Магнолии были свежи

Она старалась вдумываться в слова, старалась проникнуться несчастной судьбой Оливера Твиста, но ничего не получалось. Ужасная правда открывалась Мадаленне на каждой странице — она любила Эйдина. И продолжала любить несмотря на все слова и поступки, которые он совершал. Это было ужасно, несправедливо, но если бы любовь к другому человеку прекращалась только из-за одного резкого взгляда или неприятного слова, то жизнь была бы слишком проста. Итак, истина была в том, что ее влюбленность достигла того момента, когда Мадаленна скучала не только по разговорам и объятиям, а по присутствию самого человека. Она не хотела его видеть, но все равно, каждый раз, когда распахивалась дверь, она дергалась и старалась увидеть во входящей фигуре Гилберта. Все незнакомцы были им, и это было одновременно и счастье, и проклятие. Но ничего, убедительно произнесла про себя Мадаленна, она справится с этими незваными и ненужными чувствами. Она ждала всю жизнь того человека, который бы полюбил ее и поддержал, значит, ее надежды были пустой тратой времени. В этом мире стоило полагаться только на себя, и теперь Мадаленна это понимала. Нужно просто подождать, нужно, чтобы его облик поблек, и тогда она обязательно посмотрит на кого-то другого.

Мадаленна почти убедила себя в этом, когда колокольчик на двери снова прозвенел, и что-то отдаленно знакомое послышалось ей в этом звоне. Она не собиралась отвлекаться на этот раз, мистер Гилберт не мог войти сюда, потому что здесь сидела она, и судьба не была настолько жестокой, чтобы позволять ей везде видеть его одного. Мадаленна поерзала в кресле и заново принялась перечитывать первую главу. В детстве Диккенс ей очень нравился, она часто упрашивала маму прочитать ей его, но чем старще она становилась, тем сложнее ей было воспринимать истории про бедных сирот, о которых все в жизни шло вверх дном. Мадаленна усмехнулась, когда подумала, что, возможно, она тоже могла быть плодом чьего-то воображение, и все, что ей остается — жить по заветам странного автора, целью которого было заставить ее как можно больше страдать. Что же, если ее жизнь и правда была книгой, то пусть она хотя бы продавалась хорошо, а иначе было бы совсем обидно. Она отпила горькой жидкости, отдававшей лимонной цедрой и подскочила на месте, когда в смехе за соседним столиком, услышала знакомые ноты. Судорожно зажав страницу, Мадаленна закрыла глаза и помолилась, чтобы за столом не оказалось той, о которой она думала. Молитва была произнесена слишком поздно.

Первым она увидела Гилберта, все в том же сером пальто и голубоватой рубашке. Он задумчиво стоял около книжных полок, и она с каким-то мучительным удовольствием отметила про себя, каким красивым он был сегодня. Эйдин мог увидеть ее, но Мадаленна не стала залезать еще глубже в кресло, ей нечего было бояться и стыдиться. Не она начала эту игру, не она предложила чудовищные правила, не последовать которым она не могла. Напротив, ей захотелось даже стукнуть чем-то громким по столу, сделать все, что привлекло его внимание, а потом бы она скопировала его же холодный взгляд и посмотрела бы на пирожные. Однако страницы переворачивались слишком тихо, а устраивать показательно выступление было совсем не в ее духе, и она отодвинула от себя чашку и посмотрела в окно. Там все еще было солнечно, и яркие лучи ложились на ее волосы, отчего те блестели старым золотом. Гилберт все же выбрал книгу и сел к ней спиной. Мадаленна тихо вздохнула и подняла чашку. А потом вздрогнула. Серебристый смех, было замеревший, послышался совсем рядом, и она увидела Линду. Миссис Гилберт стала еще более веселой за то время, пока они не виделись, и, потрепав Гилберта по щеке, она присела за стол. Эйдин отодвинулся подальше, и Мадаленне снова захотелось рассмеяться. Кто же знал, что она так удивительно благородна и ее призвание — соединять разрушенные семьи? Смех рвался из нее, и она быстро отпила кофе. Тот успел остыть, и горькая вода свела рот, но и то было лучше той истерики, которая чуть снова не произошла с ней.

