Кровавый снег декабря

— Я, штабс-капитан, за Россию воевал ещё тогда, когда ты под стол пешком ходил! — вспылили Бистром. — У меня ран на теле больше, чем у тебя... естественных отверстий...

— А теперь, стало быть, можно её и под нож пускать? А раны-то как, не беспокоят? Или вы своими ранами своё предательство окупили?

— Ха, — неожиданно сказал Сперанский. — Я ведь теперь понял, почему у того прапорщика нервы сдали.

— Какого прапорщика? — заинтересовался Трубецкой.

— Некий прапорщик, фамилию не припомню, был отправлен с господина Клеопина показания снять. Так оный Клеопин его так из себя вывел, что бедный прапор с саблей бросился, — пояснил с улыбкой Михал Михалыч.

— Вот, значит, откуда у него шрамы, — вгляделся в Клеопина Бистром. — Дерзок ты, штабс-капитан.

— Полковник, — поправил генерала Николай. — Вы же, Карл Иванович, были генерал-лейтенантом, а теперь — генерал от инфантерии. Да и князь Трубецкой, помнится, полковником был. Всех собачек, наверное, в генералы произвели.

— Надо было этому прапору тебя насмерть зарубить, капитан, — устало сказал Бистром, неласково прищурив левый глаз.

— Надо было, — согласился Клеопин. — По крайней мере, сейчас бы я с вами не разговаривал.

— Ладно, господин... полковник, — сказал Трубецкой. — Мы о вас кое-что знаем. Честный офицер, присяге изменить не захотели. Я лично уважаю. Думаю, что и все остальные со мной согласны. Но всё-таки? Какова цель вашего демарша?

— А вы как считаете? Вы же как-никак штабист Генерального штаба...

— Ну, как штабист, — медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, — и как начальник Генерального штаба я считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, забеспокоились: а не будет ли кроме вас атаки более крупных сил. Согласитесь, полковник, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления — безумие...

— Считайте, князь, что это и есть безумие, — согласился Николай. — Надоело, знаете ли, без дела сидеть. А вы, господа, разве не безумцы?

— С чего бы? — удивлённо воззрился на него Сперанский. — Изложите.

— В сущности, ваша власть преступна. Это — первое. Второе — вы захватили власть в отдельно взятом городе. Вся остальная Россия — против вас. На что вы рассчитываете?

— Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймёт, что законной властью являемся именно мы, — мягко сказал Сперанский. — За нами — закон и армия. И сидим-то мы не в простом городе, а в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Знаете, полковник, это примерно двести тысяч квадратных вёрст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных — так на две-три наберётся. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.

— Стало быть, Россию раздерёте, — угрюмо высказался Клеопин. — Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?

— Это, Николай Александрович, мера временная, — спокойно сказал Трубецкой. — Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдёт, ежели уже не отошёл, Малая да Белая России — Польше и Австрии. То, чем управляет Михаил Романов, — это уже не империя.

— А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? — скривился Клеопин. — Даже странно... Герои войны двенадцатого года...

— Мы, Клеопин, здесь не виноваты. Виновник — Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, — с чувством превосходства сказал Сперанский. — Почему он бежал от собственного народа?

— Что-то я, господа, уже ничего не понимаю, — сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». — Можно подумать, что именно Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?

— Нет, восстание затеял не он, — пояснил Сперанский. — Восстание — это, скажем так, историческая необходимость. Революция — это естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите — Британия через революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент! Во Франции... Скажете — сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика, эдак, шестнадцатого. Россия — это тоже европейская страна. Значит, революция есть неизбежность. Понимаете ли вы меня?

— Нет, не понимаю, — мотнул головой Клеопин, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих... революционеров, не хотелось. Пересилив себя, он продолжил: — Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю, зачем нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!

— Э, молодой человек, — снисходительно бросил Сперанский. — Вы — слишком мелко мыслите. Революция не может быть без жертв. Каждому приходится чем-то жертвовать. Солдатам — жизнью, а крестьянам — куском хлеба. Ну, а что касается вас лично, то... Что, кстати, будет сделано с господином Клеопиным?

— Посидит до утра взаперти. Ну, а завтра или послезавтра его расстреляют, — позёвывая, бросил Бистром. — У меня и так уже из-за него был неприятный разговор с нашим «Бонапартом».

Карл Иванович постучал в дверь. Когда из неё выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:

— Штабс-капитана, то есть... полковника Клеопина отвести в лазарет. Пусть лекарь его ещё раз осмотрит. Прикажи, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.

— А когда расстреливать? — деловито спросил прапорщик, делая пометку в книжке. — И кормить чем?

— Да когда народу поднакопится, тогда и расстреляйте. Не собирать же из-за одного расстрельную команду. Ну, а кормить... — задумался Бистром. — Пусть из офицерской поварни принесут. Всё-таки мой бывший сослуживец...

Когда Николая уводили, то за спиной он услышал обрывок разговора.

— А что там с нашим «Бонапартом»? — спросил Трубецкой.

— Да в запое опять, — отвечал Бистром. — Я уж и водку распорядился убирать, так ведь нет, находит где-то...

— Да пусть себе, — примирительно сказал Сперанский. — Ну, пьёт Гавриил Степаныч, но никому же не мешает...

Клеопина отвели в подвал. Пока шли, он разобрался-таки, где шёл допрос — в самом здании Сената! Приходилось как-то тут караул нести. «Узилище», в которое его отвели, особыми удобствами не отличалось. Однако наличествовала деревянная кровать с соломенным матрацем и куцее шерстяное одеяло. «Лучше, чем в Петропавловке, — решил Николай, со сноровкой бывалого арестанта «обживаясь» на новом месте. Бородатый (!) солдат, вероятно, из человеколюбия оставил заключённому кусок сухаря и баклажку с водой. Умело орудуя огнивом, нижний чин высек искру и раздул огонёк.

— Ну вот, Ваше Высокоблагородие, — удовлетворённо заявил бородач, укрепляя разгоревшуюся лучину в светец. — Свечек-то у нас уже давно не водится, так что не забывайте лучинку менять. Щепок-то там прорва. Токма глядите, чтобы огонь не погас, а не то тут крысы лютуют!

— Спасибо, братец, — поблагодарил Клеопин солдата.

— Эх, — горестно вздохнул солдат. — Дожили! В Сенате — и свечек нет.

— Ну, мне-то это и лучше, — рассмеялся Николай, вспомнив крепость. — Я, когда в Петропавловке сидел, зажёг как-то сальную свечку, а крыса её — цап. Уронила, потушила да и сожрала!

— Свят-свят, — закрестился солдат. — Не, у нас покамест крысы на людей не кидаются. Кошку бы сюда, да нету. Не разрешает господин Сперанский кошек держать. Чихает он от них. Ну да ладно, пойду я.

— Расстреливать-то когда поведут? — поинтересовался полковник.

— Да кто его знает, — почесал солдат затылок. — Вот, скажем, князя Оболенского, так того целый месяц держали. А вот его Высокопревосходительство генерала Нейдгарда вместе с господином Рылеевым — так тех через два дня. И других — кого как...

— Однако, — закрутил головой полковник. — Ну, генерал Нейдгард, начальник штаба гвардейского корпуса — это понятно. Но эти-то господа? Рылеев, сколько я помню, членом правительства был...