Кровавый снег декабря

Однако уход маленького отряда из деревни, даже название которой осталось неизвестным для Николая (Щербинка или Щербатово?), пришлось отложить. И, как выяснилось, не зря штабс-капитан «натаскивал» своё воинство...

Утреннюю «собачью» смену нёс нижний чин Васильев. За неделю, проведённую с Клеопиным, он лучше всех научился «чувствовать» время. У юнкера и Лукина получалось похуже.

— Ваше благородие, господин капитан, — чуть слышно сказал солдат, входя в избу. Николай, спавший «вполглаза», мгновенно проснулся.

— Что стряслось?

— От крайнего дома крики слышны, — доложил часовой. — Баба орёт так, как будто режут.

Штабс-капитан выскочил во двор. Действительно, где-то кричала женщина. Вернувшись, он быстро скомандовал:

— Вз-вод! Подъём! Взять оружие и бегом во двор!

Через минуту все четверо уже напряжённо прислушивались к крикам, определяя их точное место. Определившись, командир приказал:

— Я иду первым. За мной — Лукин. Юнкер и Васильев, следуйте за нами в пятидесяти шагах. Васильеву — вздуть фитиль. Без моей команды ничего не предпринимать. Если поднимаю руку — все останавливаются и ждут. Поднимаю второй раз — продолжаем движение. Вперёд!

Клеопин вышел первым. Всё же на себя он надеялся больше, нежели на необстрелянных солдат и юного подпрапорщика. И, как оказалось, не зря. На подходе к окраине деревни увидел слабоватый отблеск или очень слабую вспышку. Николай присел и поднял руку, давая команду остановиться. Вгляделся более пристально. Точно — под деревом стоял человек. В темноте было не разобрать его одежды, но судя по тому, что он курил Трубку, прикрывая огонёк ладонью, — солдат! Причём опытный и, значит, опасный.

Возможно, нападавшие не догадывались о наличии в деревне воинской команды (пусть и маленькой) — иначе первый удар пришёлся бы именно на них. Часового на всякий случай выставили, а тот, не ожидавший ничего плохого, решил закурить, но по привычке, неистребимой у понюхавшего пороха человека, огонёк всё же прикрывал. Будь сейчас на месте бывшего «кавказца» любой другой из его команды, ничего этого не заметил бы!

Взяв пистолет за ствол, штабс-капитан стал осторожно, на полусогнутых, приближаться к часовому. Кое-где становился даже на четвереньки и двигался совсем не как благородный офицер. Но именно так охотники «скрадывали» когда-то нукеров Гамзата. Ведь часовой, как правило, смотрит на уровне головы, пропуская то, что ниже!

Приблизившись вплотную, Николай резко выбросил тело вперёд, схватил часового за горло левой рукой, а правой, с пистолетом, нанёс ему удар чуть выше уха. Караульный обмяк. Не позволяя телу удариться, Клеопин подхватил его на руки и осторожно (чтобы не шуметь!) опустил на землю. К счастью, ружьё, бывшее при караульном не застучало.

«Ну-с, вот и ещё один ствол. Трофей как-никак. Жаль, не нашлось сабли — сгодилась бы юнкеру», — отметил штабс-капитан про себя, поднимая руку, чтобы созвать своих. Между тем крики становились всё громче. Они уже раздавались не из одного дома, а из нескольких. Ждать далее было уже нельзя! Когда подбежали подчинённые, Клеопин бросил ружьё Васильеву и кратко обрисовал план действий:

— Выходим на позицию. Стреляем во всех, кто не наши, не деревенские. Потом — врукопашную. Сколько там человек, мы не знаем, поэтому целиться точно. Никого не жалеть!

Бойцы согласно кивнули. Кто там сейчас, сколько — неважно. Нужно защитить крестьян, которые предоставляли им кров и еду. Классика! Николай, завидев, что Васильев отставляет своё «фитильное» ружьё в сторону, примеряясь к трофейному, зашипел:

— Отставить! Вначале выстрелишь из старого. Даже если не попадёшь, то хоть паники наделаешь. А уж потом — пальнёшь из этого.

Клеопин широко перекрестился и сказал: «Ну, братушки, с Богом!»

Мародёров оказалось шестеро. Двое с оружием держали под прицелом мрачных мужиков и воющих баб, а четверо выносили из крестьянских домов всё мало-мальски ценное — мешки с зерном и мукой, кадки с соленьями, немудрёные пожитки, — складывая добро на телегу. Чувствовалось, что они только-только начали своё увлекательное занятие, поскольку «обработали» пока только три дома.

