Закон пустыни

Когда она замолчала, в зале заседания повисло тяжелое молчание. У судьи, который должен был задать ей решающий вопрос, пересохло в горле.

– Знаете ли вы человека, совершившего над вами насилие?

Девочка указала на Кадаша.

– Это он.

Дебаты присяжных не были долгими. Они высказались за применение древнего закона, который был так суров, что подобных преступлений в Египте не случалось уже многие годы. Высокое положение обвиняемого как известного целителя и старшего лекаря царства не позволило принять в расчет никаких смягчающих обстоятельств. Суд присяжных единогласно приговорил его к смертной казни.

34

– Я подаю на апелляцию, – заявил Кадаш.

– Процесс начал я, – сказал Пазаир. – Выше царского портика есть только одна инстанция – трибунал визиря.

– Он отменит ваш несправедливый приговор!

– Не питайте иллюзий. Баги утвердит его, если ваша жертва повторит свои показания, и они будут должным образом зафиксированы.

– Она не посмеет!

– Не сомневайтесь.

Зубной лекарь, казалось, не понимал своего положения.

– Вы верите в то, что приговор приведут в исполнение? Несчастный судья! Как вы будете разочарованы.

Кадаш удалился с мрачной ухмылкой на лице. На душе у судьи остался неприятный осадок.

В конце сентября, через два месяца после скудного наводнения, Египет погрузился в атмосферу празднества Опет. В течение двадцати дней, пока воды Нила будут отступать, обнажая землю, покрытую плодородным илом, египтяне станут гулять по берегу реки, где бродячие торговцы продают арбузы, дыни, виноград, гранаты, хлеб, булочки, жареную дичь и пиво. На очагах под открытым небом будут готовиться сытные, вкусные и недорогие блюда, а профессиональные музыканты и танцоры станут услаждать взор и слух присутствующих своим искусством. Все знали, что храмы празднуют возрождение созидательной силы, которая истощилась за долгие месяцы, пока боги оплодотворяли землю. И чтобы они не отвернулись от людей, надо было явить им картину благодарного народа, где никто не умирает от голода или жажды. Таким образом, Нил сохранит свою исконную мощь, черпая ее в том океане, что омывает вселенную.

В самый апогей праздника Кани, верховный жрец Амона, открыл часовню, где покоилось изваяние божества, чье истинное воплощение было недоступно никому. Облаченное в покрывало, оно было помещено в лодку из золоченого дерева, которую несли двадцать четыре жреца с бритыми головами, одетые в длинные льняные одежды. Амон вышел из храма вместе с супругой, Мут, божественной матерью, и сыном Хонсу – тем, кто передвигался по небесному пространству в образе Луны. К храму Луксора двигались две процессии – одна по реке, другая по суше.

Десятки лодок следовали в фарватере огромного, покрытого золотом судна божественной триады, сопровождаемого музыкой тамбуринов, систров и флейт, которые приветствовали его движение в сторону южного, святилища. Пазаир, старший судья царского портика в Мемфисе, присутствовал на церемонии, которая разворачивалась на широком дворе перед храмом Луксора. Здесь все ликовало, а за высокими стенами святилища царили безмолвие и сосредоточенность.

Кани поднес цветы божественной триаде и совершил жертвенное возлияние в ее честь. Ряды придворных расступились, чтобы освободить проход для фараона, и все дружно склонились в поклоне. Врожденное благородство и царственная осанка монарха произвели впечатление на Пазаира: среднего роста, крепкий, нос с горбинкой, широкий лоб, рыжие волосы, спрятанные под голубой короной; не взглянув ни на кого, он шел, не сводя глаз со статуи Амона, воплощения тайны творения, хранителем которой был фараон.

Кани прочел текст, воспевающий многочисленные образы, которые принимал бог, – он мог обернуться ветром, камнем или овном с закрученными рогами, но при этом не сводился ни к одному из перечисленных обличий. Затем верховный жрец удалился, чтобы не мешать царю, в одиночестве переступившему порог храма.

Пятнадцать тысяч хлебов, две тысячи булочек, сто корзин с сушеным мясом, двести со свежими овощами, семьдесят кувшинов вина, пятьсот – пива и бесчисленное множество фруктов – таков был пир, который фараон давал по случаю праздника Опет. Более сотни искусно составленных букетов украшали столы, сидя за которыми приглашенные восхваляли правление Рамсеса и царящие в Египте порядок и благоденствие.

