Страница 239 из 251
— Значит, вы поверили, — невольно вырвалось у нее, и впервые за этот долгий день Мадаленна увидела что-то знакомое в его лице.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Вас устраивает оценка?
— Вы поверили во все то, что я написала, — тихо сказала она; ее все равно никто не слышал. — Вы даже не задумались, почему я это написала.
По лицу Гилберта пробежала судорога, и он переложил бумаги на другое место. Мадаленна видела, как в его глазах мелькало что-то знакомое, но она не обращала на это внимание — вместо всего осталось одно глухое отчаяние с болью, и она никак не могла раздышаться.
— Почему же, я задумался. Все предельно ясно. Так вас устраивает оценка?
— Значит, вы такого мнения обо мне.
— Мне очень жаль, но все разговоры на отвлеченную тему ведутся не в учебное время и не в стенах этого кабинета. Спрашиваю последний раз: вас устраивает оценка?
Так ее еще никто не оскорблял. А это было занятно — наблюдать, как любовь медленно превращалась в ненависть. Плакать расхотелось, захотелось рассмеяться. Очень громко, очень заливисто и звонко. Как Линда? И как только у нее получалось так прекрасно смеяться, будто колокольчики звенели, всем сразу хотелось подхватить этот смех и не задумываться, что под ним скрывалось. Может, если постараться, то у нее тоже получится? Но не только Линда умела красиво смеяться, Бабушка тоже могла подражать серебристому звону на манер Лины Кавальери, когда была молодой, так что же сделала бы Хильда Стоунбрук, если бы ее так оскорбили? Повернулась и ушла бы? Заплакала и сказала, что нельзя быть таким жестоким? Нет, выпрямилась Мадаленна, Хильда Стоунбрук никогда бы до такого не опустилась. Если ее считали таким ужасным человеком, она старалась не разочаровывать людей в их убеждении. И ее внучка не станет. Она вся разом подтянулась, отчаяние перешло в исступление, и в глазах загорелись опасные огоньки. Она заметила, что Гилберт наблюдал за ней, и, сложив руки на груди, оттолкнула листок.
— Нет, не устраивает. Ставьте «отлично», мне не хочется, чтобы пострадал общий балл.
Эйдин откинулся на спинку стула и ничего не сказал, только внимательно смотрел на нее; она не отводила взгляд. Снова что-то знакомое промелькнуло в его глазах, но прежде чем он что-то сказал, понимание ее слов пришло к ней, и Мадаленна почувствовала мелкую дрожь. Отвращение к самой себе, ненависть к нему, к Линде, к Хильде, даже к мистеру Смитону заполонило собой все, и, оттолкнувшись от стула, она встала и смяла свою работу.
— Ставьте, сэр. Вы ведь такого мнения обо мне.
***
Она сама не помнила, как вышла из аудитории. Ноги сами вынесли ее в коридор, а Мадаленна все шла, шла, никак не понимая, куда в принципе она вообще идет. Нельзя было думать о том, что она успела наговорить, иначе она точно сойдет с ума и бросится в реку. Сердце билось очень странно — то замирало, то начинало отсчитывать удары с такой скоростью, что Мадаленна не могла стоять на месте. Хотелось нестись куда угодно, только не оставаться в этом здании. Она переведется, конечно, переведется. Не станет заканчивать курс и перейдет на агрономический факультет. Мистер Смитон все равно оставил ей теплицы, ей как раз понадобится должное образование, чтобы правильно ухаживать за цветами. А потом Мадаленна закроется в его сторожке и опустит занавески, чтобы кто-нибудь не подумал, будто в домике кто-то мог жить. Да, ей надо было ехать в Порстмут. Сейчас, прямо сейчас вскочить в поезд и уехать. Запереться в старом особняке, без слуг, без родителей и жить там одной. Она станет ухаживать за садом, растить розы и по утрам варить овсянку, а потом каждое утро будет навещать мистера Смитона и вспоминать, как хорошо ей было, когда в жизни не было ни любви, ни приезжего профессора, готового поверить во все, что она скажет.