Они о чем-то говорили, но Мадаленна не могла разобрать слов. Линда вытащила какие-то бумаги и помахала ими перед лицом Гилберта. Он рассмеялся. Она почувствовала, что близка к тому, чтобы свалиться на пол мертвым телом и никогда больше не подниматься. Она любила его, а он вернулся к своей жене. Замечательную комедию можно было поставить, и спектакль обязательно закончился тем, что кто-нибудь выскочил из окна. Мадаленна не могла смотреть за тем, как Линда брала его руку, как тонкие кольца сползали по ее пальцам и касались его руки. У Мадаленны руки были маленькими, и колец она не носила. Господи, как же больно, оказывается, бессмысленно ревновать и понимать, что эта мука останется навсегда. Линда снова рассмеялась, и Мадаленна отвернулась, когда Гилберт положил свою руку поверх рукава синего костюма Линды. Почему кто-то сказал, что они разводятся?! Кто посмел пустить этот отвратительный слух и дать ей надеяться, что все закончится в ее пользу?! Перед ней сидела прекрасная, пасторальная семья, и как же жаль, что не было фотографа, который мог запечатлеть эту идиллию!

Первой уходить она не собиралась, не хватало только еще того, чтобы ее окликнула Линда, и она осталась стоять около них, или ушла бы, не повернувшись. Хотя, Мадаленна постучала по эмалированным часам, пытаясь убедить себя в большой занятости, если они тут останутся до двух часов дня, то ей придется уйти раньше, ведь в половине третьего ей надо было зайти в химчистку за костюмом. Смех вперемешку со слезами начал душить ее, и Мадаленна открыла книгу. На этот раз она планировала продвинуться дальше первой главы.

— Мадаленна!

Это было уже за гранью всех хороших и нехороших манер. Она сделала все, что просила Линду; она не поставила под угрозу карьеру Гилберта, она не стала мешать им быть счастливыми, так почему эта женщина продолжала мучить ее? Мадаленна дернулась, чтобы сбежать, но второй раз Хильда Стоунбрук решила прийти на помощь своей внучке, вероятно, отыгрывалась за все годы, когда знать ее не хотела. Нельзя было убегать, нельзя было смотреть на эту женщину со слезами на глазах, иначе она сама себя уважать не будет. Мадаленна не подняла головы, но искоса видела, как Гилберт повернулся к ней, а Линда что-то шепнула ему на ухо. Миссис Гилберт сияла под стать своими бриллиантовым украшениям, и непрошеная мысль, что ей, Мадаленне, было бы вполне достаточно Эйдина, промелькнула, и она даже не покраснела. Удушающий запах духов Пату возвестил о прибытии Линды, но Мадаленна перевернула страницу и мельком посмотрела на нее.

— Здравствуйте, Мадаленна. — улыбнулась Линда и протянула руку для пожатия.

Руку Мадаленна проигнорировала и разгладила иллюстрацию.

— Здравствуйте, миссис Гилберт.

— Как ваши дела?

— Достаточно неплохо.

— О, — махнула рукой Линда. — Вы как-то слишком пессимистичны!

— Я постараюсь брать пример с вас.

— Вот так гораздо лучше, — рассмеялась она, и Мадаленна увидела, как Эйдин резко повернулся к ним спиной. — Как ваши успехи… — Линда оглянулась на мужа. — На учебном поприще?

— Стараниями вашего мужа все прекрасно.

— Да, Эйдин — замечательный профессор.

— Я знаю, — спокойно посмотрела на нее Мадаленна, и чашка с кофе опасно накренилась в сторону. — Как думаете, это будет слишком литературно, если я опрокину на вас кофе?

Линда испуганно вздрогнула и посмотрела на свое нарядное платье; оно было из синего шелка и переливалось на свету. Но через минуту она снова улыбалась и укоризненно кивала головой.

— Ох, эти ваши шутки! Лучше расскажите мне, что у вас нового, я ведь, как жена вашего научного руководителя, интересуюсь жизнью его подопечных.

— Все по-прежнему, — Мадаленна закрыла книгу; сегодня Диккенс никак не шел. — Я учусь на том же факультете, и все так же люблю вашего мужа.

По лицу Линды пробежала злая судорога, и она скрестила руки на груди. Они смотрели друг на друга, две женщины, одна молодая, другая старше, которые решили затеять вечную борьбу — она хотела любить человека, другая — удержать его при себе. Пока что выигрывала вторая.