Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 58 из 93

...После аудиенции у императора бывший дворянин и командир полка, в одночасье оказавшийся мещанином, остановился у московского двоюродного дядюшки, тайного советника и камергера. Несмотря на своё остзейское происхождение, старик был русофилом и монархистом до мозга костей. Более того — сменил лютеранство на православие. На племянника-бунтовщика смотрел, как на пустое место. Хорошо ещё, что не выгнал в шею. Только, памятуя об ошельмованном и умершем безвременно брате — бывшем сибирском генерал-губернаторе, батюшке Павла, дядюшка отвёл племяннику флигелёк во дворе.

Три раза в день слуга приносил еду новоиспечённому мещанину. Исправно меняли постельное бельё, топили баню. Но ни разу за три месяца, пока Павел Иванович оставался в Москве, с ним никто не пытался заговорить. Даже слуги шарахались, как от зачумлённого. Ещё бы — мятежник, государственный преступник, сохранивший жизнь только по милости государя-императора.

Наверное, будь Павел Иванович чисто русским человеком, без примеси изрядной доли немецкой крови, он бы давным-давно сбежал и из дядюшкиного дома, да и из Москвы. Или просто-напросто спился. Но прагматичная немецкая кровь говорила, что зимой уходить бессмысленно. Единственное развлечение — чтение сентиментальных немецких романов, которые обнаружились во флигеле.

Первоначально Павел Иванович даже увлёкся. Всё же пока служил — было не до лёгкого чтения. Уж если и читал, то Дидро с Вольтером да Радищева в списках. Но вскоре романы стали навевать скуку. Слабые подражания Лессингу и Шиллеру. Благородные разбойники, добродетельные девицы, ухитряющиеся сберечь девственность при самых пикантных обстоятельствах. Пожалуй, ни один из них не мог бы сравниться с «Русланом и Людмилой». Хотя, как там говорил Василий Пушкин по поводу поэмы собственного племянника?

Помимо еды и постели каждое утро слуга приносил и оставлял на столике двадцать копеек серебром. В банные дни их было только три алтына. Вначале Пестель не понимал — в чём же тут логика? Несколько позже сообразил: старый педант расценивает его пребывание как приём... военнопленного! Когда-то, во времена войны с Наполеоном, специальным рескриптом императора генерал получал три рубля в день, штаб-офицеры — рубль, а обер-офицеры — пятьдесят копеек. Выходит, дядюшка очень высоко оценивал свой стол и кров. Не менее чем в целый рубль! За такие деньги можно было столоваться в лучшей ресторации Москвы и жить в апартаментах новой гостиницы «Рояль». Хотя... Не исключено, что родственник оценил его пребывание в меньшую сумму. Сколько должен получать мещанин, чинов и званий не имеющий?

Вначале Павел Иванович хотел отказаться от денег. Но, здраво рассудив, решил, что это не последние деньги старого камергера. Поэтому, имея при себе мелочь, мог позволить себе прогуляться до английской кофейни. Из-за её непопулярности шансы встретить знакомых были малы. Пестель брал на полкопейки бублик, на одну — кофий и ещё на три свежий номер «Московских ведомостей». Остальные «суточные» он аккуратно складывал в шкатулку.

Из газет удавалось узнавать новости. Главной являлась та, что мятежники и правительственные войска до сих пор не перешли к активным боевым действиям, а европейские державы безмолвствуют, не признавая ни Временное правительство, ни императора Михаила Павловича. В кофейне, слушая разговоры посетителей (в основном молодых чиновников из архивов), Павел Иванович с удивлением отмечал — насколько выросла популярность императора Михаила Павловича! Изначально в разговорах мелькало «Рыжий Мишка». Потом — Михаил или Михаил Павлович. А теперь иначе как «государь-император» и не говорят! Москвичи заранее одобряли всё, что бы ни сделал император. И то, что подписал ходатайство о создании Восточного царства под протекторатом Ермолова. И то, что назначил первым министром бывшего начальника штаба 2-й армии Киселёва. И денежную реформу, которую провёл министр финансов Канкрин, сбежавший от мятежников. И, наконец, реформу о переводе всех крепостных крестьян в ранг государственных с наделением их землёй из расчёта десятины на едока безо всякого выкупа. При этом подушная подать и все повинности распределялись между общинами. Помещики, разумеется, были не очень довольны. Но всё же у них ещё оставалась земля, которой можно было распорядиться. В результате — император Михаил выглядел гораздо предпочтительнее, нежели Временное правительство. Но всё же...

