Страница 82 из 92
Сердце мое уже так долго не билось, в голове темнело, силы утекали как песок сквозь пальцы… А я сказать еще должна была:
«Это лишь первая группа была, лешенька, еще есть вторая… и я сомневаюсь, что одна…»
И потемнело в глазах, да так словно ночь непроглядная опустилась, вдох сделать попыталась было, да не сумела никак, ничего уже не сумела… Лишь ощутила, будто взлетаю к звездам, к самым звездам лечу. Они почему-то не сияли, словно тусклые стали, и к ним не то чтобы лететь, на них и смотреть то не хотелось вовсе, но смерть не спрашивает, смерть забирает безжалостно.
И вдруг остановился мой полет. До звезд оставалось рукой подать, а остановился он. И замерцали звезды пылью да песком, отразились блестками на платке черном эфы песчаной, что перед костром одиноким одна и сидела. И взглянула та эфа на меня глазами змеиными, да произнесла отрешенно:
— Что ж, ведьма лесная, права я оказалась — у тебя свой путь. Да только путь тот был материнским словом освещен, материнским последним желанием. А мать твоя, погибая, от всей души, от всего сердца кровоточащего, пожелала тебе удачи, Весена. Вот и везло тебе, завсегда везло, а ты свое везение другому отдала. Вот твое везение и закончилось, девочка.
И ощутила я песок, теплый, согревающий, мягкий. На него села, его рукой коснулась… И поняла, что не чудится мне это, и не бред сознания умирающего происходящее, а реальность, пусть и странная.
— Ты дар материнский себе вернуть можешь, ведьма, — продолжила эфа Черной пустоши, — и спасешься. В последний миг, но спасешься. Решайся, Весена.
На что решаться-то?
— Аедан…- говорить не могла почти, с трудом имя его аспидово выговорила.
Эфа ничего не ответила – лишь на огонь костра что горел перед ней взглядом указала. И вгляделась я, да и увидела. Смертный бой я увидала, и в бою том супротив одного Агнехрана – три десятка чародеев насмерть стояли, а Данирка-чародей позади всех, подлый злодей и в бою один-на-один соратниками прикрылся.
И я к костру ближе наклонилась, да и услышала слова чародея мерзкого: «Продолжайте атаку, его сердце я остановил. Он на последнем издыхании, сейчас рухнет замертво».
Как чувствовала! Вот как чувствовала, что не выйти было Агнехрану из этого боя живым. А теперь они в него заклинание воспламеняющее, а охранябушка мой в огне не горит. Они в него водным смерчем — но Агнехран и в воде не тонет. И взвились в смерче сотни кинжалов, и даже в тело сильное впились – вот только кровью маг не истек, рухнули кинжалы наземь, а все раны на теле архимага затянулись мгновенно. Да и боли он никакой не испытал, от того чистым остался разум его, болью не затуманенным.
И поняла я, что улыбаюсь. Улыбка на губах счастливая, несмотря ни на что, несмотря даже на то, что последний раз вижу его, но я эфе Черной пустоши и за это была благодарна, за то что дала возможность убедиться, что хорошо все с ним.
— Вижу улыбку твою, значит не жалеешь ни о чем, — тихо сказала та что ядовитым прикосновением убить может.
— Не жалею, — решительно подтвердила я.
И к смерти приготовилась, чувствовала уже ее дыхание, я же ведьма, я такие вещи чувствую.
И вдруг взметнулось пламя, что между мной и эфой горело ярко, да схватила меня за руку пустынница. Так схватила, что не вырваться. И опалил огонь пустынный лицо, волосы, думала и меня опалит, да вдруг рухнула я вниз, и не сразу поняла, что в прошлое я рухнула.
«Девочка моя, моя девочка»… — я маму никогда не видела, но узнала сразу.
У нее были светлые, светло-русые волосы, на бледном лице проступили веснушки россыпью поцелуев солнца, руки в крови были, как и рубашка нательная, и меня, совсем крошечную, едва рожденную, она крепко держала за ручку, и шептала голосом слабеющим:
«Куда ни пойдешь — удачу найдешь.
На что не решишься, везеньем обрядишься.
К чему ни прикоснешься — то ждет успех.
Девочка моя, будь счастливее всех».
И в пустынный костер упали мои слезы, а эфа хватку разжала, позволяя мне руку высвободить.
