Страница 59 из 72
В переговорах в дело шли все приёмы и уловки, ничто не могло быть слишком грязным или слишком затратным в той игре, что велась в эти дни в Амбуазском замке. Взятки давали золотом, торговыми привилегиями, пашнями, реками, лесами и поместьями, из рук в руки переходили замки и города, — именно так решалась судьба адрандской короны.
Многие уговаривали герцога Фиарийского на открытый мятеж против короля. Даже его родной брат, не отказавшийся от этой идеи, продолжал увещевать Рене Льва. На одном из вечерних пиров, что герцог закатывал регулярно, эпинальский коадъютор провозгласил тост за здоровье короля Адранды и при этом более чем выразительно посмотрел на брата. Однако Рене Лев лишь улыбнулся в ответ и добавил, что он поднимает бокал за здоровье Антуана Восьмого.
— Почему, брат, почему?! — ближе к полуночи того же вечера спрашивал у него Луи де Лоррен. — Почему ты упорно отказываешься надевать корону?
— Мне довольно коннетабльского жезла, — отвечал Рене Лев. — Смена династии — всегда потрясение для страны. Да и не стоит торопиться, брат мой. Мы начнём с того, что уберём Красного паука, а ты займёшь его место у трона. Пока его величество будет веселиться в своём дворце и гулять по парку, мы станем править. Когда же он отправится к Господу бездетным — ведь выбирать себе супругу и заводить наследников он явно не желает, вот тогда и посмотрим, кому в руки упадёт корона.
— Не слишком ли далёкая перспектива, брат, — с сомнением покачал головой коадъютор.
— Мне надоело повторять, брат, — в голосе герцога Рене зазвенел металл, — я не стану кровавым узурпатором, который наденет на себя корону, снятую с трупа. И более на сей счёт я ничего слышать не желаю.
Большие напольные часы пробили полночь, как будто ставя точку в разговоре, однако это была не последняя беседа герцога в ту ночь. В дверь его покоев постучался слуга и доложил, что прибыл валендийский посол.
— Точен, словно билефелецкие пистолеты, — усмехнулся Рене Лев и велел приглашать посла.
Тот был одет в чёрное, словно монах, и лишь шитый золотой нитью кант выдавал в нём гранда первого класса, имевшего привилегию говорить с королём и получать ответы с покрытой головой. На шее его висела массивная золотая цепь с рубином, а пальцы украшали кольца. Правда, от своих соглядатаев герцог знал, что это золото составляет едва ли не всё состояние валендийского посла, почти разорённого недавно отгремевшей на его Родине гражданской войной.
Гранд не отказался от вина, однако лишь пригубил его, только для вида, и сразу перешёл к делу.
— Герцог, я принёс для вас тревожные вести. Его величество, король Антуан, собрал вокруг себя две дюжины самых верных гвардейцев, набранных лично д’Эперноном — самым доверенным из миньонов короля. Он набрал из провинции, среди безденежных дворян, и они преданы ему, будто свора голодных псов.
— Ему или королю? — уточнил коадъютор.
— Д’Эпернону, — ответил валендийский гранд, — лично и только ему, я в этом уверен.
— Их было больше, когда мой верный Кампо-Бассо вошёл в Эпиналь и хотел арестовать короля во дворце, — заявил герцог Фиарийский. — Около полусотни, может, немногим меньше. Они славно послужили королю, когда тот бежал из дворца. Уверен, тогда в столице погибла половина из них. Но что тревожного в личной гвардии? У каждого разумного и пекущегося о своей безопасности человека таковая имеется. И держать при себе нищих провинциальных дворян, живущих лишь своей шпагой, весьма разумное решение.
— Я не зря, упоминая их, назвал этих дворян сворой голодных псов, герцог, — покачал головой валендийский посол. — Его величество хочет спустить их на вас.
— Не посмеет, — возразил ему Рене Лев. — Его псы обломают зубы, а старая знать откажется от него. Попытайся его величество решить вопрос столь пошло, и он точно лишится трона.
— Но вы можете использовать эту свору против короля, брат мой, — заметил коадъютор. — Они — доказательство его слабости и неуверенности в собственных силах.