У всех было опасение, что Россия вот-вот развалится на части. Точно такое же опасение было у бывшего полковника. Иногда ему приходила мысль — а стоила ли свобода раскола империи? Когда сочинялась «Русская правда» и произносились пламенные речи — об этом как-то не думалось... Реалии оказались куда непригляднее, нежели прожекты, придуманные и продуманные под заздравные речи и бесконечные клубы дыма от чубуков. И, в конце концов, Павел Иванович пришёл к мысли, что он — если и не главный — то один из главных виновников той ситуации, которая сложилась в России...

Хотелось застрелиться. Но, будучи человеком верующим и глубоко порядочным, Пестель решил, что стреляться будет грешно и неприлично. Вначале нужно попытаться что-то исправить. Но как? Идти в Петербург и говорить со своими бывшими «собратьями»? Возможно, это будет наилучший выход...





Однажды в кофейне Пестель всё-таки встретил старого знакомого — коллежского асессора Сузькина, бывшего делопроизводителя Министерства иностранных дел. С асессором (тогда ещё бывшим только коллежским регистратором) ему приходилось общаться во время нахождения в Лейпциге. Сузькин большой карьеры не сделал, но об этом не переживал.

Со слов асессора, в Петербурге сейчас два реальных правителя — Батеньков и Бистром. Один опирался на чиновников и стражников Внутреннего корпуса, а второй — на гвардейцев. Общими усилиями им удалось оттереть от руководства правительством Трубецкого, а оставшихся членов Временного правительства держать на положении сенаторов Калигулы. Батеньков нуждался в воинской силе Бистрома, а тот, в свою очередь, — в советах и связях Гавриила Степановича. Гильотины, правда, пока не наблюдалось, но это так. Временно. Да и к чему нам иноземное изобретение, ежели у нас и своих палачей довольно? Чего стоило, например, подавление восстания военных поселян, выступивших против армейского командования? И это при всём при том, что поселяне рассматривались как союзники.

«Гаврила Степанович, Гаврила Степанович, — с горечью думал Пестель, — кто же мог подумать, что ты, слывший за честнейшего человека, замахнёшься на такое?» Интересно, а что было бы, если бы сам Пестель привёл войска в Петербург? «Перегрызлись бы? — спрашивал себя Павел Иванович. И сам же отвечал: — Перегрызлись. И ещё как! Как пауки в банке». Пестелю стало жаль идеалистов — Волконского и братьев Муравьёвых-Апостолов, — у которых не было шансов «переиграть» Батенькова и Рылеева. А уж идти туда самому с увещеваниями было бы просто глупо. В лучшем случае его бы просто отправили в равелин. Ну, а в худшем — расстреляли бы как изменника.

В июне, сразу же после объявления Манифеста, экс-полковник пошёл записываться в ополчение...

...Верстах в ста от многострадального Смоленска, где реки и ручейки во главе с Днепром создают естественные рубежи обороны, расположилось московское ополчение. Поляки договорились-таки о республиканском правлении и начали военную кампанию против России...

Хорошо бы сказать — «ратники занимали боевые позиции». Но, увы, всё сводилось к обустройству биваков и заготовке дров для костров.

— Ваше Благородие, — доложил унтер-офицер Иванов командиру. — Дозвольте обратиться?