Зыбкое равновесие

Он платье стал с меня срывать

валъде индецентер, (Valde indecenter — очень непристойно)

мне ручки белые ломать

мультум виолентер. (Multum violenter — очень грубо)

Потом он молвил: "Посмотри!

Немус эст ремотум! (Nemus est remotum! — Роща ведь в сторонке!)

Все у меня горит внутри!"

Планкси эт хок тотум. (Planxi et hoc totum — я плакала и все прочее)

"Пойдем под липу поскорей

нон прокул а виа. (Non procul a via — недалеко от дороги)

Моя свирель висит на ней,

тимпанум кум лира!" (Tympanum cum lira — тимпан и лира)

Пришли мы к дереву тому,

диксит: седеамус! (Dixit: sedeamus! — Он сказал: давай сядем!)

Гляжу: не терпится ему.

Лудум фациамус! (Ludum faciamus! — Давай поиграем!)

Тут он склонился надо мной

нон абскве тиморе. (Non absque timore — не без робости)

"Тебя я сделаю женой…"

Дульцис эст кум ope! (Dulcis est cum ore — он сладкоречив)

Он мне сорочку снять помог,

корпоре детекта, (Corpore detecta — обнажив тело)

и стал мне взламывать замок,

куспиде эректа. (Cuspide erecta — подняв копье)

Вонзилось в жертву копьецо,

бене венебатур! (Bene venebatur — хорошо поохотился)

И надо мной — его лицо:

лудус комплеатур! (Ludus compleatur! — Да свершится игра!)

Глава 14

Царский дворец Вавель прекрасен, и, что еще важнее, удобен. Здраво поделен на парадную, официальную, деловую и жилую часть. Но я повел своих офицеров через Парадный Вход. Знакомый кавалергард только хмыкнул. Заодно высказал претензии. Про то что, Саша, не чужие ведь люди. Мог бы взять с собой в поход пару ребят нашего полка. Пришлось извиняться. Причем делал я это искренне. И вправду, не подумал. Бесстрашные мореходы Берг, Неверов и Баскес слегка взбледнули, придавленные великолепием. А величественные лакеи, снующие там-сям, и вовсе повергли ребят в трепет. Я решил, что им полезно проникнуться. Я-то здесь не впервые и вполне свыкся.

Мое возвращение из странствий домой выглядело скучно. Вечером к ресторану подъехала коляска, из неё вылезло четыре человека. Молча прошли через отдельный вход в жилые помещения. Отец появился за полночь. Поэтому, даже толком посидеть вышло только на следующий день. Это обычная история всех долгих и героических путешествий. Возвращаешься домой, ожидая, что там все по-другому. А там не то что все по старому, но и никто не заметил твоего отсутствия.

С другой стороны, в нашем случае это и к лучшему. Чествования в Триесте утомили. Было ощущение, что все светские курицы поставили себе целью затащить кого ни будь из офицеров в постель. Мне это быстро надоело. Да и парням тоже.

Следующий день, впервые за долгое время прошел в ленивом безделье. Отец устроил в нашу честь торжественный обед. Слава богу, всей торжественности — меню на пять перемен блюд. А так кроме отца присутствовал только генерал от инфантерии Дублянский. Тот самый, что принимал у меня присягу в Лицее, вечность назад. Не обижайся, Саша, но Павел Олегович заслужил расспросить тебя сам. Народ, оробев поначалу, потом освоился. И мы впервые, после Александрии, просто посидели. К тому моменту, когда раскрасневшиеся Берг с Неверовым, забыв о всякой субординации, выстраивали бутылки строем османской эскадры, прибыл флигель-адъютант Императора. С приглашением завтра утром быть во дворце.

И вот, мы вошли в приемную Его Величества. На встречу нам встали флигель — адъютант Евгений Курасов и камер-юнкер Разумовский. Тот самый, что получил от меня люлей в день присяги. Больше никого в приемной не было. И это, вообще то дурной знак. Придворное холуйство никто отменить не в силах. И придворные любым способом стремятся мелькать перед Императором. За одним исключением. Когда император сильно не вдухе, он способен быть суровым. И вспомнить прегрешения. И принять решение о наказании. К чести самодержца, если так уместно говорить, зазря никто не страдал. Но придворные предпочитали не искушать судьбу. Хотя, с моей точки зрения, и говорить не о чем. Никого не обезглавили, и даже не сослали на каторгу. Известно всего о двоих отставленных от двора. Но для придворного это хуже смерти.

