Кровавый снег декабря

— Простите? — удивился император. — Почему нет смысла?

— Потому что для партизанской войны что излишек сил, что их недостаток — в равной мере плохо! Думаю, генерал-лейтенант Давыдов может это подтвердить.

— Абсолютно, — согласился поэт-генерал. — Когда в отряде войско большое, то сложно людей и кормить, и поить, и на постой размещать. Фураж опять-таки. Сложно наступления готовить. Да и, простите за откровенность, драпать сложно. У партизан ведь какая задача? Не насмерть биться, а так — напал, пощипал да убежал. Партизаны — вольница. С дисциплиной они не дружны. Мне-то ещё хорошо было. В подчинении лишь казаки да гусары, которые и до войны друг друга знали, посему могли вместе взаимодействовать. А Клеопину каково? У него же все «разношёрстные». Пока обучит их совместно действовать, много воды утечёт. За это время его изменщики десять раз разбить успеют. Да и ещё ведь у него проблема... Если мы все — что я, что Фигнер, что Сеславин — знали, что крестьяне-то нас, ежели совсем-то плохо будет, и от французов укроют, а то и этих же французов раньше нас на вилы поднимут, то Клеопин — он за свои тылы спокойным быть не сможет.

— М-да, — задумчиво протянул император. — Смута да гражданская война — что же хуже... Какие ещё соображения?

— Разрешите, государь? — начал излагать своё видение этого дела Редигер. — Как мне кажется, всё-таки следует рассматривать Тихвин как плацдарм для наступления на Петербург. Не скрою — это неожиданно. Так ведь согласитесь, господа, до сегодняшнего дня мы были уверены, что город находится в руках мятежников. А это несколько меняет дело. Почему бы нам не перебросить в Тихвин, по той же водной системе, несколько полков? А потом не начать общее наступление?

— Когда мы сможем начать наступление? — спросил вдруг император, посмотрев на генералов тяжёлым взглядом. — После нашей конфузим... да что там — разгрома под Смоленском, я, господа, не хотел даже поднимать такой вопрос. И всё же?

— Думаю, что не ранее ноября, — после некоторого раздумья ответствовал Редигер. — Мы провели рекрутский набор. Но нужно какое-то время, чтобы научить рекрутов. Нельзя же их сразу в бой посылать. А войск, готовых к бою, сегодня у нас не более семидесяти тысяч. Это не считая гарнизонных частей и тех казачьих полков, что подчиняются лично вам, государь.

— А есть и такие? — удивился Михаил.

— Уральское, амурское и даурское казачества. Их немного. Но думаю, что три-четыре полка они выставить способны.

— Что ж, тогда подготовьте соответствующий приказ, господин министр. Пусть они перейдут в ваше подчинение. С Китаем мы покамест воевать не собираемся, а казачий полк нам больше здесь сгодится. Значит, к ноябрю у нас будет...?

— Свыше ста пятидесяти тысяч. Из них — сорок тысяч сабель и сто десять штыков. Думаю, что ещё тысяч тридцать удастся собрать из тех, кто дезертировал.

— Сколько мы сможем переместить в Тихвин?

— Думаю, что для Тихвина необходимо тысяч тридцать-сорок пехоты и... — задумался Редигер, — не менее ста орудий.

— Позволите? — обратился Давыдов. — Есть только одно «но». Как только мы начнём перемещать под Тихвин крупные силы, об этом станет известно в Петербурге. Думаю, что они сразу же бросят на город крупные силы. В этом случае той командой города не удержать. И я не уверен, что в данный момент, пока мы разговариваем тут, там уже не захватывают город.

— Ну, быстрее, чем юнкер, поручик то есть, дошёл, известия мы не получим, — вступил в разговор молчавший допрежь генерал-губернатор московский князь Голицын. — Значит, нужно подумать о другом. Я бы, Ваше Величество, прямо сейчас отдал бы приказ подчинить все гарнизонные команды Новгородской губернии тому штабс-капитану. Гонцов бы сегодня и отправили с приказом. И чтобы по получении приказа все двигались к городу Тихвину с обозами да с оружием. На какое-то время город бы удержали. А там, глядишь, и регулярные войска подтянуть можно.

