Магнолии были свежи

— Поверьте, сэр, мы никогда не замечали, чтобы мистер Гилберт слишком строго проверял наши работы, он всегда был честен и справедлив.

— Интересно, — повторил Харрис и машинально вытащил из кармана зажигалку и тут же положил обратно. — О, прошу прощения, при дамах я не курю. Так, он вас не пугает?

— Нет, сэр, профессор Эйдин Гилберт меня нисколько не пугает. — Мадаленна призадумалась, а потом усмехнулась. — Меня пугает исключительно его жена.

— А, Линда, — тихо рассмеялся Харрис. — Согласен. Миссис Гилберт может быть временами слишком активной, и чем же она вас так напугала?

— Особенным интересом к моему положению.

— О, вот как. Понимаю. Впрочем, — он выглянул в коридор. — Не думаю, что супруга вашего профессора станет докучать вам больше.

Мадаленна хотела спросить, что означают эти таинственные слова, но за дверью послышались возбужденные голоса, и она узнала в одном из них Гилберта. Эйдин был явно недоволен тем, что его сорвали с конца занятия и требовал объяснения, а Рочестер уперто вел его за собой. Мадаленна встала и подошла поближе к картине, нельзя, чтобы он ее застал в удивлении или, что еще хуже, с радостной улыбкой на лице. Потому что могло происходить что угодно, а она все равно улыбалась, когда вспоминала его или слышала его голос. Теперь, правда, подобные воспоминания становились мукой; первые секунды сердце еще радостно замирало, но потом Мадаленна вспоминала, что Эйдин больше не ее, и никогда ее не будет; тогда хотелось снова лечь на кровать и смотреть на желтое пятно на потолке.

— Ты можешь мне нормально объяснить, в чем дело? — послышался сердитый голос Гилберта. — Ты мне даже лекцию не дал закончить.

— Ничего, один раз твои студенты не умрут, если ты им не расскажешь, почему Брейгель так долго рисовал свои картины.

— Мне нравится твой подход к делу! — Эйдин был сегодня в саркастичном настроении. — Нет, правда, зачем уделять этому время?

— Да перестань ты! Тут дело есть поважнее, между прочим, твой любимый студент решил покинуть свою альму матер.

В коридоре все затихло, и Мадаленна встала со стула. Нельзя, чтобы еще и в кабинете было молчание, ей вовсе не хотелось, чтобы Гилберт думал, будто она ждала его и прислушивалась к его шагам. Эйдин все еще ничего не говорил, и можно было слышать только неразборчивый шепот Рочестера. Она прошлась по кабинету и остановилась около картины. Надо было завезти праздный разговор.

— Неплохая реплика, — кивнула она в сторону «Ирисов»; Харрис поморщился. — Так… Ярко.

— Не мучайте меня, это ужасная картина, и я сам не понимаю, почему она тут еще висит.

— Знаете, — Мадаленна оперлась о спинку стула. — Я видела на одной улице антикварную лавку, моя мама все время так покупала картины неизвестных мастеров; разумеется, они не так популярны, но зато можно говорить об оригинальности.

— Вот, — замотал головой Харрис. — Оставайтесь и возьмите эту обязанность на себя.

— Дело в том, сэр, — она слышала, как дверь кабинета отворилась. — Что я больше не вижу себя в этой профессии. Пока был мистер Флинн, я заблуждалась, но при появлении мистера Гилберта мне стало ясно понятно, что профессия искусствоведа слишком… — она замолчала и посмотрела в отражение окна. — Слишком неподходящая для меня. Конференция в Италии все поставила на свои места. Я бы предпочла оставаться праздным зрителем.

Послышалось вежливое покашливание, и Мадаленна увидела в отражении стекла, как от двери отделилась знакомая фигура. Она не стала сразу поворачиваться, тем более Харрис задумчиво водил рукой по папкам и ничего не говорил. Она слышала, как Эйдин что-то напевал себе под нос, чувствовала все тот же запах одеколона, и на минуту ей стало физически больно от того, что она лишилась этих объятий.

— Меня позвали, чтобы просто здесь постоять? — голос его был все таким же холодным. — Если да, то я пойду.

— Подожди, — устало отозвался Харрис и кивнул Мадаленне. — Присядь, у нас тут сложный разговор.

Гилберт опустился в кресло позади Мадаленны, и она повернулась в сторону Рочестера; так он мог видеть ее профиль, но не лицо. Гилберт не глядел на нее, и Мадаленна ограничилась сухим поклоном, тот лениво кивнул в ответ. Как все это было непохоже на прошлое, и как сильно она начинала ненавидеть его за ту боль, которую испытывала каждый раз, когда видела его равнодушный взгляд.

— Мисс Стоунбрук, — взял на себя инициативу Рочестер. — Мы понимаем, что, возможно, вам неинтересна ваша деятельность, но почему все нужно так решать сгоряча? Почему все не обдумать, не взвесить?