— Взвод! — страшным голосом рявкнул штабс-капитан. — Беглым — огонь!

Эх, надо было мишени обговорить заранее. Васильев и юнкер выстрелили в одного и того же солдата, стоящего на посту. Потратили зря драгоценную пулю... Лукин — в одного из «хозяйственников». Попали все трое. Сам командир пока стрелять не стал. Силы сравнялись — четверо против четверых. Но оружие в тот момент было только у одного из мародёров. Именно к нему и бросился командир, на ходу вытаскивая тесак.

Бандит даже успел вскинуть ружьё к плечу, но нажать на спусковой крючок не успел: удар клинка вошёл ему прямо в кадык — под ремешок кивера... Трое оставшихся в живых побежали. То ли от испуга, то ли за оставленным оружием. Васильев, бросив свой «карамультук», взял на прицел одного из беглецов и выстрелил ему в спину. Ещё один споткнулся, упал и был пленён юнкером. Один из мародёров бежал очень стремительно. У него был шанс спастись — оторвись он саженей на тридцать, и догнать его в утреннем сумраке будет невозможно. Клеопин рисковать не хотел, поэтому он бросил тесак вдогонку. Лезвие с противным хрустом впилось в тело беглеца, перерубив позвоночник...

Что ж, воинская команда выдержала первое испытание. Штабс-капитан был доволен. Возможно, все они сегодня впервые убили человека. Но плакать или блевать, как это иногда бывает, никто из солдат не стал. Оставив тела убитых мародёров крестьянам, радостно разбирающим своё добро, «взвод» превратился в «трофейную команду». К сожалению, пороха и пуль было немного. Но зато теперь каждый из бойцов (включая командира) имел ружья и тесак. А значит, их боеспособность (как решил командир) значительно выросла! Оставалось отконвоировать пленных, допросить их, а потом решить, что с ними делать. Можно и отпустить. А можно вывести в лес и расстрелять. Ну, а ещё, возможно, просто включить в отряд...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЕШИЕ И БОРОДАТЫЕ КАЗАКИ...

В начале мая 1826 года Михаил Павлович, коронованный (наконец-то!) как император Михаил II, подписал Манифест о создании ополчения. Это было вынужденной мерой. Польская авантюра генерала Паскевича унесла половину 1-й и добрую треть 2-й армии. Слабым утешением казалось то, что генерал предпочёл самоубийство польскому пленению.

Кажется, в подобной ситуации был когда-то Квинтилий Вар. Остатки, а вернее сказать — ошмётки войск, выведенные Редигером и Розеном, нуждались в пополнении и лечении. Но — что самое страшное, — они были сломлены морально. Годных к боевым действиям можно было набрать не более корпуса... Посему перед императором Михаилом стоял выбор — то ли ему, подобно Октавиану Августу, посыпать себе голову пеплом и стенать: «Квинтилий Вар, верни легионы!», толи предпринимать более действенные меры.

Правительственная армия насчитывала не более ста пятидесяти тысяч штыков и сабель. Ну, а с учётом того, что Закавказский и Финляндский корпуса вывести было невозможно (Ермолов с трудом удерживал персов, а Закревский опасался шведов), для боя годилось не более семидесяти тысяч. На бумаге...

Армия была нужна позарез. Поляки, находившиеся на самом гребне эйфорической волны, наращивали войска на границе. Сейм недавно принял решение о возвращении Речи Посполитой в границы «от моря до моря». Шляхтичи вытащили из хранилищ полуистлевшие пергаменты Поляновского мирного договора 1634 года, по которому Речь Посполитая получала права на земли до Смоленска. Продолжению военных действий мешал только спор: чем быть Польше — республикой или монархией? Если монархия — кого выбирать в короли?

До сих пор (то есть пока в Польше были короли) об этом болела голова то у шведов, то у французов. А в последние сто лет — у русских. Безусловным кандидатом на престол был князь Зайончковский. Он устраивал всех — и «великоляхов», и профранцузскую партию, и даже ещё оставшихся (!) сторонников дружбы с Россией. Но после смерти князя ситуация обострилась. Адаму Чарторыжскому, который был не против занять трон, не могли простить его прошлое, в котором он был русским министром и близким другом покойного императора Александра. Князь Радзивилл сам не хотел «идти во власть».