Кровавый снег декабря

— Ну и ну, — только и выговорил полковник. — А на кой... э-э... леший вашим охотникам на морского зверя земля? Они что, сельским хозяйством будут заниматься? Или — в аренду сдавать? Я что-то не слышал, чтобы земля в Архангелогородской губернии спросом пользовалась.

— Да они и сами ещё не знают... Но говорят: «А чем мы хуже?»

— Тоже правильно, — вздохнул Клеопин. — Земля — она и в Сибири земля... Ладно, господа офицеры. Городничий, он ведь не только ябедать приходил. Вчера почта прибыла, фельдъегерская. Из-за пьяных писарей городничий сам её и разбирал всю ночь. В числе прочего — пакет от государя. Токмо касается он не нас, а наших пленных. Так что, командуйте, господа, на построение всех, кто в трудниках у владыки служит, и тех, кто в подвале сидит...

— Всех? — уточнил Беляев. — И офицеров, и этих... хохлов?

Клеопин покачал головой:

— Пока — только унтеров и нижних чинов.

...За несколько месяцев пленников в Тихвине накопилось прилично. Кормить почти тысячу душ было разорительно. Клеопин уж подумывал отправить их куда-нибудь в Заболотье или на Горку. Но тут сам государь принял решение...

Построение провели не в стенах монастыря, а за его пределами, на берегу Тихвинки. Из подвалов мятежные солдаты выходили, зажмурив глаза и радуясь пока лишь тому, что вывели на солнце. Трудники из бывших «преображенцев», успевшие отпустить бороды, шли спокойно, покоряясь неизбежному. Люди ожидали самого худшего — от расстрела и виселицы до утопления в реке...

Когда пленные были построены, а охрана из числа поморов и гарнизонных солдат разместилась сзади, взяв ружья на изготовку, откуда-то появился несущийся со всех ног отец-игумен, который не был введён в курс дела.

— Бывшие солдаты Российской империи! — начал полковник Клеопин. — Все вы виновны в самом страшном грехе — смерти Помазанника Божиего, императора Николая. Однако... (сделал он паузу) здравствующий ныне император Михаил Павлович желает вас простить, вы вновь можете стать солдатами.

Полковник развернул Манифест и стал читать: «Мы, Божию Милостию Император Всероссийский и прочая Михаил Второй, считая, что нижние чины и унтер-офицеры, участвовавшие в убийстве помазанника Божиего Императора Николая Павловича, являлись лишь орудием в руках злокозненных мятежников, могут искупить свою вину перед Господом Богом, Россией и Императором тем, что добровольно, с оружием в руках, пойдут на защиту рубежей российских за Кавказским хребтом. Писано 15 августа одна тысяча восемьсот двадцать шестого года. Михаил».

Настоятель Тихвинского Успенского монастыря облегчённо вздохнул. Бывшие солдаты заволновались, но покидать строй или задавать вопросы не решались. Полковник, свернув документ, вновь обратился к серой массе:

— Итак, государь своё слово сказал. Дело за вами. Те из вас, кто желает искупить вину, отправляются на берег и грузятся в барки. Провизия уже загружена. Затем, под конвоем, вас отправят в Ярославль, где формируется сводная штрафованная дивизия, коей командовать будет цесаревич Константин. После формирования вы отправляетесь на Кавказ, в войска наместника государя — генерала Ермолова. Разрешаю задавать вопросы.

— А ежели, Ваше Высокоблагородие, кто откажется? — спросил пожилой трудник, в котором с трудом угадывался бывший унтер-офицер Преображенского полка.

— Тот, кто откажется, будет считаться изменником и содержаться в заключении до вынесения суда. Увы, — обратился полковник к настоятелю, — отец игумен, о ваших трудниках из состава пленных Его Величеству неизвестно.

На отца-настоятеля было больно смотреть. Он сгорбился, потеряв многолетнюю выправку. Кажется, владыка чувствовал себя виноватым в том, что его трудники, некоторые из которых уже пожелали пойти в послушники, должны были сделать выбор...

— Владыка, — вновь обратился Клеопин к настоятелю. — Ежели вы помните, то трудники эти вам жизнью обязаны. И то, что они тут стоят сейчас, — ваша заслуга... Ну-с, а теперь, — перевёл он взгляд на солдат, — желающие идти на Кавказ — выйти из строя...