Нет, она недостойна этого садика. Она недостойна этих теплиц и цветов. Все это было таким чистым, добрым, милым, а она успела замарать себя такими поступками, что вспомнить было страшно. Мадаленна выбежала из галереи и остановилась посередине двора. На улице была весна — все цвело, небо было чистым и голубым, а трава пахла чем-то сладким, предвещавшим обязательно нечто хорошее. Почему все вокруг было таким чудесным, когда она этого была недостойна? Мадаленне захотелось, чтобы в эту минуту начался дождь, с неба посыпался град, и тяжелые тучи повисли над острыми шпилями университета. Нет, она не могла находиться в этом городе, быть около Гилберта все это время. Господи, прижала она руку к губам, ей ведь придется каждый день видеть его, каждый день говорить с ним и смотреть на него, в эти холодные, непроницаемые глаза. Она не сможет. Лучше упасть посреди галереи и перестать чувствовать и видеть все. Но даже тогда, Мадаленна была в этом уверена, она все равно бы видела его — спокойного, невозмутимого и такого далекого. Это был бы не вечный покой, а вечная пытка. Ей надо было убежать.
Мадаленна кивнула самой себе и пошла из двора. Ее кто-то позвал, казалось, что это была Дафни, но она не повернулась, а ускорила шаг. Она почти бежала, когда вдали показалась знакомая площадь. Ноги неслись так быстро, что Мадаленна успевала пробежать мимо всех светофоров. Она бежала, уворачиваясь от всех автомобилей и автобусов. Она не остановилась на пешеходном переходе, не обращала внимания на прохожих, которые странно смотрели на нее. Мадаленна бежала и надеялась, что все беды останутся позади. Улица вместе с домами стала размытой, и она прислонилась к ограде парка. Дышать было трудно, приходилось открывать рот как рыба, сердце билось еще сильнее, но теперь оно хотя бы не замирало вовсе, и Мадаленна приложила руки к горлу — там саднило от сухого дыхания. Нельзя было себя так мучит, что случилось, того уже не поправить, надо было думать о том, как жить дальше.
Она осмотрелась — этот район оказался ей знакомым, недалеко была Белгравия, и чем выше становился холм, тем богаче были украшены дома. Белые фасады с кружевными балконами и террасами успокаивали своим видом, и дыхание постепенно стало восстанавливаться. Сразу идти домой не хотелось, не хотелось говорить Аньезе, что она решила уйти из университета и перейти на агрономический факультет. Маме очень нравилось, что ее дочь обучалась на такую интеллигентную профессию, и с конца школы она отбивала все нападки Бабушки, которая говорила, что ее внучке не следовало идти учиться вообще, а если такая дурная идея и пришла, то лучше всего поступить на юридический факультет — адвокат это всегда так прекрасно. Нет, сообщать Аньеза, что она решила стать агроном нужно было после того, как Мадаленна хоть немного подкрепится. Она поправила сбившийся набок жакет и пригладила растрепавшиеся волосы. Недалеко был книжный магазин Стэпфорда, туда и стоило отправиться. Там было тихо, спокойно, можно было спрятаться за книжными полками, и никто ее не побеспокоил бы. Да, туда она и отправится.
Убедившись, что на дороге не стояло никаких машин, Мадаленна перешла перекресток и пошла спокойным шагом. Сегодня в университете еще раз можно было уже не появляться. Какой смысл, если она все равно скоро подаст заявление на отчисление. А если не посещать лекции несколько месяцев, ее вообще могут спокойно выгнать. Да, вероятно, она так и поступит. Уедет в Портсмут и станет ждать, когда на ее имя придет оповещение, что ее исключили. Мама, конечно, будет переживать, но скоро успокоится, когда поймет, что ее дочь абсолютно счастлива. А она будет счастлива; в своем спокойном и вяло текущем мире Мадаленна как раз придется к месту. Она больше не влюбится в чужого мужа, не станет разрушать чужую семью, будет спокойно жить, заперевшись в фамильном особняке, а потом, может быть, так же мирно сойдет с ума. Прекрасная жизнь, если в результате ее она очутится в своем собственном мире.
Мадаленна дошла до дверей магазина, и только потом вспомнила, что видела Эйдина тут несколько раз. Он тоже мог зайти, выпить чашку кофе, полистать книги. Ей не хватало только еще одной встречи. Делая вид, что она поправляет пуговицы и прическу, она неспеша оглядела все витрины и столы за ними — Гилберта нигде не было видно. Наверное, ей повезло, и он забыл про этот магазин. Да и потом, у него должны были быть еще несколько пар по риторике и одна по искусствоведению, ему некогда было расхаживать по кофейням. Мадаленна тряхнула головой и смело отворила дверь. Внутри действительно было малолюдно, и знакомой фигуры в сером пальто она не заметила. Мадаленна заказала черный кофе, по-особому крепкий, с лимоном, и села за свободный стол, в глубине зала. Негромко играла одна из старых пластинок Бинга Кросби, и она взяла с полки одну из книг Диккенса.