетельгейзу вздумалось, будто в аду могло бы быть и попрохладнее. Тем не менее, Аскольд Гилберт снял свою изношенную шинель и повесил на кручковатый нос говорящей головы-вешалки.

– Ещё один пьяни… – проворчала голова, прежде чем яро закашлять. – Вот это запашок! – И хоть маг был умыт и расчёсан, но его невымытая одежда всё также

отдавала запахом мокрой псины.

Волк молча прошёл внутрь бара, ища острым взором знакомые рыжие волосы. Вместо рыжих волос в глаза сразу бросились глянцевые светло-русые волосы мистера Доусона.

Этот волшебник любил выпивать после рабочего дня в издании дома печати у молодого Фергуса Тейгу. Хоть Фергус и брал того на работу лишь из чистой жалости и своего добродушия, но он и не мог представить, что тот будет работать так кропотливо. Лезть из кожи вон лишь бы забыться от суровой действительности. Работой Эммануэль пытался приглушить боль внутри себя. Эмм держался нестойко на своих двух ногах, уже осушая не первую стопку напитка, проживающего горло похлеще огня. Не имея счастья находиться рядом с горько страдающей, как и он сам, женой, он находил веселье в рюмке крепкого спиртного. Эммануэль Чарльз Доусон был мучеником, что страдал вместе со своей женой от бездетности. Страдали на пару и родители Лэйташи – Гумберт и Киара Килл, уже и не надеясь понянчить внуков. Даже в таком раннем возрасте, Лэйташа Килл, только недавно ставшая миссис Доусон, не могла иметь детей. Все целители же в унисон утверждали, что в женщине нет никаких проблем с детородностью.

Жертвенная жена не стала разочаровывать своего мужа тем, что проблема была не в ней, а в самом Чарльзе.

Пьяный Эммануэль был тихим и спокойным. Он лишь изредка поднимал голову со стола, и то лишь для того, чтобы попросить наполнить стакан новой порцией яда. Эммануэль часто просил называть его Чарльз, потому что он считал, что так сможет оказать дань уважения своему погибшему отцу. Его отец скончался сразу после преждевременой смерти своей жены-Меча – Патриши.

Но раз Эммануэль не мог вместе с любимой женщиной иметь ребёнка, которого он бы назвал в честь своего отца или своей матери, он просил всех называть именем своего отца – Чарльзом Доусоном.

– Чарльз, тебе налить ещё?

– Пожалуй, не стоит, – Алкоголь не помогал ему унять проблему, но на некоторое время помогал забыть о ней. Забыть о том, что так гложит изнутри, подобно совести, будто он согрешил, а совесть всеми силами пыталась покаять провинившегося. – Мне нужно домой, – в этот дождливый вечер Эмм был одет лишь в одно пальто, которое впоследствие промокло до нитки, а сам же Чарльз простудился, получив лёгкую простуду и нравоучения от жены, которую он грубо приструнил.

В этот дождливый вечер семья Доусон вновь поссорилась. Чарльз накричал на бедную женщину, что пыталась всеми силами воссоздать уютный семейный очаг в доме. Она лишь хотела помочь любимому. Эмм сказал самые ужасные слова на свете, которые только могли бы так глубоко ранить его возлюбленную. На этот раз миссис Доусон была настолько опечалена и убита его ядовитыми словами, что выкинула в гневе всё, что давно хотела сказать. Глатая слёзы, в порыве гнева она призналась,что во всём виноват именно он. Он, и больше никто. Для обоих Доусонов этот день был наихудшим в их жизни. Рано утром мистер Доусон не смог посмотреть в глаза своей собственной жене, а миссис Доусон уехала к родителям, оставив Чарльза на попечение времени, которое по медленному течению бы дало время обдумать всё. Женщина горько наделяалсь, что мужчина возьмёт себя в руки и сможет одуматься, не напившись. Оставалось лишь надеяться.

– Леди, – Выходя из бара, мужчина пропустил промокшую девушку внутрь, предварительно поклонившись. Но мило улыбаясь вошедешей Эвелин, Чарльз ещё не знал, что ждало его дома.

Как только Аскольд заметил ярко-рыжую голову леди, рассеивающую всю серость бара в густом тумане, в душе у волка всё заиграло. Только ей грозный волк мог бы разрешить погладить шёрстку и даже против шерсти, ведь был по глупому влюблён, будто впервый раз.

Волк не понимал, почему чувствовал к ней неистовую тягу, ведь это невозможно. Его Меч был давно убит им же самим.