— А сколько там городов-то осталось? — поморщился император. — Устюжна да Белозерск. Ну, какие-то ещё. Остальные-то все — в руках бунтовщиков. А команды уездных гарнизонов — двадцать-тридцать инвалидов с фитильными фузеями?

— Тут двадцать, там — тридцать, — покачал головой губернатор, — а там глядь — уже и полк!

— А ведь господин губернатор прав! — встрепенулся вдруг Киселёв. — Если отправить приказы не только в новгородские города, но и в Вологду и в Архангельск, то через месяц в Тихвине будет стоять целый полк. А с полком да с артиллерией-то можно и город удержать.

— Что ж, господа, — подвёл итог император. — Чтобы время зря не терять, засаживайте-ка, Дмитрий Владимирович, за работу всю свою канцелярию. Пусть депеши пишут. А теперь вот что, господа: а как же с артиллерией быть?

— С артиллерией, Ваше Величество, сложностей я не вижу, — сказал Киселёв. — Поступили пушки с уральских заводов. Порох, ядра — всё есть. Проблема в артиллеристах. Нехватка командиров расчётов и батарей. Даже с рядовыми фейерверкерами — и то беда. Артиллеристы — не пехота. Их учить и учить нужно.

— Юнкер сказал, что в Тихвине — десятка два сапёров с унтер-офицерами, — нашёлся император. — Вот их за орудия и поставят. Ну, пару-тройку артиллерийских офицеров мы им отправим, чтобы пристрелку научили делать. А точность попадания при обороне — так она не особо и нужна. Что там у нас ещё?

— А ещё, — вдруг улыбнулся Редигер, — ежели в Тихвине будет стоять полк, да с артиллерией, то потребуется и командир полка. А то и целой дивизии! Потребуется толковый командир. Есть там подполковник Белозерского полка Беляев, но...

— Но к званию полковника лучше представить штабс-капитана, — весело заключил Михаил Павлович. — К полковнику, господин военный министр, вы и сами имеете право представить. Или уж хотите его сразу в генералы? Не рановато ли — из штабс-капитанов да в полковники-генералы? Это не юнкера в поручики произвести.

— Ну, как угодно Вашему Величеству, — наклонил Редигер умную голову в почтительном поклоне. — Но все генералы были когда-то штабс-капитанами... Можно же Клеопина и в полковники произвести, гвардейские. Только — в гвардии полковника опять-таки только вы сможете произвести! А полковник лейб-гвардии егерского полка, коим станет Клеопин, — это ведь ещё и щелчок по мятежникам, которые сейчас свои звания раздают!

— А вы ведь правы, — хмыкнул государь. — Полковник лейб-гвардии... Так мы и Клеопина возвысим, и, возможно, сумеем перетянуть к себе тех, кто будет колебаться...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДНЕВНИК ЭЛЕН ЩЕРБАТОВОЙ

15 декабря 1825 года

Вчера должно было состояться обручение. Ждали гостей, но почти никто не явился. Не было не то что бала, а даже dansant. Те, кто пришёл, говорили, что на Сенатской площади что-то произошло. Там стояли солдаты с пушками и слышались выстрелы. Я думала, что именно так и приносят присягу и что Николенька, когда всё закончится, приедет к нам. В конце концов помолвка — это не венчание и её можно провести совсем без гостей, а только с родственниками. Но вместо этого папеньке принесли какую-то странную записку, где Коленька просит нас немедленно уехать из Петербурга! Я спросила папеньку — что случилось? Но он только наорал на меня! Я заплакала, а он, чего раньше за ним не водилось, только отмахнулся! От неожиданности я перестала плакать.

Вечером смотрела на платье, в котором должна была пойти на обручение. Оно такое красивое! Но подвенечное платье, которое маменька заказывала у Bopertui, ещё лучше!

16 декабря 1825 года

С утра папенька отправил своего камердинера за новостями, но тот не вернулся ни к обеду, ни после. К вечеру приехали двое бывших папенькиных сослуживцев по лейб-гренадерскому московскому полку. Один из них — подполковник Сёмин, который до сих пор ещё служит. Он был прапорщиком в те времена, когда папенька уже стал подполковником. Второго я толком не знаю. Гости просидели взаперти весь вечер, о чём-то разговаривали. Дворня и маменька ничего не знают. Маменька даже караулила у двери, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Сказала, что слышала слова «мятеж», «изменники», «Великий князь скрылся». К чему бы всё это?