Пазаир и Нефрет получали поздравления от придворных: судья – за мужество, которое он проявил в деле Кадаша, Нефрет – по поводу недавнего назначения на пост старшего лекаря царства. После того как преступник Кадаш был смещен, члены совета единогласно проголосовали за нее. Никому не хотелось вспоминать о полководце Ашере, до сих пор не найденном, и об убийстве Беранира, объяснения которому тоже не было, так же как и загадочному исчезновению ветеранов из почетной стражи сфинкса. Эти проявления дружеских чувств оставили судью равнодушным; Нефрет, чья красота и обаяние тронули самые черствые сердца, тоже отнеслась к ним спокойно – она не в состоянии была забыть ужас и смятение в глазах девочки, чье сердце и тело были ранены навсегда.

Безопасность на приеме обеспечивал верховный страж Кем. Сопровождаемый своим павианом, он внимательно наблюдал за каждым, кто приближался к судье, и был готов вмешаться в любую минуту, если он сам или Убийца почувствуют необходимость в этом.

– Вас можно назвать четой года, – заявил Денес. – Привлечь к ответственности столь высокопоставленное лицо – это настоящий подвиг, возвышающий наше правосудие; а то, что такая женщина, как Нефрет, отныне возглавляет сообщество лекарей страны, делает ему честь.

– Не надо преувеличивать.

– Вы оба обладаете даром преодолевать обстоятельства.

– Что-то я не вижу здесь госпожи Нанефер, – удивилась Нефрет.

– Она плохо себя чувствует.

– Я желаю ей скорейшего выздоровления.

– Нанефер вам очень признательна за эти знаки внимания. Могу я поговорить с вашим мужем с глазу на глаз?

И Денес увлек судью в беседку, где подавали свежее пиво и виноград.

– Мой друг Кадаш – неплохой человек, но назначение старшим лекарем заставило его потерять голову. Он напился и повел себя неподобающим образом.

– Ни один из присяжных не высказался в его защиту; вы тоже молча проголосовали за смертную казнь.

– Закон суров, но он учитывает такую вещь, как раскаяние.

– Кадаш ничуть не раскаивается.

– Он впал в отчаяние.

– Напротив, он держится самоуверенно и даже угрожает.

– Он и вправду потерял голову.

– Просто он верит, что ему удастся избежать высшей меры наказания.

– Дата приведения приговора в исполнение уже назначена?

– Трибунал визиря отверг апелляцию и утвердил приговор. Через три дня начальник стражи даст приговоренному яд.

– Вы употребили слово «угрожать».

– Кадаш дал понять, что не уйдет в небытие в одиночестве. Он обещал, что перед тем, как выпить смертельный напиток, расскажет мне о своих сообщниках.

– Бедный Кадаш! Быть вознесенным так высоко и упасть так низко… Эта катастрофа вызывает печаль и сожаление, не правда ли? Я прошу вас по возможности облегчить его последние мгновения.

– Кем вовсе не бесчувственный палач.

– Но спасти Кадаша может лишь чудо.

– Можно ли простить такое преступление?

– До скорой встречи, господин судья.

Нефрет предстала перед членами совета лекарей. Ее противники задали ей тысячу сложных вопросов, в самых разных областях профессии. Ошибок в ее ответах почти не было, и ее назначение на высокий пост было утверждено.

После смерти Небамона большое количество дел, касавшихся целительства, лежало без движения. Тем не менее, Нефрет попросила предоставить ей отсрочку, чтобы она смогла подготовить себе преемника в главной лечебнице. Ее новые функции показались ей столь сложными, что у нее возникло желание убежать, спрятаться где-нибудь в глухой деревушке и работать там простым лекарем, быть рядом со своими больными, наблюдать за их выздоровлением. Ей казалось, что она не готова руководить целой армией опытных лекарей и влиятельных придворных, управляться с целой армией писцов, наблюдающих за производством и распределением лекарственных средств, принимать решения, касающиеся благополучия населения. Когда-то она занималась одной деревней, сегодня на нее легла ответственность за целое царство, столь могучее, что им восхищались как друзья, так и враги. Нефрет мечтала о том, чтобы уехать с Пазаиром, укрыться в маленьком домике в Верхнем Египте, и там, глядя на холмы и скалы Западных Фив, наслаждаться мудростью и целесообразностью смены дня и ночи.