— Сэр, я все обдумала и взвесила. Я посоветовалась с родителями, и они согласились.

— Эйдин, — обратился к нему Харрис. — Дело в том, что мисс Стоунбрук решила поменять место учебы, она уходит из университета и поступает на другую специальность. На кого еще раз, мисс Стоунбрук?

— На агронома, сэр.

Послышалось сдавленное фырканье, и Мадаленна недовольно посмотрела на профессора Рочестера; тот упорно пытался сдержать смех, однако у него это не получалось. Конечно, такой контраст для него — из Миланской пинакотеки в Порстмутские теплицы! Но Мадаленне смеяться не хотелось; хотелось, чтобы этот совет поскорее закончился, хотелось побыстрее запереться дома, хотелось, чтобы Гилберт перестал смотреть сквозь нее со скучающей гримасой. Разумеется, ему было все равно, ему не было никакого дела до какого-то студента; старая обида снова разожглась в ней, и она с трудом заставила себя отвести взгляд от кресла, в котором он сидел.

— Мисс Стоунбрук, простите мне мой смех, — наконец успокоился Рочестер. — Но ведь это совсем нелепо, что вы будете делать, когда выучитесь на агронома?

— Она будет сажать цветы, — вдруг раздался голос Эйдина, и Харрис недовольно на него посмотрел. — Отличная профессия, что вас не устраивает?

— Меня не устраивает, что лучшая студентка курса решила вдруг уйти. — отрезал заместитель декана. — И, главное, я не могу понять причины. Эйдин, ну что ты ничего не скажешь? Между прочим, ты сам мне говорил, что Мадаленна — лучшая из всех твоих студентов!

— Если студент больше не видит себя в этой профессии, я не собираюсь удерживать его и мешать поискам себя.

И опять этот ровный, безучастный тон. Мадаленна старалась, видят Небеса, она держалась до последнего, но терпеть эту холодность больше не было сил. Она резко повернулась в его сторону, и если бы Гилберт не смотрел с интересом на пол, то, наверное, бы сгорел под этим взглядом. Она его ненавидела больше всех, и в жизни больше не желала видеть. Мадаленна могла понять его обиду, могла понять его разочарование, но так мучить ее после всего того, что она сказала ему, не догадаться, почему она написала ему это письмо — так было нельзя. Гилберт прекрасно знал, он видел, что она не была равнодушна к нему и все равно продолжал свою ужасную игру, все равно выводил ее из себя и заставлял ее сжиматься в один нерв. Сейчас; Эйдин отлично знал, что Мадаленна смотрела на него, но предпочитал рассматривать свои ботинки, вместо того, чтобы хотя бы один раз не окатить ее холодной водой.

— Сэр, — она повернулась к Харрису. — Есть еще одна причина.

— Какая? — нетерпеливо спросил он. — Объясните нам эту причину, Мадаленна, в конце концов, чтобы мы перестали гадать!

— Дело в том, что в конце марта я потеряла своего близкого человека, сэр, — говорить о смерти Филипа все еще было сложно. — Агроном Филип Смитон, он был очень близким другом моего дедушки, и, — она запнулась и судорожно сглотнула. — И моим. Он умер и оставил мне на попечение теплицы. По завещанию я должна была вступить во владения и возобновить их работу, а без должных знаний я этого сделать не могу.

— А почему вам не может помочь ваш дедушка? — поинтересовался Рочестер, и искоса Мадаленна увидела, как Эйдин быстро встал.

— Мой дедушка умер, сэр. Десять лет назад.

— О, — сконфуженно пробормотал профессор. — Я прошу прощения, мисс Стоунбрук, я не хотел.

Дедушка, бабушка, Филип, теперь к этому списку прибавился еще и Эйдин. Слабость накатила на нее, когда Мадаленна начала вспоминать списко всех своих потерь. Забавный принцип — терять всех, кого любишь; и почему он работал исключительно на ней, почему этот заклятый круг никак не мог разорваться? В кабинете повисла тишина, а Мадаленна желала, чтобы кто-нибудь закричал, разбил, выругался, сделал что-нибудь, что могло прервать этот странный звон внутри нее, который все нарастал, нарастал и никак не прекращался. В тот день в ней что-то сломалось, и с тех пор все никак не могло починиться. Мадаленна словно стала слепой; она старалась найти то, за что держалась, чувствовала, что это было совсем рядом с ней, и когда ей казалось, что она почти у цели, снова попадала в белую комнату. Дышать стало труднее, Мадаленна снова ощущала слабый запах сырой земли, и острое желание сбежать поднялось в ней с такой силой, что она подложила руки под ноги. Осторожное касание заставило ее вздрогнуть, и Мадаленна ощутила знакомое тепло. Такой жестокости она перенести не могла. Мадаленна резко отстранилась и увидела, как перед ней поставили стакан с водой.