Так что пустая приемная как бэ намекает. Дальше началось удивительное. Я представился по всей форме. Представил спутников. Но тут вылез вперед Семен Разумовский. И заявил мне:

— Александр Алексеевич! Хочу сказать вам, что во время совместной учебы в Лицее, мое поведение было недостойным. И вы вправе на меня обижаться. Но прошу принять мои искренние извинения, и заверения, что впредь я никогда больше не позволю себе по отношению к вам неуважения.

Когда он начал, я было решил что он меня на дуэль вызовет. Но он меня удивил. И я сказал:

— О чем речь, Семен! Забыли. Позволь только полюбопытствовать, что тебя заставило, изменить обо мне мнение? Мои приключения?

— Нет, Орлов! Просто у меня было время подумать. И я тебе прямо говорю, мы- не друзья! И за благосклонность Елены Васильевны Булыгиной, я буду с тобой бороться, невзирая ни на что!

Все окружающие, на разные, голоса фыркнули.

Блин!!!! В приемной Императорского кабинета!

— Сема! Я клянусь тебе, что ни малейшим движением не стану препятствовать твоему счастью, и не сделал, и не буду делать ничего, чтоб завоевать Ленкину приязнь!

— Выбирай выражения, Орлов!

— Да-да. Прости за непочтительное упоминание Елены Васильевны.

— Между тем, господа, — вступил наконец то Курасов — ты, Саша, будешь принят Его Величеством. А вас, господа, проводят к Его Сиятельству Бенкендорфу.

— Господин Курасов, поделитесь — попросил я — это арест?

— Не думаю. Арестантских карет не вызывали. Ступайте, господа. Господин Разумовский вас проводит.

И камер-юнкер увел снова оробевших мореходов.

— Дело плохо, Саша-сказал мне Курасов. — государь в дурном. Да еще английский посол ожидается. С тех пор как ты в море вышел, он здесь постоянно кровь пьет. Да еще и турки …Эх. Пойду. Доложу.

И скрылся за дверью кабинета. Появившись через мгновение, он шепнул:

— Мужайся, Орлов! — и широко распахнул дверь, громко объявив:

— Александр Алексеевич Орлов!

Я прошел в кабинет. Император стоял возле стола и задумчиво меня разглядывал. Все было по простому. Император был один в кабинете.

— Ну и что тебе сказал отец, Орлов?

— Он похлопал меня по плечу, Ваше Величество!

— И все?

— А что говорить? А по плечу он меня не хлопал с кончины матушки.

Ну да, особо не говорили. Просто отец обнял и сказал, что он не сомневался. Особо, Саша спасибо за девчонок. Минины уже собирались траур объявлять. а тут статья в газете.

— Ты знаешь, что с твоим выходом в море, а особенно с твоих эскапад в Черном Море, меня постоянно досаждают послы?

— Догадываюсь, Ваше Величество.

— И что ты на это мне скажешь?

— Да пошли они!

Открылась дверь, и вошел Курасов.

— Государь. Английский посол. Вы велели докладывать немедля.

Император отвернулся от меня, и кивнул.

— Посол королевы Виктории, Сэр Чарльз Стюарт, барон Ротсей! — провозгласил флигель-адъютант.

Сэр Чарльз из тех, что родились во фраке и с прямой спиной. Войдя, он учтиво поклонился. И гордо застыл недалеко от двери.

— Я вас слушаю, господин посол- сказал Александр Алексеевич.

— Ваше Императорской Величество! — начал барон- хочу сообщить вам, что правительство Её Величества, направляет Вам ноту протеста, в связи с нападением вашего фрегата на английские корабли! И она будет вручена вам на ближайшем официальном приеме.

— Да? — слегка удивился государь — а в Фигаро пишут, что это ваши корабли напали на фрегат.