— Это будет хороший ход, — согласился валендийский посол, — и всё же я бы рекомендовал вам, герцог, если вы, конечно, желаете знать моё мнение, действовать более решительно.
— Решительные действия, если вы желаете знать моё мнение, довели вашу Родину до гражданской войны. Я не хочу идти по тому же пути. Но я благодарен вам за предупреждение и советы.
Посол вежливо раскланялся и покинул покои герцога.
— Ты так уверен, что король не натравит на тебя этих псов? — удивился Луи де Лоррен, стоило за валендийским грандом закрыться двери.
— Ты очень верно уточнил, кому именно они преданы, — снова усмехнулся Рене Лев, — и валендиец ответил, что д’Эпернону. Мой верный Кампо-Бассо намедни имел краткую беседу с архиминьоном его величества. Д’Эпернон пожаловался, что вынужден платить своим людям из собственного кошелька, а тот скоро покажет дно. От короля и Красного паука он ни медяка не получил, его кормят словами, а ими долго сыт не будешь.
— И если король лишится даже их, то распишется в полном бессилии.
— Совершенно верно, брат мой, и вот тогда-то знать поймёт, что Адранда нуждается в твёрдой руке, которая должна править страной. А чья рука может быть твёрже, нежели коннетабльская?
Однако и валендийский посол не был последним посетителем герцога Фиарийского. Хотя на визит этого он никак не рассчитывал.
Рене Лев уже собирался попрощаться с братом и навестить будуар поселившейся неподалёку от его покоев маркизы де Нуармутье, как в двери снова постучался слуга.
— Кого ещё принесло? — удивился герцог, однако слуга доложил, что к его светлости пожаловал господин д’Эпернон.
— Если уж сам архиминьон пришёл ко мне, — усмехнулся Рене Лев, — то песенка его величества спета.
Королевский любимчик, который вопреки расхожему мнению вовсе не был трусом, что доказал во время схватки во дворце, когда со шпагой и пистолетом оборонял его величество на всём пути до ворот, был одет с иголочки, холёные руки его скрывались под перчатками тонкой кожи, правда, обычных для него колец и перстней на пальцах не было, да и цепи на шее — тоже. И это многое сказало герцогу Фиарийскому.
— Я прибыл к вам, ваша светлость, — как всегда, тон д’Эпернона был угодлив до подобострастия, — чтобы передать слова его величества. Наш повелитель, — он особенно подчеркнул тоном слово «наш», — приглашает вашу светлость для приватных переговоров в свой кабинет.
— И когда его величество хочет видеть меня?
— Завтра, как можно раньше утром, — ответил д’Эпернон. — Он хотел бы видеть вас до начала переговоров со знатью, в час примы,[21] когда его величество завершит молитву.
— Непременно буду, — кивнул герцог, — однако для того, чтобы передать такую весть довольно и простого слуги. Отчего же ко мне явились вы? Или его величество больше никому не может довериться?
— Пока он доверяет мне и моим людям, однако за это доверие надо платить. Я не нуждаюсь в содержании, но не могу содержать ещё и дюжину набранных в провинции дворян. У них нет ничего за душой, кроме шпаги и любви к Отечеству. Они готовы защищать короля. Но тот платит им самой чёрной неблагодарностью. За него проливали кровь во дворце, когда его штурмовали наёмники графа Кампо-Бассо, половина из них осталась там. И как за это отплатили? Лишь пустыми словами о том, что когда кризис пройдёт, мы получим всё, что нам причитается.
— Скромно, — поддержал его герцог, — более чем скромно.
— Я пришёл к вам, ваша светлость, чтобы вы поддержали нас завтра на собрании знати. Прошу выплатить обещанное моим людям из королевской казны.
— Если вы не запросите чересчур много, то, думаю, знать не откажет вам и принудит его величество погасить этот долг.
— Тогда мы будем в долгу у вас, ваша светлость.
Такой намёк не понял бы только полный идиот, а уж им-то герцог Фиарийский точно не был. Он тепло попрощался в д’Эперноном, а после с коадъютором, и, распорядившись насчёт раннего завтрака, отправился-таки к маркизе де Нуармутье. Правда, ласкам её он предавался недолго, помня о том, что завтра в час примы должен быть на приёме у короля.
21
Прима — первая дневная молитва, около 6 утра.