— Теперь поняла? — вопросила грозно. — Поняла ЧТО ты отдала чужому мужчине, постороннему, кто с тобой ни словом, ни делом не связан?! Твоя мать была ведьмой, и словом последним могла врагов покарать, а вместо этого она тебя благословила, чтобы не повторяла ты ошибок ее, не клала все на алтарь влюбленности глупой. Так что же ты, Весяна, жизнь матери, слова ее последние, да обесценила?
Промолчала я, лишь слезы горькие по щекам текли.
— Забери свой дар, — потребовала эфа Черной пустоши, — в тело свое вернись и живи. Живи счастливо, дитя благословенное, живи так, как завещала тебе мать… ведь это последние ее слова были.
Промолчала я вновь.
— Силу тебе дам, — сказала пустынная колдунья, — слова произнести сможешь. Руку протяни над огнем, и сделай что должно.
Взгляд подняла, на эфу поглядела…
Что я знала о ней? А ничего. Что об Агнехране я ведала? Что не чужой он мне, давно родным стал… как и я ему. И эфа эта о том знала! Она прекрасно об этом знала, вот только уверена была, что я не слышала слов его, что я о чувствах его не ведаю, что он мне маг, в смысле враг. В общем спалилась ты, эфа Черной пустоши.
И потому кивнула колдунье, силу получила тут же, руку над костром простерла, да и сказала:
— Куда ни пойдешь — удачу найдешь.
На что не решишься, везеньем обрядишься.
К чему ни прикоснешься — то ждет успех.
Любимый мой, будь счастливее всех!
И заорала эфа, заревела, сама к огню кинулась, да другого позвала в ужасе:
— Данир, любимый!
«Клюка!» — призвала я.
Магия леса потекла в мое ослабевшее тело, сформировалась посохом волшебным, столб зеленого свечения ударил в эфу Черной пустоши, и покатилось по дюнам перекати-поле иссушенное, бессемянное, неспособное ни пристанище найти, ни потомством обзавестись. Конечная ветвь эволюции. Ибо нечего на мага моего напраслину наводить!
И ударив клюкой, призвала я тропу Заповедную.
Шагала по ней тяжело, каждый шаг с трудом давался, но эфа оказала мне любезность — сняла с меня чары Данира-чародея, и теперь билось мое сердце, с трудом, но билось.
Во лесу родном Заповедном подхватил леший. На его руку опираясь, спустилась к Заводи волшебной, да и узрела удивительное – Гыркула с Далаком грызли ногти. Оба. Моровик неподалеку догрызал бревно, Водя чистил меч, то ли двадцатый по счету, то ли тридцатый, ему русалы покорно самые ржавые со дна доставили, вот он и чистил их сейчас ради нервного успокоения. А Леся с Яриной тоже были тут, одна строгала люльку, вторая шила распашонки, причем лапками, потому как от переживаний облик сменить позабыла, и теперь сидела кошка-кошкою, и шила распашонки.
— Веся! — Водя меня первым заметил. — Что ж он там один будет? Против всех? Сам?
— Там же маги матерые, Валкрин! — возорал граф Гыркула.
— Маги, — согласилась я, — матерые…
И рухнула бы, не поддержи меня лешенька.
Только тут до Води и дошло.
— Он не один сражался, да, Веся?!
Ничего я ему не ответила, сил не было у меня, на одно надеялась – теперь у Агнехрана благословение двух ведьм. Мое, да моей матери… А благословение ее силу имело неимоверную. Ведь повезло мне — выжила там, где никто не выжил бы. Когда сила во мне пробудилась – мне тоже повезло, ведь я не к ведьмам попала, где в то время уже чародейки обосновались, а к Славастене. Та хоть и не ведьма была, а все равно лучше чародеек. И с Тихомиром повезло мне – за многое я ему благодарна была, за то что знания дал, за опыт бесценный, за то что узнала истинную его суть до того, как мной бы воспользовался. Повезло сбежать. Повезло лес найти и дом в нем обрести. А больше всего повезло в тот погожий день Саврана встретить, да охранябушку своего увидать. И вот казалось бы – жизнь у меня не простая была, но по сравнению с тем, что могло бы быть, эта жизнь во сто крат лучше, во сто тысяч крат. И сейчас, оглядываясь назад, поняла я, что больших бед избежала, очень больших бед. И мысль о том, что заслуга в том мамочки моей, что последнее слово свое она использовала не мести ради, а для меня, обо мне заботясь, оно сердце мне согревало.