Страница 15 из 93
— Не могу сказать. Единственно, о чём жалею, что меня там не было! Но всё же лично я не хотел никого убивать. А решение о цареубийстве и перевороте было чисто теоретическим.
— Вот как? Стало быть, теория отдельно, а практика — отдельно? Бывает. Только помните, полковник, историю? Якобинцы вначале теоретизировали...
— А потом пошли на штурм Бастилии и разметали её по камушкам.
— Батюшки-светы, — развёл руками Михаил Павлович. — Какой штурм, какие камушки?! Павел Иванович, так вы, кажется, в Париже бывали? Неужели не знаете историю штурма Бастилии?
— Простите, сударь, но в Париже я был в 1814 году. А тогда, знаете ли, было не до исторических экскурсов.
— О Ваших заслугах, полковник, я наслышан. Но всё-таки штурм Бастилии — это красивая сказка. Крепость эту всё равно бы снесли. К тому времени, когда ваши санкюлоты её захватывали, там имелось всего семь узников: четыре фальшивомонетчика, два сумасшедших и один убийца. И не народ её «на камушки разметал», как вы выразились, а какой-то буржуа взял подряд на добычу камня. Кстати, из кирпичей такие славные модельки Бастилии делали! Мне такую один французский эмигрант ещё в детстве подарил. Жаль только, что когда мы с Николя в солдатики играли, ему страсть как хотелось под крепость мину подвести... Маменька и старший брат Александр потом ругались! Да — о якобинцах. Казнь короля, казнь аристократов... А потом? Робеспьер отправляет на эшафот Дантона. Потом — отправляют на эшафот самого Робеспьера. А всё кончается диктатурой и появлением императора. Вы, полковник, кем себя мните? Робеспьером? Или, может быть, Бонапартом?
Павел Иванович молчал. На Владимира Пестеля было больно смотреть.
— Так что же с вами делать, полковник? — продолжал монолог Михаил Павлович, меряя шагами кабинет. — С одной стороны, вы — государственный преступник. С другой, по сравнению с теми, кто был на Сенатской, — вы агнец невинный. Как вы считаете, что бы с вами случилось, ежели бы мятеж погасили в зародыше? Ну, например, император Николай просто бы взял и приказал расстрелять бунтовщиков из пушек? Думаю, что лично вас приказал и бы расстрелять. Или — повесить. А вообще вы понимаете, что натворили? В России началась гражданская война...
Речь Михаила Павловича была прервана непонятным шумом, доносящимся со двора. В кабинет генерал-губернатора протиснулся дежурный офицер. Оглядываясь, он не знал, к кому обращаться: то ли к губернатору, то ли, как положено — к Великому князю.
На выручку поспешил сам император:
— Что там у вас, поручик?
— Ваше Высочество, — начал было офицер, но тут же был остановлен Голицыным: — Это, Костенька, император Михаил. Так что будь добр обращаться к нему «Ваше Величество».
— Простите, Ваше Величество, поручик драгунского полка Боков, готов служить вам, — низко поклонился офицер.
— Давайте о деле, — нетерпеливо взмахнул рукой Михаил.
— Там, внизу, почти эскадрон кавалергардов. Говорят, что конвой Вашего Вы... Величества. Старший офицер сказал, что с ними какой-то гонец от мятежников.
— Это мои, — радостно сказал Михаил. — Зовите сюда старшего, и пусть тащат гонца.
Через пару минут в кабинет ворвался бодрый и счастливый ротмистр Кохановский:
— Ваше Величество, разрешите доложить: личный конвой Его Императорского Величества прибыл без потерь. В дороге задержан фельдъегерь в чине прапорщика. Назвался порученцем Временного правительства Вязьмитовым. Разрешите заводить?
— Ваше Величество, — вмешался генерал-губернатор. — Может быть, отправим пока арестанта? Ни к чему ему лишнее слышать.
— Да нет, пусть остаётся. Ему это не поможет, а нам не повредит. Заводите.
Два офицера завели в кабинет юношу, на вид шестнадцати-семнадцати лет. По контрасту с цветущим Кохановским он был мрачноват. Шинель и кивер отсутствовали. Мундир финляндского полка слегка порван. И, в довершение ко всему, под глазом багровел приличный синяк.
— И кто же его так? — полюбопытствовал император. — Уж не ваши ли, Владимир Иванович, кавалергарды?