Когда бывших военнопленных солдат увели, настал черёд и для офицеров. На сей раз строй был гораздо меньше, но всё-таки насчитывал десятка два человек.

— Итак, господа бывшие офицеры, — начал полковник свою речь. — Да-да, (подчеркнул он!) бывшие офицеры, потому что, согласно Указу его Императорского Величества, все мятежники считаются лишёнными чинов и званий...

— А мне плевать, что там рыжий Мишка решил, — выкрикнул из строя прапорщик Рогозин.

У Клеопина зачесалась правая рука. Очень уж хотелось ударить молокососа, но сдержался. Он жестом удержал одного из солдат, который приготовился «поучить» наглеца прикладом.

— Свои эполеты, юноша, вы получили от императора, — размеренно сказал полковник. — Значит, император вправе их и снять! И я с удовольствием бы их с вас содрал, но... Оставлю это до гражданской казни... Теперь — о Вас...

Клеопин прошёлся вдоль строя, рассматривая каждого из стоявших перед ним:

— В списке, полученном мною, есть несколько имён, коих, по приказу императора, следует казнить на месте без суда и следствия. К счастью, господа Каховский и Бестужев-Рюмин погибли, а господин Муравьёв-Апостол покончил с собой. Увы, из списка остались только две персоны, которые тут присутствуют...

Медленно, понурив голову, из строя вышел майор Терёхин.

— Я готов, — хрипло сказал он.

— К чему? — удивился полковник. — И чего вы вдруг вышли?

— Ну, — замешкался майор с ответом. — Из оставшихся офицеров я — старший по званию...

— Господь с вами, — махнул рукой Клеопин. — В списке этом, например, есть отставной подпоручик Рылеев и нет, скажем, генерала Юшневского. Нет, майор — это не вы. Это — бывший капитан Еланин. Прошу...

— Ник, а командовать расстрелом вы сами будете? — насмешливо спросил Еланин.

— Нет, — спокойно ответил Клеопин. — Есть фельдфебель, есть расстрельная команда. Они это лучше меня сделают.

— Ах, так вам противно руки марать, господин полковник?

— Павел Николаевич, Павел Николаевич, — покачал головой полковник, — вы так ничего и не поняли. Не обижайтесь, но... Знаете, я уже много раз представлял нашу встречу. Думал, вот сойдёмся на поле боя... Возьму это я старого друга в плен да и отпущу его на все четыре стороны. Он тогда возьмёт и раскается. Или — дам ему в руки саблю и скажу: «Защищайтесь!»

— И что изменилось?

— Сейчас поясню, — пообещал Клеопин. — Только вот ещё одну персону назову...

Строй офицеров напрягся как струна. Всё же никому не хотелось, чтобы его имя было названо... Полковник между тем продолжил:

— Вторая персона — бывший прапорщик Преображенского полка Рогозин.

— Почему я? — спал с лица прапорщик.

— Прошу вас, выйдите из строя, — попросил Клеопин.

Юный прапорщик упёрся было плечами в стоящих рядом с ним офицеров, но был выдернут и поставлен вперёд.

— Итак, — продолжил полковник, наклонил голову. — Оный прапорщик объявлен вне закона за то, что в ночь с 14 на 15 декабря приказал солдатам Преображенского полка добивать раненых.

— Да я разве в этом виноват? — взвился прапорщик. — Эту команду сам полковник Шипов дал. Может, мы им смерть облегчили.

Клеопин не выдержал. Подошёл к Рогозину и, взяв его за воротник, хорошенько встряхнул, говоря прямо в лицо:

— Мы на Кавказе даже чеченов раненых не добивали! Подполковник Беляев от Бородина до Парижа прошёл — ни одного раненого француза не приказал расстрелять! Я три месяца на дорогах партизанил да офицеров расстреливал, но тоже ни одного раненого не добил... Ладно...

Полковник оставил прапорщика и повернулся к старому другу:

— А лично вы, Павел Николаевич, попали в этот список за поселян... Что там ваши малоросские казаки в Новгородской губернии вытворяли? Баб насиловали да на крестьянах учились головы рубить? А вы как командир этого не остановили...

— На мне лично — крови нет, — глухо сказал Еланин. — Но революция — это стихия! Её не остановить. А вы, полковник, войдёте в историю как один из палачей революции.