— Ротмистр, что вы сделали с пленным? — деланно строго спросил Пестель-кавалергард.
На физиономии ротмистра не было ни следа раскаяния:
— Господин полковник, сей прапорщик, понимаете ли, не хотел в плен сдаваться. Кричал, что он полномочный посланник правительства, а нас отправит под суд за государственную измену. А вообще, пусть радуется, дурак. Наши нижние чины уже хотели его повесить. Даже осину подходящую выбрали. Еле отбил.
— Говорите, прапорщик, — приказал Михаил Павлович. — Кто вас послал и с чем?
Прапорщик напоминал молодого драчливого петуха — побитого, но гордого. С апломбом заявил:
— Я — посланник Временного правительства к генерал-губернатору Москвы Голицыну. И ни с кем, кроме генерала, разговаривать не намерен.
— Кажется, мало его кавалергарды побили, — с любопытством проговорил император.
— Разрешите, — с готовностью подскочил ротмистр, — сейчас исправим!
— Да ну, полноте, ротмистр, — остановил подчинённого Владимир Иванович, — бить детей? Неприлично. Хотя выпороть мальчишку можно...
Прапорщик, уже решивший умереть за правое дело и готовившийся к пыткам от рук палачей и тиранов, заслышав про порку, изрядно скис. Это заметил и император. Смеясь в душе, он обратился к Голицыну:
— Ладно вам, господа. Дмитрий Владимирович, поговорите с юношей.
Князь Голицын, покряхтывая по-стариковски (да он в свои пятьдесят четыре года и был тут самым старшим!), подошёл к посланнику:
— Говорите, милейший. Я генерал Голицын, губернатор московский.
— У меня к вам Манифест от Временного правительства и устный приказ.
— Приказ, — озадаченно покрутил головой князь. — А кто это мне приказывает?
— Вам приказывает Временное правительство в составе председательствующего князя Трубецкого, а также непременных членов: Мордвинова, Сперанского, Батенькова и Ермолова.
— Алексей Петрович — член правительства? — не сдержал удивления Голицын.
— Ещё нет, — не стал лгать прапорщик. — Но к нему собираются отправить депутацию.
— А где Манифест?
Прапорщик полез за пазуху, откуда вытащил довольно-таки неопрятную бумагу. Почтительно поклонившись, он протянул её губернатору. Дмитрий Владимирович брезгливо, двумя пальцами, взял лист и передал поручику Бокову:
— Костенька, прочти вслух. Пусть все послушают.
Строки Манифеста заслушивались очень внимательно, но со сдержанными комментариями присутствующих: «Так, всеобщее равенство перед законом — неплохо». «Рабство уничтожено. Это что за рабство?». Но самое бурное обсуждение вызвала фраза о том, что «До тех пор, пока не создана верховно-исполнительная власть, обязанности Думы исправляет Временное правительство. Временное правительство существует до тех пор, пока народ не выберет державную Думу».
— Вот вам, бабушка, и Юрьев день, — протянул губернатор. — Это что же такое получается? Это же натуральная деспотия.
Внезапно подал голос Пестель-арестант, о котором все уже подзабыли:
— Диктатура, генерал, это когда один человек узурпирует власть. Как, например, было с предком присутствующего здесь Михаила Павловича. В данном же случае правление временное и коллегиальное.
— Моего предка, полковник, — сдержанно сказал император, — избирал Собор, на котором присутствовали представители всей Руси — от крестьянина и до боярина. А здесь — кучка самозванцев, которые захватили власть в результате убийства законного государя.
— Эти «самозванцы», как вы изволили выразиться, всего лишь правители, которые вручат судьбу России в руки её граждан, — гордо ответил Пестель.
— Простите, Ваше Величество, — вмешался в завязывающуюся дискуссию Голицын. — Прапорщик сказал, что у него есть ещё и устное сообщение. Или, — презрительно протянул генерал, — «приказ». Любопытственно бы услышать.
— Приказ для губернатора московского, — гордо поднял подбородок юноша. — Всех лиц, родственных гражданам Романовым, немедленно арестовать и под усиленным конвоем препроводить их в столицу, в распоряжение Высшего трибунала. В этом случае вы докажете свою лояльность новому правительству, что и будет свидетельствовать в вашу пользу при рассмотрении кандидатур на должности губернаторов.